Единственное живое в этой газетенке были интересные заметки библиотекаря из хутора Апасово, некрологи, да объявления о досуге.
Вернувшись в Надеждино на сорок третьем году своей жизни, Ника занялась работой над книгой, которую писала непозволительно долгое время, подобрав массу уникальной информации, добываемой много лет по крупинке, по фразе, по завалящей бумажке, по случайно сохранившимся архивным документам.
Только одно могло её остановить: какое-то другое важное дело. И Ника в этом военном году это важное дело нашла …
Здесь, на границе, её больше не занимали просто сюжеты и истории. Сейчас закольцевались события и судьбы, слиплись, склеились, спеклись вместе два ржавых меча, между которыми нельзя было продернуть и волос.
Нике казалось, что вместе с новым годом жизни, вместе с объявленными боевыми действиями, начинается долгожданный, и вместе с тем, раздвигающий континенты всемирный потоп и она в этом потопе отнюдь не щепка, а один из ковчежцев, содержащий в себе нечто ценное для будущего.
Словом, она поняла, что этот кусок суши, за который уцепились её корни, для неё бесценен.
И опасность велика, и теперь он бесценен втройне.
В конце мая она собрала вещи и отбыла из Москвы на приграничную территорию и теперь, когда подошёл июль, окончательно привыкла к тому, что окружало её каждый день.
Да, её окружал дрожащий воздух тревоги и предчувствия. Но это был воздух родины, и она не понимала, почему могла не дышать им раньше.
2.
Весной 2022 года, Заяц придумал для дочки Любочки забаву. Если самолёт летит и за ним пишется дымовая буква «V» – это значит к дождю, а если «Z», то к солнышку. На самом деле не было никаких знаков, но полоротой, белобрысой дочке было интересно.
К лету местные жители привыкли к тому, что над речкой низко пролетали заряженные «сушки» на Чугуев и Сумы, они никого не пугали, но будили, потому что ранний полет поднимал сразу и тут же к окнам. Кто там? Свои, или хохлы напали? За год с лишним прекратили и вовсе бояться. Никто не уехал, не убежал. Да и как бросить хозяйство? Пусть это уже не то хозяйство, что водили деды и прадеды. Даже в оккупацию не уходили отсюда, разве только за речку. Да и не пугали никого украинские братья. Они ведь родня, тут граница рядом. Кто посмеет своих бить?
Огородов никто не бросил, провидя тяжелую и голодную зиму и предчувствуя, что самые нехорошие прогнозы ещё сбудутся. Вот только это извинительное название: «СВО» сильно раздражало людей. Тут их несколько лет готовили к войне, а вместо войны так и тянулось это странное «СВО». И как это понимать? С войной проще и яснее, не особо, конечно, ясно, кто на кого и зачем, но, зная про войну, понятнее, чего ждать. А уж когда с телевизора вещали, что враги – это их родственники «вон оттуда», из-за плетня, так совсем смеялись. Нет, это кто угодно, но не они! Потом уже, когда начали утюжить приграничье с украинской стороны, у многих возник вопрос: почему, кто враг? Но никто не давал ответа, кто враг. И об этом предпочитали здесь молчать.
А вот по другую сторону всё было совсем наоборот.
Скоро с той стороны объяснили, кто против кого, что для хохлов эта война считалась священной, а для наших – захватнической. Впрочем, не для всех. Но! Становиться на чью-то сторону было рано, никто не вынуждал. И только интеллигентные свидетели соцсетей, абстрактные гуманисты и диванные воины сразу разделились на патриотов и либералов, а простой народ затих в ожидании, о нём как будто и вовсе забыли. Продолжалась обыкновенная, традиционная русская жизнь, многажды изображённая в произведениях Фонвизина, Гончарова, Гоголя и Салтыкова-Щедрина и почти совсем не тронутая реалиями века двадцать первого.
Тишайшее кладбище, куда уже почти полными семьями переселились жители этого рубежного села, навещали артиллеристы. Они приезжали, отстреливали из САУ «Акации» или «Гвоздики» и спешно уезжали, чтоб их не накрыло ответным огнем. До Украины отсюда через поле пятнадцать километров. По реке меньше десяти, и «Акации» постоянно во что-то попадали, оповещая неверующих, что стреляют не в чистое поле, а в скопление вражеской техники.
Местных осталось здесь мало, особенно бабок, охать было некому. Поэтому всем было плевать: виноградник, хлебное поле или кладбище. Да и гори они огнем, раз такое дело, это ж не народное добро, а арендаторов! Жалость тоже чувство для богачей, а когда ты нищ и живёшь на три копейки, то и жалости нет к чужим миллионам.
На краю поля, перед речкой Ломовой, впадающей в рубежный Псёл, давно уже укрепились наши. Они ждали тут бог весть чего, то ли наступления, то ли ловили диверсантов, но необжитые пространства на долгие месяцы, ещё с весны, с холодных промозглых дней, когда их привезли и расквартировали в лесу, на ящиках и поддонах, стали им домом.
Разумеется, здесь были и срочники, которых после первоначальной неразберихи всё же отправили в более безопасные места, и контрактники, которым даже в страшном сне бы не снилось налаживать быт в таких условиях. Все партизанские привычки растворились в наносах и селях десятилетий, какие-то и вовсе не унаследовались, а советская смекалка осталась только у старших мужиков, которых стали кликать «кузьмичами».
