Когда приходили люди с собаками, Павел, озабоченно подбоченясь, тикал за камыши и оттуда стремил свой фантастический полет мимо отдыхающих, и тут выпендриваясь на камеру. Народу было душно в райцентре, и поток желающих поставить палатку в надеждинских вербах или поесть арбуз у бережка не останавливался.
«Нет, ну вы посмотрите на них, – подумал Никита, – кругом мины, они детей купаться приволокли».
Шум в стороне выкошенной лужайки, где незнакомые товарищи раскинули шатры и жарили на вертелах угощение, знаменовал, что там происходит праздник.
Никита уже взошёл на мостик и собирался прыгать, но стоял, разглядывая свои шорты, которые побила моль по краешку. В этот момент Никита даже на минуту вспомнил, что шорты эти появились в шкафу у матери лет тридцать назад. То есть он их носил мальчонкой. Мимо прошла жена главы администрации села, Несмеяна, качая бугроватыми боками, с высоко задранным седалищем.
– А… доброе утро! – поддразнил её Никита, указав на домик над берегом. – Какой у вас хороший дом! На кладбище… Призраки не приходят по ночам?
– Что вам надо? – рявкнула Несмеяна. – У Василия отпуск вообще-то. Неужели опять хотите нам насолить?
– Я хотел сказать, что в санитарной зоне села пилят уворованный лес.
– А, пилят… в лес нельзя, ну ладно, я передам, – смилостивилась Несмеяна и ушла к воде, где её зять не очень трезвых правил пытался отчалить от мостика в лодке и все время выпадал из нее в воду, теряя мелкие детали туалета.
Невестка с модной прической полулежала на мостике и смотрела на Никиту снизу вверх, буравя его неравнодушием.
– А я вас… зна-а-а-ю… вот, по руке узнала. Вы герой… Со спецоперации вернулись.
Никита скромно покрутил вокруг своей оси пальцы протеза.
– Не вернулся ещё… ещё пойду обратно.
– А как там? Интересно? Бомбят?
– Да-а… очень сильно интересно.
– Ой, это так романтично… – шепеляво сказала невестка. – У меня муж полицейский. Но его вон… никак не забирают. Говорят, за погибших дают миллион.
И грустно посмотрела на руку Никиты.
– А сколько за ранение дают?
– Нисколько… – ответил Никита. – Хорошо оперируют. Ну, протез бесплатно мне достался.
– Понятно… это хорошо, что бесплатно.
– Вот только вперёд локтем не гнется, а так-то у нас половина армии киборгов?
Невестка спрятала глаза в наклеенных ресницах. Она улыбалась, игриво выставляя мелкие зубки, и Никита тоже улыбался, ему льстило внимание хорошо причёсанной женщины.
Наконец, зять Несмеяны взобрался-таки в лодку и уплыл, отчаянно терзая мотор.
Никита прыгнул, в очередной раз поймав на своей спине красноречивые взгляды и проверив протез на столкновение с водой. Ничего такого, всё работало, как родное, нырок ему удался.
Семья Одежонковых и примкнувшие бесновались на берегу, окуривая его духом прожаренных свиных рёбрышек.
Никита плавал, широко загребая, ныряя и радуясь тому, что на пляже ещё не так много людей. Выходя, он сразу влез в штаны и набросил на плечо рубашку.
Поднявшись на берег и пройдя мимо часовни, Никита сел под липу и печально продолжил наблюдать за почти перегруженным с лесовоза на грузовик спиленным деревом.
То, что пёрли дерево, его не очень волновало, ведь лес был уже давно продан. А вот то, что в колодце будет пыль и грязь, летящая с сосновых шелудей… Никита подошёл к манипулятору, потирая искусственную руку.
– Любезный, отъедь-ка отсюда… и вообще, почему вы тут разгружаетесь? Тут санзона.
– Это я для военных, – буркнул водитель, немного испугавшись хмурого странного мужика с поврежденной рукой.
И показал мятую бумажку из лесхоза. Никита прочел и немного успокоился. Дома работали камеры, так что всё и всех было видно как на ладони.
Никита, зайдя домой, взял немного денег и поплелся к лабазу, который был в это время открыт для отдыхающих и бабуль, идущих по утрам за хлебом.
Никита постоял и потрепался с соседями, продавщицей и с Ларисой, между прочим партизанившей между Никой и им уже больше двадцати лет. Все новости и сплетни про Никиту Ника узнавала от Ларисы, добровольно выбалтывающей огромное количество информации, а сейчас перед работой она зашла купить сигарет. Больше всего Лариса надеялась, что кто-то из отдыхающих увезёт её из Надеждино в Москву. Но такого пока не случилось.
– Как там мои интернатовские друзья? Почему не приходят? – спросил Никита.
– Так закрыли же нас.
– Почему же?
– Карантин. А потом вот… война…
– Не война, а спецоперация… – сказала рыжая продавщица Веснушка, работающая тут последние тридцать лет.
– Да идите вы, – отмахнулась Лариса, взяла грязными от хозяйства руками пачку сигарет и два мороженых. – Приходи, потрещим.
Сказав это Никите, она улыбнулась, как женщина, давно не видевшая мужской нежности.
Никита кивнул и сощурился. Этого ему только не хватало.
Он взял бутылку местного пива и открыв её, направился домой немного поваляться в тишине.
