— Спасибо. Я, однако, об себя много что не рассказывала. Так что вы бы никак не узнали бы.
— Нет ли у тебя каких догадок насчёт того, кто совершил эти убийства? Ну, в которых обвинили Моуза.
— Я всё, чего знала, рассказывала в тот раз тогда ещё.
— Даже никаких сплетен?
— Из-за сплетен-то Моуза вот так и повешали.
— Вижу, к чему ты клонишь.
— Думаю, это всё Странник, об том мы с мистером Гарри и говорили.
— А если это не Странник?
— Странник может быть кто угодно, он же душу свою продавал. Я бы к этим Нейшенам поприсмотрелась более лучше. Один из парней… Не помню, кто именно, но один из них с ума спятил. Они все там спятили, но этот совсем больной. Поджог делает. Был случай, изнасильничал пару чернокожих девочков, и об этом все знали. И ничего с этим поделать было не можно. Просто никто ничего делать и не хотел. Мистер Джейкоб — он-то попытался, но девочки и их родители как рот с водой набрали. Потому к ним приезжали из Клана и сказали лучше тихо сидеть. Там, на другой стороне реки, живёт один мальчик — со светлым лицом, с веснушками, а сам цветной, так то сын одной из тех девчонков, самой-то не больше шестнадцати. А когда всё случилось, так и вообще тринадцать. Вот этот мальчик — он того Нейшена сын. А старый Нейшен — он-то решал, как будто это очень смешно. Подумаешь, засадил мальчишка какой-то черномазой. И то, что я вам рассказываю тут, совсем никакая не сплетня. Это все знают… Про таких вещей, наверно, нехорошо говорить, когда при детях.
— При другом раскладе я бы с тобой согласилась, — сказала бабушка. — Но мы с Гарри хотим выяснить, кто убийца. Кроме нас-то ведь и некому. Джейкоб — он сейчас не в лучшей форме. Жизнь с ним нехорошо обходится. Ну а он грешит на себя.
— Уж не знаю, охота ли нам связаться со Странником. И вот что я вам скажу, никогда вам ничего на место не расставить. Ничего здеся нету, за что бы уцепляться.
— Да ладно тебе, Мэгги. Этот человек из плоти и крови. Я-то думала, может, ты кого порасспрашиваешь. Ты-то знаешь людей, с какими я незнакома.
— Ты это про цветных, да?
— Я-то в ихние дела непосвящённая. Мне ни от кого ничего не надо, только бы разгрести всю гору подробностей да до истины докопаться. Узнать бы, кто убивает всех этих женщин.
— Чем могу, помогаю. Ещё чашка кофе?
— С радостью, — согласилась бабушка.
— Мисс Мэгги, — заговорил я. — Вы ведь знаете Рыжего Вудро, правда?
Я-то, само собой, знал ответ, но хотелось выслушать её точку зрения.
— Знаю, как не знать.
— Он нам не сильно помог, — бросила бабушка. — Не хотел, чтобы Джейкоб совался в дело о мёртвых негритянках.
— Так он и сказал? — спросила мисс Мэгги.
Я пересказал ей всё, что слышал из разговора Рыжего с папой, а потом и с мамой.
— Э, Малёк, — протянула мисс Мэгги. — Ничего не бывает точно такое, как оно всё время выглядит. Я, можно сказать, этого мальчика на ногах поставила. Уж он-то понимает, что можно и чего не можно… Он, Рыжий, он ведь сюда время от время появляется. Приносит покушать.
— Это Рыжий-то? — переспросил я. — Рыжий Вудро?
— Он самый, — кивнула мисс Мэгги.
Мы с бабушкой какое-то время сидели, не произнося ни слова.
— Он такие вещи говорил… — начал я.
— У людей, бывает, рот иногда совсем одно говорит, а сердце — сердце-то выдавает, какие они по-настоящному.
— Ну и что же такого выдаёт его сердце? — спросила бабушка. — По голосу-то явно слыхать: ему хочется помешать Джейкобу узнать, кто творит все эти фокусы.
— Я об этом больше говорить не буду, — сказала мисс Мэгги. Вдруг на крыльце стало как-то неуютно; внезапно словно налетела волна ледяного ветра, обернулась вокруг нас и стала сдавливать в кольцах, как питон из джунглей.
— Надо бы мне ходить отдыхать, — заявила мисс Мэгги. Медленно встала. Ни словом не обмолвилась про кофе. Мы поблагодарили хозяйку за приём, вернули чашки в дом, на стол. Мисс Мэгги скрылась за занавеской, которую повесила для разделения той части комнаты, где она готовила и ела, от той, где спала. И как скрылась, так больше и не показалась. Мы вышли, тихонько прикрыли дверь и двинулись обратно к машине.
По пути домой мы с бабушкой разговорились в машине.
— Что это такое нашло на мисс Мэгги? — спросил я.
— Не знаю, Гарри. Но, должно быть, что-то такое, о чём нам неплохо бы знать.
— Мы, наверно, полезли куда не следует, бабушка.
— Здесь ты прав. И мне это удивительно. Не хотела я обижать её чувства. Сдаётся мне, за воспитанием Рыжего она в него крепко вложилась. И зная, каким он стал…
— Он же ей поесть приносит.
— Он о ней печётся, Гарри, только это не значит, будто он видит в ней полноценную личность. Люди вон и мулов кормят и поят, это же не значит, что им ценно ихнее звериное мнение.
— Так у них его и нету, мнения-то.
