– А я уже и не знаю, что думать, – сказал Никита. – Но что случилось тогда?
Ника отпустила руль и снова зажгла сигарету.
– Ты в армию ушел. Потом учиться. Потом у тебя Осетия, Сирия и вот… это всё. А я всё это время, я всё это время, может быть, спасалась мыслью, что Олежка – это всё, что у меня осталось от тебя. Я и тогда не верила, что такое может быть. Но как посмеялся кто. Как посмеялся. Он как родился, я как посмотрела на него, у меня сердце упало. Это ты, свободный человек, не ужился… Не справился с гордостью. Да? Я всю жизнь тебя жду. И всё. Хватит.
– Поэтому ты тогда пропала, да? Злилась на меня, что я не справился с гордостью?
– Это ты первый пропал.
– Да если меня твоя родня изничтожила. Я что, должен был подставить шапку, чтоб они мне полную наложили? И так наложили, что не могу отмыться. А теперь вот это. Что, сейчас время, когда люди гибнут, выяснять отношения?
– Люди всегда гибнут. И война не мешает жить. Наоборот! Война порождает жизнь! И всё, всё возвращает на круги своя!
– Я выполнял то, что должен был.
– Но ты же женился… значит, все хорошо…
– Да я женился только потому, что мне было надо.
– А… – рассмеялась Ника, – А жена-то знает?
– Я не знаю. Ей ничего не надо. Всё есть у неё.
Ника докурила в окошко. Эта беседа могла отдалить их, она знала, но лучше было прикончить ту историю сейчас, чем колотиться дальше
– Знаешь, я ни дня с того момента, как мы вон там, у кладбища, расстались не жила без мысли о тебе. И всё. Давай кончать это. Не хочу снова портить тебе жизнь своими проблемами.
Ника тронулась. Наливное солнце стояло уже прямо в конце дороги и слепило. Навстречу на погранпункт проехало несколько бэтэров. За ними жёлтая пыль стала золотой, и Ника, впустив эту пыль в салон, завернула к поселку, на объезд.
– Весною прошлой, как Чугуев бомбили… наши одни поехали в колонне, тут, под Казачьей Лопанью, им и прилетело… И ребят поубивали, и тачку мирную в хламидомонаду. Не надо в колонну вставать.
– А по новостям молчат, – сказал Никита. – В вой-ну хорошо было, не было такой беды от телефонизации. Сейчас можно вычислить любого… или навести… тогда можно было спокойно боевые действия вести, зная, что тебя звонком к родным не сольют.
– Тогда хоть полевая почта была.
– Ну да. Тогда была, а сейчас вон в «Сполохе» сидят, и родня не знает, что и думать… Живые они там чи нет.
– Но это война!
– Пока что не война… – сказал Никита. – А спец-операция. Война – это когда всем плохо.
Ника изумлённо подняла брови.
– А… то есть сейчас не всем плохо?
– Кто удрал, кто успел, тому хорошо. Давай высади меня в районе. Я в магаз зайду.
И Никита окончательно принял равнодушный вид. Только сгибал и разгибал свои чернолаковые пальцы.
Нике стало обидно. Как будто между ними мгновенно выстроилась ледяная стена. Никита сейчас превратился в того мальчишку, которого она знала раньше. И любила. Но сейчас она не могла его любить с той же безоглядностью, как раньше. Сейчас любовь перекрывала боль, которую она наконец выпустила из крепко сжатого кулака.
– Мне ехать? Или ждать тебя? – спросила она тихо, словно потухнув.
– Да как хочешь.
– То есть?
– Ну, хочешь, подожди…
Ника разозлилась:
– Ты что, обиделся?
– Нет. – без эмоций ответил Никита.
– Это я должна была обидеться. Чёрт! И вали отсюда на хрен!
Ника припарковалась возле ларька. Никита не спешил выходить. Он также сидел и крутил свой винтик.
– Я должен подумать. Мне надо это пережить… как то… А ты опять напираешь. Вот на фига ты мне это сейчас рассказала? Я завтра же уеду!
– Это я напираю? Хорошо. Только мне, честно говоря, совершенно плевать, что ты надумаешь в итоге. Ты понял? Я уже не та, что тебе заглядывала в рот. Я выросла. Я стала другой. И я это держала в себе двадцать два года! Эй! Попробуй и ты! А ничего, что Олежка, как ты, стал врачом, то есть как ты хотел стать… И передумал! Это ты передумал, а не я. Это ты испугался!
– Да нет, ты ошибаешься. Ты все та же, взбалмошная. Но да, должен признаться, ты сильная женщина. Ты всех победила. Долго держалась и вот, взорвала весь мир. Я теперь понимаю, почему ты мне тогда ничего не сказала, не звонила мне… затихарилась.
– Но ты же сам этого хотел. Ты же меня сунул в это всё, как в кадушку с водой. Взял за шиворот и сунул. На тебе… на тебе тяжёлую жизнь, на, выживай. И я понимаю, что я кругом не права. Даже виновата перед тобой. Но моя вина одна… она в том, что я тебя любила. Да, прицепилась к тебе. Любила тебя, верила, что это навсегда.
Никита вздохнул и стёр ребром ладони пот со лба.
– Что-то недолгое оказалось у тебя «навсегда»… – резанул он Нику.
– Тогда найди ту, что меня переждёт!