Лёжа на своей юношеской кровати и слушая муху под занавеской, Никита выпил бутылку и задремал. Ему снились лесные полянки, скошенный артой лес без птиц, с обрубками деревьев и дымящаяся машина на обочине. Обычные сны после его недолгого пребывания в резервном полку, Мариуполя и госпиталя. Но эта обочина снилась постоянно.
Дребезг окна заставил Никиту мгновенно проснуться. Ему показалось, что где-то совсем рядом засвистело и ударило. Но нет. Бывало, конечно, сотрясалась посуда в серванте от дальних «выбухив», как говорили местные оставшиеся бабки, но в данном случае это была Кошкодёрова Анька, стучащая украшенной золотым браслетом рукой в окно.
Никита вышел помятый, потирая след от складки подушки на щеке.
– Спал? – хрипло гаркнула Анька. – Одежонковы сгорели!
– Что? Как? – спросил Никита и отошёл от двора, глянуть.
На повороте дороги, напротив почты, за храмом, в небо шёл столп чёрного дыма, три пожарные машины окружала пёстрая толпа одетых местных и раздетых купальщиков.
Никита криво усмехнулся:
– Я ж Несмеяну вот только видел… час назад на пляжу… Вот тильки-тильки…
– Ты поджёг? – спросила Анька, лыбясь.
– Ну если только силой мысли.
– Ах ты! Какая у тебя мысля!
– Я не понял… – плеснув водой из колонки, спросил снова Никита. – Жертвы есть там?
– Нет! Но они говорят, что кто-то поджёг…
– Да понятно… Теперь же на меня свалят.
– А ты что хотел…
– Бог шельму метит. Ну ты там была, что там делается? Как они сами-то?
– Ну Васька из райцентра прискакал. А Несмеяна стоит в толпе и молча охреневает. И толпа как-то молчит… не успокаивает её.
Никита не был удивлён. Давно уже эти Одежонковы своим воровством преступили все границы. Но и радоваться ему не хотелось. Он набрал Нике и сообщил ей про пожар. Но Ника гостила у кумы в райцентре и как-то нерадостно отреагировала на эту весть.
– Теперь тебя будут обвинять, – сказала она. – И алиби у тебя нету. Если я скажу, что ты у меня был, то и меня обвинят.
– Ну да… им вроде только того и надо. Тебя выпереть отсюда, да и меня тоже отправить к праотцам поскорее.
Никита вечер провёл около Зайца, который вытесал ещё одну скульптуру из рябины и вкопал её возле дома. Теперь там было три ипостаси зайчихи. Воительница, любовница и хозяйка.
– И ещё четвёртую ипостась придумаю! – сказал Заяц, закатывая глаза. – Подумай вместе со мной, Никит.
Никита, почесав подбородок, впал в творчество и пошёл на Набережную за самогоном. Так они встретили ночь.
На другой день к Никите приехала полиция. Дом Одежонковых ещё смердил под крышей, оплавился сайдинг, капал пластик, и над всем селом несло пожаром.
Естественно, Одежонков обвинил Никиту в поджоге. И Никита, увидав около дома крестника Артёмчика в полицейской форме, и с ним двух сопровождающих в гражданском, не удивился. Про давнишние тёрки с Одежонковым и Цукановым знали тут все.
Никита ответил на все вопросы, а потом спросил, какие ещё версии пожара.
– Ну, на самом деле, это он вам просто нервы мотает. У него газбаллон был включен. И от него шторы загорелись, а там и дальше. Короче, пьяный зять чайник поставил и ушёл. Сквозняк на кухне, шторы на газ налетели, и вот, пожар.
– А… они ещё и экономные какие… На газу чайник греют…
– Доэкономились, – осторожно улыбнулся Артёмчик.
Никита посмотрел на него, здоровенного детину, которого они в прошлом веке крестили с Никой в суджанской церкви. Тогда он описал Никиту, а потом и Нику, и они сильно этому радовались.
– На свадьбе, значит, погуляем…
Ника тогда была такая трогательная, в кисейном платочке на завитых волосах, с такой осторожностью держала на руках тяжеленного полугодовалого Артёмчика… Да и куме было всего восемнадцать, как и Никите. Они тут рано женятся. В прошлом году умер кум, и теперь кума не могла понять, как жить дальше, пока жила по инерции. Всё-таки двадцать пять лет вместе… Сказать тоже…
– Ну, ты женился? – спросил Никита.
Артёмчик покраснел, оглядел своих неулыбчивых подчинённых спутников.
– Да… – счастливо ответил он. – И скоро стану папой!
– А мы у тебя на свадьбе не погуляли… эх… даром ты нас обоссал-то… с лёлечкой твоей…
– А я Лёлю приглашал! Не смогла она приехать, – виновато и по-мальчишечьи сказал Артёмчик и стал совсем красный.
– А я воевал.
– Ты, крёстный, всю жизнь воюешь. Тебе, вообще, не до нас.
И, набросив на себя серьёзность Артёмчик достал из портфеля лист.
– Напиши вот тут, где ты вчера был… с кем, что делал… Ну, так надо для порядку.
– Ты же хоть понимаешь, что я вообще не при делах? – спросил Никита, стараясь подобрать со стола ручку.
Артёмчик смотрел на его полуметаллические-полупластиковые пальцы и вдруг взял лист и смял его.
– Нет, не пиши. Во-первых… это садизм, заставлять раненого героя писать объяснительные. Садизм какой-то!
Никита улыбнулся, наконец поймав ручку, но удержать её не смог и дрогнул ресницами.