Я всё смотрел, а мужчина тем временем выпрямился, и я увидел, что штаны у него спущены и он держится за свою промежность. Он расхаживал туда-сюда перед костром, глядел на Том и восклицал: «Я не хотел. Это ты меня вынудила! Ты сама виновата, понимаешь? Ты ведь созрела. Вошла в самый сок! Сегодня вечером ты вошла в самый сок!»
Голос был громкий, но не похожий ни на один голос, какой я когда-либо слышал. Он вобрал в себя всю темень, сырость и грязь из речных глубин, всю гниль дохлой рыбьей и змеиной плоти, всю вонь донного мусора и нечистот из береговых нужников.
Как следует рассмотреть лицо мужчины не удавалось, но, исходя из его сложения и цепочки в руке миссис Канертон, я не сомневался, что это доктор Тейлор. Я представил себе, как она во время борьбы с ним схватилась за эту его цепочку, а он отрубил ей руку, не зная, что цепочка осталась у женщины в пальцах.
Но вот он неторопливо повернулся, и по тому, как пламя блеснуло у него в волосах, я понял, что обознался. Это был не доктор Тейлор. Это был сын мистера Нейшена, тот, что постарше.
Потом он повернулся до такой степени, что я смог рассмотреть его лицо, и это оказался вовсе не Нейшен-младший. Вообще-то я только потому на него подумал, что ожидал увидеть кого-то подобного.
Я выступил из-за угла и произнёс:
— Сесиль!
Имя сорвалось с губ само собой, без моего сознательного участия. Сесиль обернулся, и при виде меня его лицо стало таким же, каким я запомнил его накануне, когда Том подпрыгивала у него на коленях, а за его спиной взрывались фейерверки. Не радостным и не грустным, а каким-то осовелым, словно его только что выдернули из некоего смутно осознаваемого сновидения.
Он выпустил своё причинное место, и оно повисло мне на обозрение, как товар на прилавке в магазине у Груна.
— Ой, дружок, — сказал он, при этом его голос всё ещё оставался сиплым и похожим на звериный рык. — Просто всё сложилось совсем не так, как должно было. Я не хотел забирать Том. Не хотел. Но пришлось. Она ведь, дружок, расцвела прямо у меня на глазах. А я, как видел её, каждый раз твердил себе: ну нет, нельзя же гадить там же, где ешь. Но она созрела, дружок. И вот я подумал: схожу-ка я к вам, взгляну на неё хоть одним глазком, потом увидел её там, бери — не хочу, и понял: сегодня ночью придётся её взять. Тут уж ничего другого не оставалось.
— Почему это?
— Ох, сынок. Нет тут никаких «почему». Говорю себе, что нельзя, а всё равно делается. Само выходит.
Он направился ко мне.
Я вскинул ружьё.
— Ну-ну, дружок, — сказал он. — Ты же в меня не выстрелишь?
— Нет, сэр. Выстрелю.
— Да я же просто не могу в этом с собой совладать. Послушай, давай-ка я её отпущу, и мы забудем обо всём этом недоразумении. Когда вы доберётесь домой, я уже буду далеко отсюда. У меня кое-где припрятана лодочка, и на ней я могу спуститься по реке, а там — уехать с каким-нибудь поездом. Уж в этом-то я мастер. Исчезну раньше, чем вы об этом узнаете. Сюда я приехал на грузовике со своей лодкой, но грузовик оставлю тебе. Ты уже достаточно подрос, чтоб водить грузовик. Вот пусть у тебя и будет грузовик. Давай подарю, а? Он там, выше хижны Моуза.
— Что-то вы сникли, — сказал я.
Его причиндал обмяк и безвольно повис.
Сесиль глянул вниз:
— Это да. — Он натянул штаны и застегнул на пуговицы ширинку. — Вот смотри. Я не собирался делать ей больно. Только немного пощупать. Пальчик увлажнить, и всё. Чуть-чуть понюхать. Давай я уйду, и всё будет в порядке.
— Ага, просто спуститесь себе по реке и займётесь тем же самым, — ответил я. — Так же, как спустились по реке к нам и делали это здесь. Вы ведь не бросите своё дело, а?
— Об этом нечего и говорить, Гарри. Порой просто сил нету удержать себя в руках.
— Вы убили всех этих женщин, Сесиль. Я вам доверял. Папа вам доверял. Все мы вам доверяли!
— Мне нечего сказать, Гарри.
— А миссис Канертон? Я-то думал, она вам нравится.
— Нравится. Нравилась. И Том нравится. Они мне симпатичны, и я пытался их не трогать. Тех, которые что-то для кого-то значат. Пошёл к проституткам. Думал, это меня удержит. Но их мне не хотелось. Хотелось чего-нибудь… посвежее. Луиза, какая же она была прелестная!
Я и не хотел убивать Луизу. Я хотел её, а вот она меня не хотела. Не хотела, чтобы её связывали. Я клялся, что не причиню ей вреда. А она — ни в какую. Мы заспорили, а потом попалась мне на глаза эта цепочка с монеткой у неё на шее, и тут я вспомнил, что такая же была у этого плюгавого докторишки, и вот она моя, я хватаю её за горло, за эту треклятую монетку, а она возьми да дёрни рукой, запуталась в цепочке, а у меня — мачете.
Он указал на место рядом с Том, где торчал из земли громадный нож. Это была угрожающая на вид штуковина, а в отблесках костра её лезвие ещё и казалось окровавленным.
