Теперь Никита, выходя на берег напротив своего двора, где когда-то они с Никой посадили небольшой лесок, который вырос уже почти дремучим, долго стоял и смотрел на протоку, где два лебедя медленно паслись на кувшинковой пажити.
И улыбался.
Ника, наконец, нашла череп в лесу, напротив своего дома, прямо в ложбине бывшего окопа, куда «манитушники» скидывали мусор.
– Собаки, блин! – выругалась она.
По улице прошлась соседка тётя Валька, страшнее атомной войны, со своим коротышкой-мужем Толяном.
Они пили почти без просыху. А сейчас гнали тройку гусей с Набережной. Маленькое стадо, словно переглядываясь с хозяевами, озиралось и шлёпало красными лапами по песку и гоготало.
– Ну теги, ну ма-арш домой! – скрипуче уговаривал их Толян и, поминутно харкая в лопухи, дирижировал хворостиной.
Ника поздоровалась с ними.
Как – то, несколько лет назад Ника приехала и обнаружила в доме у тётки Вальки странную возню. И народу было полно. Ника остановилась у её дома, откуда выходили и заходили люди, в основном, местная молодёжь. Все пьяные, закрывая головы ладонями, утирая слёзы, грустные и с потерянными лицами. Старшее поколение тоже стояло кучками. Бабы отдельно, мужики отдельно. А в одной кучке, закрыв пол-лица руками, стояла ещё красивая тогда тётка Валька.
– Что случилось? – спросила Ника, подъезжая ко двору, выдергивая вопросом из кучки девок Катеринку.
– Ромка потонул, – ответила та и заревела.
Ромка был старшим сыном тётки Вальки. Красивым, смуглым, стройным парнем. Пожалуй, эта потеря оказалась ей не по плечу. Ромка и утонул как-то совсем нелепо, нырнул вниз головой и разбился макушкой о камень на дне. Ребята, что были с ним, перепугались, что его нет, и разбежались.
Да и даже если бы бросились его спасать, не смогли бы, удар был смертельный. И мёртвое тело Ромки затащило донным течением под берег, где его нашли потом водолазы сидящим на песке, с опущенной головой, будто он выпил и устал.
Ника долго оплакивала Ромку. Ей не хватало его, весёлого, шебутного, который был краса и гордость всего Надеждино. И девка его из Апасово, потерянная, худенькая скильдочка, с шикарными кудрявыми чёрными волосами, очень запомнилась тогда Нике опустошённым взглядом, какого никогда не встретишь у девушек двадцатилетнего возраста. Её тогда будто через соломинку выпили.
А тётка Валька после его смерти сошлась с донецким шахтёром, который приезжал на похороны Ромки вместе с его отцом из Антрацита. С Ромкиным отцом тётка Валька не жила много лет, убежав сюда, к матери. А вот сейчас он приехал на похороны сына. Недоумённый, не знающий, кого потерял.
Увидав, что Ника тащит череп, тётка Валька подошла, и на её дряблых веках и в совсем недавно красивых глазах блеснули пьяные слёзы.
– Варвара умерла! Веронича! Варвара умерла!
И бросилась к Нике.
Ника обняла её, как родную мать, подержала её за теплое, чуть употевшее в халате тело, пахнущее наступающей старостью, с силой припоминая, кто такая Варвара.
– А… как жалко… – сказала Ника, отходя. – Отчего?
– Да рак! Болела, лежала… – И снова тётка Валька начала наступать, спотыкаясь, на Нику, вытянув руки с согнутыми пальцами.
Ника снова её обняла.
– И помянуть не на что, – утробно проговорил несчастный Толян.
Ника, вздохнув, уже по привычке, достала из заднего кармана шорт пятихатку и отдала тётке Вальке.
Та схватила, ещё раз обняла и пошла, разваливающейся походкой за гусями, верно ожидающими хозяев у колодца. Зачем Нике череп, они не спросили. Она была для них странной.
Привешивая на рябину череп, Ника услышала шелест шин.
В калитку зашёл Никита. Он был с пакетом из магазина.
– А я пиво принёс, – извиняющимся голосом сказал он.
– Я не пью, – не повернув голову, отозвалась Ника. – Тем более пиво.
– У тебя вон черешня поспела.
– Я не могу достать. Дерево пустое, это отсюда не видно, а муравьи изнутри перетрощили. Полезла, набрала полфутболки, а назад слезала и подломилась. Всё как с нами: сверху капремонт, а канализация гниёт себе, как говаривала Раневская.
Никита кинул пакет с пивом на землю, подошёл и охватил Никину голень, придерживая её, пока она прикручивала череп на проволочки.
– Зачем ты этого бабайку тут вешаешь? – спросил Никита.
– За надом. Знаешь, как они волнуются сюда лезть, когда череп висит?
Никита улыбнулся:
– А я и забыл, какая ты интересная, когда злишься.
Ника слезла, отряхнулась от чешуек древесного грибка и муравьёв, словно не услыхав её. Но внутри что-то запело от этих случайных слов.
– Чаю хочешь? Саган дайля есть.
– Белое крыло… давай, не откажусь.
Пока они пили под разломленной надвое недавним ураганом яблоней чай, «манитушники» врубили магнитофон с шансоном. Шансонье похабными голосами перекрикивали, кажется, постоянно работающую крупорушку.
– Вот что творится… Тут раньше тихо было, а сейчас… – вздохнула Ника, крутя ложечку в пальцах.
