Из слов Голого Ника уже выловила всё, что ей надо было знать.
Надо было съездить на другой конец хутора, на Шатоху, к Катеринкиной бабке Мане, которую давно не видела. Манин внук Сергей, Катеринкин двоюродный брат, когда-то дружил с Никой и даже был влюблён в неё.
Мыслей было так много, что Ника смоталась до соседнего райцентра, чтобы посмотреть, как реставрируют храм в Луговом. Надо было написать заметку в газету, чтобы и в Надеждино сподвигнуть добровольцев подновить разваливающееся крыльцо часовни, которому, между прочим, всего семь лет от роду!
С войны стоял пустым и заброшенным луговской храм, из которого во все стороны, как стрелы из белого тела священномученика, торчала сухотина берёз.
Теперь березы повырвали, и у храма уже был скупой, жестяной без украс, купол. Ну, хоть так, а процесс шёл.
Передняя фасадная часть была затянута баннером: «За Россию, за Президента, за Победу!» Причём все буквы «З» были переделаны на английские «Z», в чём Ника усмотрела пошлую, кокетливую политкорректность.
Ника вздохнула и, сфоткав это безобразие, вернулась в заброшенность Апасово. Один район соприкасался границами с другим, но как они отличались!
Улицу Шатоху затянуло спорышем, на котором розовели нежные капельки цветов. Ника бросила машину в самом начале и пошла пешком. Три пакета. Один бабе Мане, другой бабе Нине и третий бабе Кате.
Она подошла сперва к бабе Нине, чья хата была ближайшей, и не увидела на этот раз деда Бориса, сидящего у садка. Он умер той осенью, на дворе, между сараем и летником. Просто упал и умер, нестарый, в общем, дед. А Нина вот ещё копыхалась.
Сейчас, правда, и её не было дома.
У бабы Кати тоже никого не было. Зять и внуки ушли добровольцами, правда, зять в украинскую армию, а внук в русскую, ибо жил в Курске и давно считал себя русским. А зять прошел Афган и жил в Сумах.
Баба Катя поболтала, посмеялась, и Ника пошла дальше к бабе Мане, Катеринкиной.
Баба Катя долго и странно смотрела Нике в след, а потом тяжело, надсадно крикнула:
– Не ходи, вмерла вона!
Ника развернулась и уставилась на бабу Катю.
– Как умерла, когда?
– Та сын приехал той зимой забрав её. И тамочко вона вмерла.
Ника оторвала розовую малину, свешивающуюся на лущёные колья палисада, оглянулась на садок напротив дома, где пережила свой первый поцелуй, и на колодец, на краю которого так любила сидеть баба Маня, провожая и встречая её.
– А хата? – спросила Ника.
– Хату Витёк продал. Своим сумским.
– Так она теперь завалится!
– Хто на… мож ещё наши помырятся.
– Хотелось бы верить…
Ника вспомнила, как приезжала сюда летом четырнадцатого года. Баба Маня её ещё поила молоком, держала корову. Но тут был её сын Витя, и он почти кидался на Нику. Так он был зол. В нём проснулась страшная злоба за Донецк и Луганск, что русские лезут и принимают это нормально.
– Это наша земля! Наша страна! – хрипел дядя Витя. – Мы их, сепаров, обратно позасунем в их шахты! Ишь, повылазили! Ишь, почуяли!
Сергей, внук бабы Мани и племянник дяди Вити, сейчас тоже, наверное, в ВСУ. А Силька, Сильвестр, старший брат Сергея, так с тех самых пор. Сколько было пролито слёз с бабой Маней о них, сколько они гадали, думали кончится это чи нет.
– Катеринка бывает? – спросила Ника у бабы Кати.
Та сделала мину.
– Ой, ты шо! Вона як взамуж вышла, курва, дак носу не кажеть! То к бабке за пенсией бигала, а тут всё! Сама, говорят, машину водит! – И баба Катя со священным ужасом подняла вверх корявый палец.
Ника задумчиво прожевала кислую малинку и пошла в садок, что тёмными, старыми деревьями высился перед домами бабулек.
Там, в глубине, столик, где они резались в карты. А как-то один раз Ника прибежала туда к Серёге, в белом платье, совсем прозрачном, с белой ленточкой в пучке завитых волос. И накрыла ему голову синим платком. И поцеловала его. Это ещё было до Никиты. Это было в другом веке, в середине девяностых…Ей было пятнадцать, а Серёге двенадцать лет… Что он подумал тогда?
Через много лет после того поцелуя Серёга предлагал ей жениться. Но сколько всего прошло за те годы… И она отказалась. А могла бы уехать к нему в Сумы…
Ника хотела было залезть в садок, но там теперь было не пройти. Выросшие деревья подняли и развалили столик, и скамейки давно сгнили. Но на распавшемся почти столике были видны вырезанные ножичками сердечки и стрелы, С + В. Только черная петля для тарзанки, обшворканная ветрами и непогодами, крепкая петля из металлического троса, висела над покосившимся турником.
Прошло почти тридцать лет… Чего хотеть ещё от этого света? Ника расстроилась и побрела к машине. Если она сейчас встретит ещё бабку Нинку и станет слушать её страдания, то ей совсем поплохеет. Ника попрощалась с веселой бабой Катей и, сев в машину, заплакала и поехала домой.
Но прежде чем поехать на баню, Ника решила навестить свой дом.
