Но что мог сделать Никита, пока был обыкновенным человеком, пусть и местным? Да, он приезжал к матери, да, он тут родился. Но власть давно была захвачена мелкими делягами, и Никите было смешно, когда кто-то пытался его напугать: мол, спалим твой дом и хозяйство, пока тебя тут не будет.
– Ничего, ничего, – успокаивал себя Никита. – Я подожду.
Сейчас, когда он получил уже высокое военное звание и награду из рук Президента, когда его показали из каждого утюга, вроде как ветер из лихих девяностых поутих.
Никита почти сразу разрулил свою проблему. Придя в администрацию, где его не только были рады видеть, его чуть ли не ангажировали выступить по всем районным библиотекам, домам культуры и социально значимым объектам, главой района был совершён важный звонок главе сельсовета, и вся многолетняя резня бензопилой между Одежонковым и Цукановым была мгновенно прекращена.
Никита улыбался, но в ответ получал просто сияние от внезапно признавших в нем «своего». Ты же наш, ты же герой!
Действительно, в районе никто особенно не прославился так, как он, разве кроме героя революции 1905 года Федора Мантурова, именем которого была названа улица в Москве.
– Ты же герой!
И Никита даже немножечко искупался в этой славе.
А вот Нике так не повезло.
Но Ника, не имея ни орденов, ни медалей, ни даже особенных денег, увы, до скрежета зубовного так же переживала оборотничество этих вчерашних капиталистов.
Все, что она могла, – это прошипеть:
– Я вас… я вас… увековечу!
А тут и вовсе случилась неприятность, хорошо, что Никита оказался рядом.
Манюшка ещё не вернулась из Москвы, и Ника пользовалась её лодкой. Иногда, по вечеру, она отплывала из узенького, продернутого между тростниковыми зарослями укромного местечка, довольно труднодоступного сейчас, когда весь берег зарос на «большую воду».
Ника ставила телевизоры, так они называли сетки, размером с телеэкран, в которые попадались маленькие рыбки. И это было на самом деле совсем не то рыболовство, которое себе позволяли местные.
Однако за сельскими жителями охотились рыбнадзор и просто те, кто сидел на выложенных плиткой площадках, высоко на берегу, лицом на речку, потягивая алкоголь через соломинку.
– Так они браконьерствуют! – ярилась жена главного энергетика, глядя в бинокль на то, как последние выжившие сельские рыбаки укромно достают рыбёшку из телевизоров.
– Их сажать за это надо!
Надо было видеть, как ловили рыбу их лепшие друзья, с электроудочками, сетями, волоками и переметами.
Как охотились их друзья. Бедные лоси шарахались по всему лесу, где их загоняли, часто совсем не в сезон охоты, с приборами ночного видения, с таким оружием, которое даже терминатору какому-нибудь не приснилось бы.
Эта дозволенность избранных и унижение «холопья» тянулось из глубины веков. Во все времена. И только иногда закон немного работал, когда выгодно было избранным.
Жена энергетика наснимала Нику на камеру, и как-то в один погожий вечер к Нике приехала полиция.
– Вы незаконно ловите рыбу в сеть. Мы должны вас оштрафовать.
Ника, которая онемела от такой наглости, вместе с полицейским, кстати, Никиным крестником Артёмкой, рассматривала фотографии, снятые на телефон. Вот и её нищий уловчик… Господи, три плотвы и один карасик.
– Артёмчик, что происходит в этом райском краю пришибленных и отбитых? – спросила она, куря в сторонку.
– Эх… кто бы знал.
– Тебя-то не забирают воевать?
– Да тогда и не останется никого… – вздохнул Артёмчик. – Так-то по разнарядке должны одного в месяц забирать в контракт… С каждого села. Орут, ярятся… но некого из сёл брать, одны бабы да дурачки.
Ника поцеловала крестника в русую макушку, и Артёмчик уехал «заминать» это дело.
Итак, приехала Манюшка и сразу же принесла на хвосте интересные истории для Ники.
Она работала вахтой в Москве и вечно привозила массу потрясающих идей по отъёму денег у населения. Так Манюшка называла зарплату или вообще заработок. Перед её приездом случилось ЧП если не районного, то областного масштаба. Но почему-то движения этому ЧП не дали, замяли и замели.
С райцентровского завода пропало четыре тонны меди. Да, это интересно, четыре тонны меди, в листах. Ника неделю следила за этим замечательным преступлением против всякой вменяемой человечности. Ибо в нынешнее время медь требовалась на производство систем слежения, микрочипов и прочего того, для чего гражданский завод переквалифицировался в предприятие закрытого типа и стал «почтовым ящиком».
О пропаже меди трубили все. Особенно сестра Манюшки, Оляха, которая работала на заводе наладчицей оборудования. Директор завода решил сам расследовать это преступление, потому что ему показалось, что никто чужой не мог так запросто спереть четыре тонны меди. Да и догадывался, кто виновник. Лучшая возможность узнать вора – это дать ему ещё прикормки. И директор заказал ещё четыре тонны меди и сделал вид, что улетел в Турцию.