Окопы и блиндажи, глядящие глазами той войны, ещё не выровнялись на лесных супесях, ещё чернели в сумерках противотанковые рвы и ровненькие, поросшие кривыми сосенками ДЗОТы возвышались то тут, то там в лесах.
Эти леса сажали пионеры на заре советской власти, в конце 20-х – начале 30-х. А в эти сумбурные годы пандемии и СВО, под шумок их продали местным «олигархам». И не только леса. Многое разграбилось и разошлось по частным рукам, пока народ не выходил из дома, боясь ковида. Теперь пандемийные косули и кабанчики представляли красивый зоопарк, непуганно топча кукурузные поля, дубравы и стрельбища пришедших на их землю пограничников. Часто городские солдатики с круглыми глазами наблюдали за обнаглевшим зверьём. Но отстреливать его было нельзя.
Свою каждодневную, муторную жизнь, с готовкой, постирушками, сном и основными занятиями, молодые бойцы никак не могли поставить на рельсы. Их все время дёргали: завтра полная боевая готовность, или отходим, или наступаем, или отходим. Это до того бесило, что молодежь уже, в общем, плюнула на то, когда ей гибнуть, завтра или через неделю, ходила стайками в магазины, ларьки и к бабкам-самогонщицам, и часто натыкалась на враждебное отношение местных парней и мужиков. Пообвыкшись и сообразив, что им крупно всем повезло, что их не отправили, например, в ДНР, где периодически шла настоящая бойня, офицеры и солдаты определились, где дешевле закупать еду, и делали хорошую выручку местным магазинам уже не один месяц.
А ещё привыкали к тому, что некоторых нужно было уговаривать, чтобы они научились попадать из автомата, например, в дерево, запускать дроны или птурить по цели. Тут было не так много инструкторов, профессиональных военных. Психика у молодёжи сдавала, но их постепенно обтачивали, обрабатывали, успокаивали, загоняли в рамки. И критически не хватало тех, кто мог бы чётко и ясно объяснить смысл их столь долгого «сидения на Ломовой».
Наша армия, сосредоточенная, но не особо подготовленная, очень отличалась от украинских военных, которым не надо было объяснять, за что они воюют. И почему у них такое отличное западное вооружение. Они были экипированы и обучены, с ними занимались много лет, их готовили жечь землю. Наши не были готовы жечь землю, они верили, что победят, и веру в Победу хранили свято даже тогда, когда их встречали огнём минометов и САУ, когда их убивали дронами и минами и просто стреляли, глядя в глаза.
Но всё-таки, жизнь есть жизнь, и никто не отрицал, что бывало всякое. Были и те, кто убегал. А были те, кто ловил ДРГ и чуял предателей на расстоянии. Но это всё называли «раскачка»: не начав военных действий, никаких действий, пограничники устали и вымотались за год.
Тайно приезжали добрые люди на машинах, привозили всё: от горячих вареников до одеял. По пятницам навещал пограничников грузовик от местного фермера, грузил тюки с бельем и грязной одеждой и увозил в посёлок, в детсад, а возвращал бойцам чистое, сложенное заботливыми руками «мамок».
Так, всем миром, помогали «сидящим», которые не могли пока ни защищать, ни нападать. Приказа не было.
Но летом начались сильные, почти ежедневные обстрелы с той стороны. В хаты и сараи приграничных сёл попадали снаряды, попадали и в колонны с техникой, стягивающейся со стороны России, и в палатки, и куда угодно. Хохлы, видимо, разжившись новым тяжёлым дальнобойным вооружением РСЗО попадали по мирным.
А уходить, передвигаться, наступать всё ещё было нельзя.
Каждый день, с самого апреля, ждали наступления. Стрелковке обучились даже те, кого ждали враги, высунувшиеся из окопов по пояс и призывающие попасть в них из калашмата. Наконец, даже самые юные страдатели научились сведению целика, мушки и мишени и стали сносно попадать в движущуюся цель. Теперь уже хохлы били не по приграничным блокпостам, а по окрестным сёлам, до которых рукой подать от границы. Перехватывали вражеские радиоволны, где на фоне патриотических песенок выдавались инструкции к действиям диверсантов и подсказки для тех, кто просто хочет помочь уничтожать «русню» изнутри.
Но в соседнем Горновском районе не очень страшились этих, как казалось многим, дальних канонад. В самом райцентре Ломовая река была необихожена, с обрывистыми берегами, поэтому райцентровские работяги ездили купаться и отдыхать в Надеждино, выше по течению, где были насыпаны на пологом берегу два пляжа. Всего это семь километров по шоссе, совсем близко. А через лес и вовсе три или четыре. Один пляж был насыпан около дома главы района Дербенёвой, второй около дома главы Надеждинского сельсовета Одежонкова.
У реки так-же спокойно паслись гуси и утки, так-же катались на катерах местные подвыпившие «шишки» и так-же лазали в лесах незаметные люди с высокотехнологичным охотничьим оружием, уничтожая расплодившихся за пандемийное время косулек и кабанов.