На него было уже приятно глядеть. Палисадник был чист, ясени попилены, мусор выбран… Даже треснутые окошки лучились. Над уличным покоем летали мошки, роясь в теплоте вечера.
Катеринка, дородная, покрупневшая на глазах за эти несколько лет спокойного супружества, пасла чумазого старшего на песочной куче, доглядывая младшего, спящего в коляске.
Ника подошла к ней… тихо поздоровалась и улыбнулась, склонившись над коляской. Малыш спал, насасывая авентовскую пустышку.
Ника удовлетворенно чмокнула.
– Сладкий какой…
– Скоро шесть месяцев… – отозвалась Катеринка, пуская дым из сигареты.
– Ты так и прокурила всё грудное молоко.
– Пусть привыкают. Я что-то не смогла бросить. Люшка ругается…
– А старший-то как? Папку в нём признал?
– А никак. Живёт у деда. Не хочет к нам идти. Люшка же его воспитывает, а тот упирается.
– Плохо.
– А он-то общается со своим?
– Да так, не особо. А я и не знаю, где его батя…
Ника заметила, что Катеринка не умеет врать, сразу краснеет.
– Мой тоже такие пустышки любил… они удобные.
– Только такие и жмякает, – ответила Катеринка.
Ника внимательно оглядела в этот момент Катеринку. Та, поймав взгляд Ники, почесала нос и посмотрела в сторону.
– Хорошо, что ты приучаешь ребёнка с детства к хорошему…
И ещё раз взглянув на малыша, Ника пошла к машине.
«Не может быть, – подумала Ника. – Это не она. Трое детей… Ну как? А если она… Но если я её спрошу про вареники для военных, всё… Замкнётся».
16.
Нике нужно было срочно проветрить голову после того, как она стала серьёзно подозревать, что «манитушники» не просто соседи. Да и Катеринка была совсем другой несколько лет назад. А теперь её было не узнать: так надулась.
Ника не сбрасывала со счетов, что она хотела забыть свою несчастную жизнь, но Люшка тоже ей покоя не давал. Она наводила о нём справки и в Апасово, где ей рассказали, что Люшка, оказывается, околачивается в здешних местах с четырнадцатого года и что у него дочка от девицы села Гордиевка. На которой, между прочим, он не женился.
Странно было после рассказов Люшкиных родителей о том, какой он положительный и прекрасный человек, слышать такие новости.
«Почему же я его не рассматриваю в числе подозреваемых? – подумала Ника. – Почему он однозначно не может быть руководителем подпольной организации…Ведь может!»
А пока Ника шла через село до Манюшкиного дома, ей показалось, что начинается какая – то паранойя. Эта осторожная наблюдательность оставляла неприятный осадок, будто полынной травой надышалась.
Манюшка приехала на выходные и была очень словоохотливой.
Их дом стоял недалеко от Никиного, и теперь отец Манюшки, бывший офицер дядя Гена, присматривал за порядком по всей улице. Манюшка была отличной подругой. Ника могла сморозить любую чепуху, но Манюшка её прощала и любила. Длинная, худая и курносенькая Манюшка с рыжими волосами, к сожалению, из-за своего самолюбия ещё не вышла замуж. Хотя, очень хотела. Она смешила подруг, но родным было не до смеха, потому что её сестра воспитывала уже трёх мальчиков, а вот Манюшка пока не созрела, хоть ей и стукнуло сорок пять лет.
Но, к счастью, в наше время женщина в сорок пять лет может выглядеть, как она захочет, и самой решать, где у неё талия. И Манюшка, которая были оглушительно-громкая, визгливая и яркая, пошла в депутаты!
Чудом её выбрали в районные депутаты! И теперь все, кто когда-то не верил в её способности, заткнулись!
Манюшка дружила с нужными людьми, она закрыла свалку, закрыла незаконный карьер и выбила асфальтовую дорогу по Надеждино!
Но, несмотря на успехи в делах, Манюшка всё равно хотела замуж. Она даже искала женихов в соцсетях, записав ролик под названием: «Путешествие в Доминикану!», где предлагала юным женихам составить ей компанию.
Удивительно, но слухи о том, что Манюшка преуспевает в политике, выгодно приподняли её над простыми селянами.
Манюшка вступила в одну из политических партий, и теперь даже её престарелая мать, делала прививки утятам в футболке со слоганом: «За нами будущее!»
И каждый пенсионер в деревне, видя, что Манюшка резво поднимается в гору по политической лестнице, с огромным удовольствием снова и снова голосовал за неё на местных выборах, получая от Манюшки мешки с подарками с логотипами её партии, тетрадки, ручки и бокалы.
И, конечно, она была защищена своим статусом государственной служащей.
Ника радовалась за подругу, понимая, что Манюшкины ключики на шее открывают ей многие двери, в которые саму Нику, одну, никогда местные не пустят, чтобы она, не дай бог, не выносила сор из избы.
Но то ли подобострастное преклонение перед бывшим панством тут было сильно в людях, то ли все, по обыкновению, опасались быть вне общества, но очень тяжело поворачивалось колесо человеческого самосознания. Ника выглядела таким народовольцем среди староверов, который хоть и несёт какое-то просвещение, а всё равно… староста скажет: на кукан… и все поддержат. Зачем рисковать укладом? Из них ни за что не вырвешь признание, что живут они плоховато… Вот только тогда почему все пьют без просыху? Семей, где не пьют, чрезвычайно мало…