Он уединился в своём трехэтажное особняке, который соседствовал с особняком главного бухгалтера завода. Того самого, которого Ника и Никита спасли, не дав ему разбиться на машине.
И вот, узнав о том, что директора на месте нет, грузовик, который должен был везти медь на завод, доставил его на завод. Но «разгрузившись» под камерами, а что он разгружал, целые упаковки или пустые, охранники вполглаза смотрели в камеры, не было видно.
После разгрузки последовали к особняку главного бухгалтера.
Там удивленный директор уже в своё окно наблюдал, как разгружают в гараж главбуха медь с его же собственного завода. Причем не очень старались, даже ворота не закрыли. Да и чего бояться? Конец улицы, два домовладения в этой стороне.
Наутро директор внезапно «вернулся из Турции» и сразу к главбуху, который, сидя за столом из красного дерева, лихорадочно дозванивался до пунктов металлоприёмки. Потому что первые четыре тонны взяли, а вторые побоялись, посоветовали ехать в город.
– Нельзя так, Гена! – сказал, отдуваясь от скрытого гнева, красный и тучный директор.
Гена сразу все понял. Он раскаялся, заплакал. Плакать и молиться он умел, Ника и Никита уже поняли, что в нём пропал великий трагик. И директор решил, что ладно, поможет он ему эту медь определить. А деньги поделят, не зря же аферу-то провернули…
Наверняка они поделили всё это между собой и охраной. И продолжили гонять по речке на своих одинаковых белых катерах.
А на заводе урезали зарплаты рабочим, потому что медь так и не нашли. И виноватых нет… ну, что поделать… Бывает, и теперь надо как-то отказаться от транжирства, надо, время тяжёлое, военное. А как же, надо поднимать страну, какая ещё зарплата?
Какие уж там зарплаты. Русский должен защитить страну от натовцев!
Горько восприняли эту весть рабочие. Потому что все знали, кто спёр медь. Но побоялись сказать.
Ника эту историю узнала под большим секретом. Но, доехав до местной районной газеты и пообщавшись с принципиальной редакторшей новостного отдела, услышала в конце:
– Мы печатаем только местных и стараемся негатив не распространять. И не надо сеять смуту и собирать сплетни! Такого не может быть в нашем регионе!
Ника согласительно кивнула. Ох, она бы им рассказала, что может быть в «ихнем» регионе!
Дома ее трясло от негодования. Она поставила на плиту чайник и принялась вручную описывать этот вопиющий случай в тетрадке.
Ника много раз уже была в такой ситуации, что у нее забирали электронные устройства памяти, флешки, разбивали компьютеры и жёсткие диски, уничтожали фотографии. Теперь она была ученая и делала рукописи, которые прятала в таких местах, которые не нашли бы даже поисковые собаки.
– Наше счастье, что рукописи не горят.
Манюшка, выслушав историю про медь, вернее, то, чем она закончилась, сразу сказала:
– Да с кем ты собираешься тут воевать? С этими хмырями? У них же вся страна в запасных аэродромах! Они тут натырили уже столько, что не на одну жизнь хватит!
– Да, но ведь идёт война! Они же могут всего лишиться!
– Это бедному человеку страшно лишится своего дома. Он у него один, хоть и плохой. А им не страшно, у них этих домов, хоть жопой ешь!
9.
Ника постоянно разъезжала по миру. Никита так – же разъезжал, но его аэропорты были другими.
Она не особенно лезла в огонь. Срабатывал инстинкт самосохранения. А сейчас тем более. Она научилась задавать себе вопрос «ради чего?».
Взрослый сын вот только вчера ещё выпускник военно-медицинской академии был обречён влезть в эту страшную историю, ступить по колено в эпоху.
А Ника ежеминутно думала, как его уберечь, как спасти. Он ломился в волонтёры, в контрактники, «за ленточку».
Ника выдохнула, когда он улетел в Дубаи с бабушкой. Но вот бабушка вернулась, а Олежка только редкие СМС шлёт, и не звонит почти. А если и звонит, то редко-редко и быстро-быстро.
Никины родители, когда родился Олежка, о ней как-то вообще забыли. Только он занимал все их мысли. Только он остался, а она, как ненужная, откинулась. Ника не случилась, не стала такой, как они, и надежда была Олежку выстругать себе подобным. И она, как мать, была мягкой. И не стала спорить. Ушла в работу. Так и шли годы.
Семья Никиты вообще не знала, кем он работает. Он жил в одном месте, а жена с ребёнком – в другом. Он приезжал иногда, давал деньги, даже не давал – кидал, отваливал.
Скупо обнимал жену, которая всецело приняла предложенную ей жизнь и по его личным наблюдениям радовалась такому браку.
Единственная её забота о дочери Никиты – это было всё, что ему нужно от жены. Ещё статус благонадежного гражданина.
Но его кровь никак не перекипала со временем. Она любила адреналиновый вкус, она требовала всё больше. И больше войны, и больше опасности, и больше подвигов, и больше взять на этой войне денег, сокровищ и женщин.
Никита никогда не думал о любви, о привязанности, о том, что можно осесть где-то в своем доме и жить с одним человеком, как делали его бабка, мать и брат.