— Да, но у людей-то оно есть! Вот что я тебе скажу. Давай-ка отложим пока всю эту историю с мисс Мэгги в сторонку да посмотрим, чего мы знаем наверняка. Если я чего не так поняла, или ты смотришь на это по-другому, тогда ты меня прерви. Значит, так: убийца связывает жертв. Порой весьма причудливым образом. Он уже убил трёх женщин, о которых мы знаем, может, и четырёх. Так или не так?
— Да, мэм, по-моему, так.
— И они все цветные. Кроме одной. И всех утопили в реке или нашли у реки.
— Кроме той, которую принесло смерчем, но она тоже, видимо, из реки. Ураган там прошёл, так что звучит разумно.
— Тот негритянский врач, о котором ты мне рассказывал…
— Доктор Тинн.
— Вот, доктор Тинн считает, что тот, кто убивает этих женщин, потом возвращается и забавляется с их телами… Не слишком ли я далеко хватила?
— Ничего.
— Вопрос в том — зачем оно ему?
— У убийцы не все дома?
— Сдаётся мне, что-то в этом роде, Гарри. Но если бы имелись какие-нибудь догадки, зачем ему это нужно, можно было бы подогнать к определённому человеку. Само собой, может и не быть тут никакой причины. Но я из тех, кто думает, что чуть ли не у всего на свете хоть какая-нибудь причина да есть. Даже сумасшедшие ничего просто так не делают. Может, нам и кажется, что в их действиях никакой логики нет, но какой-то резон непременно имеется. Если только ты не настолько чокнутый, что не знаешь, кто ты есть и какой сегодня день. Но этот-то — он тут, поблизости, среди нас и кажется нормальным. Что-то, значит, его побуждает, или так переплетается что-то в мозгах, что кажется, будто всё логично. А ещё ему, наверно, просто никак не удержаться. Он, может, даже и не хочет, само получается. Ещё можно заключить, что этот человек любит реку или может легко до неё добраться. Хорошо знает пойму и умеет заманивать туда женщин. И ясно, что этот кто-то многое в жизни повидал.
— Моуз таким и был, — сказал я.
— Каким таким?
— Жил у реки и любил реку.
— Что верно, то верно.
— А ещё, не случилось ни одного убийства с тех пор, как его повесили.
Бабушка кивнула:
— Но мы-то с тобой ведь не думаем, будто это был Моуз?
— Нет, мэм, ни в коем разе. А было бы легче, если бы он.
— В каком-то роде. Опять же, поэтому-то, видать, папе твоему и делается всё хуже и хуже. Он, понятно, не хотел бы, чтобы ещё кого-нибудь убили, но хочешь не хочешь, а задашься вопросом: всё ведь прекратилось, так, может, это и правда Моуз? Неужто он защищал виноватого? А если не Моуз, тогда кто? Если бы он поймал настоящего преступника, ничего бы такого со стариком не случилось.
— По-моему, когда папа на приёме в честь Хеллоуина проговорился ненароком, что кого-то арестовал, тогда-то он и запустил всю эту цепочку. Вот поэтому-то он и чувствует себя таким виноватым.
— Ага, но ведь не сказал же, кого арестовал и где держит, правильно?
— Да, мэм.
— А потом или мистер Смут, или мальчишка, который помог приковывать Моуза, или оба — могли же они проболтаться? Вот, видать, и проболтались. Это и объясняет, как все узнали, что Моуз под подозрением и где он находится. Об этом и думать-то нечего, и так всё ясно. Целенаправленно или же по глупости, а не удержали они язык за зубами. Следующая деталь — кто-то приезжает и оставляет предупреждение, что Моуза, мол, собрались повесить. Кто бы это мог быть?
Я покачал головой.
Она продолжала:
— Могло быть так, что кто-то об этом прослышал, да и захотел спасти старика. Теперь это очевидно, разве не так?
— Да, мэм.
— А если, скажем, это и был убийца — знал ведь, что Моуз не виноват, вот и решил спасти беднягу?
— Но зачем бы убийце его спасать? — возразил я. — Казалось бы, этого-то ему и надо, чтобы обвинили кого-нибудь другого.
— Так, может, убийца просто не в силах удержаться. Им двигает что-нибудь другое. И не хочется, чтобы обвинение пало на невиновного… А вот этот Грун. Не он ли предупредил папу?
— Может, и он.
— Видать, услышал, что затевается, да и захотел вытащить Моуза и Джейкоба. Может, не хотел видеть, как безвинный гибнет за то, чего, как сам он знает, тот не делал.
— Потому что это сделал он?
— Этого я не утверждаю, только строю предположения.
— Да, но — мистер Грун?!
— Опять же, всего лишь предположение. Читывала я кое-какие детективные романы, и если что-то из них и вынесла, так это, что каждый человек — подозреваемый. Кроме нас с тобой, Том, мамы и папы, конечно. Подумай об этом. Что такой человек, как Грун, окажется членом Клана, ты ведь тоже не ожидал, а?
— Нет.
— И вот ещё что. Грун. Разве это не еврейская фамилия?
— Не знаю.
— У себя, на западе Техаса, знавала я некоторых Грунов, так они, насколько мне известно, были евреями. Фамилия звучит как немецкая, только вот ничего подобного. Еврейская это фамилия. Сдаётся мне, тот Грун, о котором ты говоришь, может быть, и немец, но те, кого я знавала, те были вовсе не немцы. Евреи, чтящие Моисеев закон… Если этот тутошний Грун окажется евреем, какая же это будет ирония!
— Ирония?
— Вроде как противоречие самому себе. Вот что это значит. Видишь ли,