Ника набрала воздуху, наконец, оглядевшись, что они стоят посреди центральной площади посёлка. И речи их из машины очень хорошо слышно. И некоторые люди, идущие по делам, смотрят удивлённо.
– Стань вагнеровцем, – вцепившись руками в руль сказала Ника. – Их же освобождают после героических поступков. Да? Вроде того и с тобой. Была у тебя винишка, насиделся в штабе, накормился кошечек в своей Сирии, наспасал собачек. Теперь спаси людишек. Или крах всему. А главное, крах моей вере в тебя. Ты, может быть, и вовсе не герой моего романа.
Никите никто не говорил таких слов. Лицо его стало чуть ли не голубым от скрытого чувства ненависти. Он понимал, что испытывать ненависть к женщине – это глупость, она же не враг. Но сейчас она стала врагом.
– Все, хорош. Поиграли и хватит. Я знал, что этим кончится, – сказал он. – Я всё понял.
Он с ожесточением ударил дверью машины и пошел к ларьку.
Ника с таким же ожесточением свернула на дорогу в лес и поехала домой.
Где-то среди зарослей её развезло, и слёзы стали душить так, что дороги не стало видно. Ника остановилась на утоптанной обочине напротив лесникова дома и вышла.
Дух сосен обнял, словно говоря, что всё хорошо. Но внутри ещё тикало и стучало. Ничего было не хорошо. Годы прошли. Она думала, что годы лечат, но они не вылечили даже маленький шрамик от перочинного ножа. Да просто надо собираться и ехать домой.
В машину налетели оводы, как будто тут ещё оставалась какая-то надежда на скотину. Оводы всегда летят в машину. Из леса, из урёмов, от болотистого берега реки. Откуда только чуют свежую кровь.
Ника гоняла оводов сложенной газетой «Ленинский путь» с глуповатыми статейками про аграриев и бюджетников, с целой страницей объявлений о строительстве… и только в дальнем уголке можно было найти объявление о том, что ЧВК «Вагнер» набирает добровольцев и врачей и платит хороший оклад в двести сорок тысяч рублей. Неактуальное объявление, ставшее неактуальным буквально вчера!
В этом военном году народ кинулся строиться, как оглашенный. А вот воевать добровольно не особо кто хотел, особенно здесь, далеко от основного очага военных действий.
Никита настолько расстроился, что не смог ничего придумать, как запереться дома.
Алёшка пришёл ругаться, но, увидав, что Никита спит одетый, решил сбегать за Кошкодёровой и уже вместе с ней понять, чего требует душа героя.
Кстати сказать, два дня похолодало, затянулось небо громами так, что испортилась погода.
Не летали и самолёты. Но по новостям в Телеграме Никита не узнал, что сильно обстреливают Гордиевку и даже ранили несколько местных жителей. Ника это знала и поехала с полной машиной гумпомощи. В районе в «Добрых руках» ей накидали полный багажник вещей и продуктов для оставшихся без жилья мирных жителей. К счастью, удостоверение прессы открывало ей приграничный район, да и вроде бы никто не был против.
Пока Ника суетилась, схлынула её обида, и она даже проехалась мимо хаты, вроде как ездила купаться, а сама подглядывала.
Около двора Ёша, ненавистный дружок, пас курей и трепался со старой Кошкодёрихой.
И Ника так и вжималась в руль. На ее счастье, Ёша привык уже вдоволь смотреть на иномарки и не думал узнавать в водителе праворукой «Делики» свою неприжитую свояченицу, которой когда-то по молодости насолил сверх меры и ума.
Да, Никита не отзывался, не появлялся в сети.
Зато купаясь на пляже под дождем с Манюшкой, Ника встретила эту «стерлядь», как она называла Аньку.
Та критически осматривала Нику и вдруг сказала:
– Ой, так ты же бывшая девка Никиты, да?
Манюшка плавала, а у Ники отлила кровь от лица.
– И что? – спросила она.
– Дак сейчас у него жинка… вот с такими волосищами… красивая… Приедет в воскресенье… А вы тут… шпили-вили…
Нику едва не перекосило. Хорошо, что пришел их ровесник с Апасова Рома Першень и стал тискаться с Кошкодёрихой, не забыв, между прочим, ущипнуть за мягкое место и Нику.
Ника стала собираться, махнула Манюшке, рассекающей реку без устали и болтающейся у того берега в кувшинках, что идёт домой.
– Жена… жена… красивая, молодая, ну и что.
Стучало в голове у Ники. И вспоминание, одно щекотливее другого, заставляли её кровь метаться.
Прибежав домой и высушившись полотенцем, она решилась. Добежать было всего полкилометра, и Ника, завернув покупную сдобную булку и пачку чая в пакет из «Спара», набралась наглости пойти к Никите. Ёша его не сторожил, видно, ушел на смену в свой интернат.
Ника смело толкнула калитку, потом дверь в хату. Никита сидел на кровати в обществе одноклассника Валеры, который был сразу же узнан. Он нисколько не изменился. Такой же рот варежкой и замусленная мотня волос на криво посаженной на шею голове. И в тельняшке. Валера тоже мариновался в отпуске, он, как и Никита, служил в армейском спецназе и был исколот «шлемами ужаса».
– О-о… кого я вижу! – вскрикнул Никита и оскорбительно потянулся к табуретке, уставленный бутылками.
Ника пыхнула ноздрями.
– А, так ты решил прибухнуть? Я-то думала…
– Та никто мени не любит,
Не любит не кохаэ
Прийду я до болота,