– Да… а теперь… жизнь! – согласился Никита, отхлёбывая из чайного бокала чай. – Ты зануда, оказывается… Я всё только и слышу от тебя недовольство. Бабка ты, Никулька, почти уже!
Ника не обиделась. Она только зашла в дом и вернулась, неся в руке маленькое зеркало.
– Это факт… Я старуха-процентщица, но вроде ещё ничего. Но ты посмотри на того, кто считает себя вечно молодым… вечно пьяным…
Никита обнял голову ладонями и будто смахнул с себя что-то.
– Отрезвлён теперича.
Ника вернулась в веранду и вскоре вынесла чёрный жестяной жостовский поднос и два бокала чая.
– А ты можешь крутить ложечку? Той рукой? – кивнув на протез, спросила Ника.
– Не-а. Но зато я уже привык. Всё же рука лучше. Со мною воевал резервист, он ногу потерял и вернулся за «ноль». Без ноги. Всё время ржал, весёлый такой парень… говорит: а я могу теперь сказать, что у меня одна нога здесь, другая… там… В посадке… Но это не смешно, это их обычная приколюха. А я вот так тоже могу сказать…
Ника замолчала, посмотрела на Никиту, лицо которого затуманилось грустью и уголки рта опустились, и от этого оно стало твёрже и старше.
Он поймал её взгляд.
– Да что нам быть в печали…
– Повтори ещё: эх, старушка… – улыбнулась Ника. – Понизь, понизь мою самооценку!
За железными воротами раздался шум, словно что-то ударило и зашумело.
– Да что ж им спокойно не живётся! – воскликнула Ника.
Никита обеспокоенно взглянул на Нику, остановил её движением руки и сам вышел за ворота посмотреть. Его не было достаточно долго, чтоб Ника начала волноваться.
Оказалось, что некий человек на серебряном внедорожнике заехал в просеку, только недавно перепаханную, и, более того, человек этот был мертвецки – пьян.
Никита подошёл тихонько, водитель спал. Дверь была открыта. Сзади лежала винтовка с прибором ночного видения и патронташ. Надо сказать, очень хорошая винтовка, дорогая. Притом, что не было видно добычи. «Манитушники», напуганные вознёй в лесу, выглядывали из-за своего краснокоричневого забора.
– Подзорвался? – спросила Катеринка Нику, которая уже вышла на дорогу и следила за Никитиными движениями.
– Наверное, пока нет… Иначе бы мы уже услышали… Но видимо, это просто краш-тест.
– Чого? – спросила испуганно Катеринка.
Ника пожала плечами и махнула Катеринке убраться, и та спряталась и выключила музыку.
– Дивер, что ли? – спросила Ника негромко.
– Нет, гражданский. Синий просто, – отозвался Никита.
– А. Ну это он с охоты, поди. Ну, откуда ж ещё? Вот этим, на «крузаках», охота разрешена. Их наши скорбные мины не берут.
Ника покачала головой, зябко поёжившись, и вернулась домой за толстовкой. Пока Никита применял к пьяному методы НЛП, а тот только мычал и невразумительно хватался за руль, совсем стемнело.
Никита закрыл дверь машины, вынув ключи из замка.
– Ну, что он? – поинтересовалась Ника.
– Ехать порывается.
– Убьётся же… или ему повезёт. Убьёт кого-нибудь.
– Слушай… давай так… я пойду за машиной, и вернусь. И мы этого кадра отвезем. Ты на моей поедешь, следом, а я впереди. Ну, а потом вернёмся назад вместе.
– А сейчас? Что он там, дрыхнет?
– Ну, в общем да.
– А если проснется?
– Я разрядил его винторез.
– Ладно. Давай так сделаем.
И Никита, улыбнувшись, исчез в наползающем мраке…
Ника ещё не успела выпить кофе с булкой, как он вернулся на своей машине.
Никита же, объяснив Нике, где какие кнопки в салоне машины, пошел растолкать пьяного. Пьяный выглядел расстроенным до глубины души. Видимо, у него случилась трагедия. Впрочем, комедия могла случиться тоже.
– Ну, я вас прошу, не ездите в таком состоянии… – сказал Никита и со всей силы ударил его по щеке ладонью.
Лысый парень лет тридцати с небольшим, с сияющим лысым черепом, в очень дорогой камуфлированной курточке и таких же штанишках, заправленных в яловые сапоги, мотал головой и хотел стошнить за борт машины.
Никита его вытащил и отвёл в лес.
Катеринка, тётка Валя с Толяном и Люшка, который только что вернулся с работы на мопеде, одинаково сложив руки на груди, наблюдали за пьяным и Никитой.
– А, да это ж главбух с завода… И жена у него, ну, чиновница, – сказала тётка Валька. – Эти и рыбу электроудочками бьют, и зверьё всё тут повыбывалы. Ну а шо! Им-то шо!
– И никто им и слова не скажет. – процедила губастая Катеринка с ненавистью.
– То есть ему можно пьяному ездить? – спросила Ника. – Вот уроды, распоясались. И плевать на то, что творится в стране.
– Угомонятся! – кивнула тётка Валя, надувая зоб. – Щоб их всех повывернуло. А этого чмыря надо в окопы! На эсвео!
– Да, конечно, угомонятся они. Им же повестка не придёт. Как вон моему, – прорычала Катеринка.
– Да от же ж! – добавила тётка Валька.
– А то и их бы взяли за кое-какое место. А то последнего мужика заберут! – не унималась Катеринка.
– Да ты шо! Веронича! У нас тут таких не трогают. Они шо хотят, то и творят. Они ж рука руку моют, а обе лицо!