— У меня был мачете, — продолжал он, — вот я им и полоснул, значит. И отрезал ей руку. Вот ведь бес попутал! А стояли мы у реки, на самом обрыве. Я и говорю, давай, мол, покажу кое-что, смотри, мол. А она раз — и вниз. Ну вот, значит, стоим мы на обрыве, и вот, — он легонько усмехнулся, — треклятая эта рука отвалилась и ухнула прямо в реку. Можешь ли такое представить…
— Знаю, её нашёл Человек-козёл.
— Человек-козёл?
— Вы и есть настоящий Человек-козёл! Вы — Странник, о котором говорила мисс Мэгги!
— Какой-то ты вздор городишь, дружок.
Я захотел оттеснить его от мачете.
— Ну-ка отойдите в сторону, — велел я.
Сесиль скользнул влево, а я шагнул вправо. Мы в каком-то роде ходили кругами друг напротив друга. Я подошёл вплотную к Том и присел рядом с ней на корточки, всё ещё держа Сесиля на прицеле.
— Я уйду и никогда больше не вернусь, — пообещал Сесиль. — Ты только дай мне уйти спокойно, а больше мне ничего и не требуется.
Я протянул свободную руку, схватился за узел на бандане и рывком развязал его. Том заговорила:
— Стреляй в него! Стреляй! Он ко мне туда пальцами залазил! Стреляй! Вытащил меня через окно и пальцы в меня сувал!
— Цыц, Том, — велел я. — Успокойся.
— Мне больно. Разрежь верёвки… Давай ружьё, я его сама пристрелю!
— Вы каждый раз привозили этих женщин сюда и убивали здесь, так? — допытывался я.
— Лучшего места и не придумаешь. Бродяги тут всё уже обустроили. Как только намечаю себе женщину — что ж, легко могу её себе обеспечить. У меня всегда наготове лодка, а по реке почти всюду можно добраться. Железная дорога недалеко. Куча поездов ездит. Перемещаться легче лёгкого. А к воде я подвозил лодку на грузовике.
— Это вы рассказали, где находится Моуз? Вы разболтали мистеру Нейшену?
— Твой папа сам дал мне наводку. А Смут, этот идиот, — думаешь, кто стрижёт ему волосы? Он прямо места себе не находил из-за этого негра у себя в амбаре, вот и проболтался, а я и не думал ничего с этим делать, но, чёрт возьми, и так куча народу об этом знала из-за его длинного языка, так что это был только вопрос времени. Всего-то стоило обмолвиться об этом парочке ребят, которые, по моим догадкам, носили колпаки.
— Но зачем?
— Он принял бы вину на себя, и я бы тогда бросил. Я и правда хотел бросить, чтоб ты знал. Хотел жениться на Луизе, остепениться, стричь себе дальше волосы, жить, как твой папа. Может, даже детишек завести. Но не могу, Гарри. Я пытался, но вот не могу, и всё. Думал уже, и дело с концом, а Луиза взяла да и запала на этого сопливого докторишку. Вот тут-то я и сорвался.
— Ты его не слушай, ты стреляй, и всё! — подначивала Том.
Я снова присел, взялся левой рукой за мачете, принялся трудиться над верёвками, держащими Том, а правой по-прежнему прижимал к себе дробовик.
— Бывает, друзья тебя обижают, правда ведь? Поступают с тобой несправедливо. Но они ведь не нарочно. Вот и я не нарочно. Просто с собой не совладал.
— Тут речь не о том, что кто-то украл леденец. Вот, скажем, звери болеют бешенством, а вы куда хуже, потому что вы — совсем не то что они. Это они собой не владеют.
— Говорю тебе, я тоже собой не владею. Ты ведь не знаешь, чего я навидался на войне. Вот это был ужас так ужас!
— Вы и есть тот парень, который убивал немцев и творил над ними всякое, о котором потом рассказывали папе, правильно?
— Это папа твой тебе рассказал, да? Верно. Это был я. Вроде как снимал напряжение. Сначала боязно было, а потом ничего. Вот когда был дома, всегда боялся. Мама моя — она меня любила. Очень сильно любила. И любила меня связывать, как её связывал мой папа, когда они с ним ласкались. Это я у неё научился. Связывать-то. Но мне не по нраву было, когда меня связывают. Это нравилось ей. Ну а мне — мне нравилось вязать самому. Вот так мы вроде как и дополняли друг друга, покамест я как-то раз не перестарался… Дело было в Арканзасе. Потом я ушёл на войну, научился убивать. Получать от убийства наслаждение. А когда вернулся… В общем, тут у меня уже натурально трубы горели. Говорю тебе, Гарри, я просто не могу удержаться. Пытался вот ограничиться людьми, которые никому не важны.
— Да как будто для вас хоть кто-то важен, — сказал я, без особого успеха перепиливая верёвки.
— Ты меня порежешь, Гарри! — пискнула Том.
В костре что-то затрещало, по лицу Сесиля рассыпались кровавые сполохи. Несколько капель дождя проникли сквозь густую сеть колючих побегов, лоз и ветвей над головой, попали в огонь, и пламя зашипело.
Сесиль сказал:
— А ты совсем как твой папа, верно? Такой же непогрешимый, а?
— Похоже на то.
— Вот папа-то наш задаст вам перцу! — заявила Том.
Мачете было острое, но слишком неудобное, да и Том начинала материться и канючить — развяжи, мол, да давай ружьё. В конце концов я бросил мачете, достал свой карманный нож и открыл его зубами.
Сесиль двинулся ко мне.
— Не подходите так близко, Сесиль! А то как отстрелю вам ноги!
— Пипетку ему отстрели! — крикнула Том.
С карманным ножом справиться оказалось гораздо легче. Наконец я перерезал верёвки, и Том села, потирая запястья.