Ячмень оказался вблизи такой чистоты, без вкраплений всякой лебеды и мусорных трав, и только иногда вспыхивающий синими звёздами васильковых латок, что, видимо, мог тут произрастать только с огромным вливанием пестицидов.
– И даже никакой вам спорыньи! – сказала Ника.
Посреди поля оставался островок фруктовых деревьев. Кто их тут посадил и когда, может, когда-то селянин или давно ушедший в иной мир товарищ механизатор поел тут яблоки и груши на отдыхе.
Ника и Манюшка поднялись к деревьям, преодолевая ветренное поле, ячмень играл, ходил ходуном, заплетал ноги. Они добрались до островка и сели пообедать.
Ника достала из рюкзака термос и картошку. А Манюшка стала опять рассказывать. Её бы энергию в нужное русло, нужным людям… Манюшка в этом году наконец развела улиток и получила от них белую икру.
Она достала кусок черного хлеба и чистую баночку от майонеза, где лежали драгоценные соленые горошинки.
– На всякий случай я это беру с собой. Вдруг моя бизнес-идея придется кому-то в интерес. А это не только вкусная еда, это ещё и афродизиак! Попробуй, вот.
И Манюшка благоговейно положила на кусочек хлеба несколько жемчужно-белых икрин.
– Как-то это не по-царски, с чёрным хлебом… – скривилась Ника.
– Фокаччи нету!
– Что-то я боюсь. Тем более афродизиак! Накинусь ещё на мужиков-то… на тех вон… Они поди себя ален делонами представляют. Или этими, брэд питтами.
Манюшка пожала плечами и слопала хлеб.
Ника поднялась на грушу, которая была уже трагически стара и одичала, но не росла выше, а вширь. Ветер высокого темечка Горы не давал расти высоко.
По нижним веткам Ника быстро забралась наверх, оглядеть дали. Теперь ей это было ещё более интересно, чем раньше. Раньше не было военных действий, а теперь она надеялась разглядеть хоть что-то.
– Дрон бы сюда! Красоту повидать! – вздохнула Манюшка.
– Нельзя же. Тут вон любые БПЛА сбивают, и дрон наш собьют.
– Вот ни фига. Тяжело тут с противоракетной обороной. Можно сказать, нет никакого ПВО.
– Ну… именно тут, может, и нет. Хотя надо было установить, высота…
Ника оглядывала бесконечные просторы, над которыми в шахматном порядке, ближе к горизонту сливаясь в общую массу, недвижно замерли облачные стада, перемещаясь только с вращением земли, незаметно глазу. А под ними светлая зелень пастбищ и луговин, с пятнышками кущерей, ракитовые берега речушек, блестящая, распущенная, как портупея, река с островками, красные шкуры сосен на высоком берегу и геометрические поля. Нет, здесь не чувствовалась война. Не было руинированных городов и поселков, не виднелись дымы.
«Надо ещё в Горналь съездить. Там Мирополье рядом. Там, может, что-то есть, какая-то радость там», – подумала Ника.
А вообще бы так и сидеть на этом дереве, как русалка, смотреть на дальнее порубежье, ещё тихое, но предгромовое, тревожное, смотреть на ближнее, на мурашей, ползущих по коре, на зародившиеся мелкие клубочки грушек, на поле кругом, такое прекрасное и понятное в своей красоте любому русскому человеку, носящему в своем названии саму эту ячменную русь.
Ника спустилась, когда Манюшка уже отобедала.
– И как ты ещё сазана уместишь?
– Да ничё. Мамон какой!
– Да прямо.
– Ничего, при нужной атмосфэре и сазан пойдёт, как дети в школу.
Посидев ещё в тени, Ника и Манюшка собрались и двинулись к круче, чтобы дойти до мелового карь-ера.
Но Манюшка уже предвкушали сазанятину, по-этому, надергав материнки и насобирав петрова креста в орешниковых зарослях вокруг поля да чабреца с мятой, они пошли немедленно к берегу, где от запаха печёной рыбы, казалось, все птицы передурели в округе.
Дойдя до лодки, Ника сгрузила туда рюкзаки с мелом. Оставила на себе только треугольный, со своим «макаровым» и большой букет травы.
Манюшка побежала к мужикам.
Несколько лет назад этот ещё тогда дикий берег стал чьим-то. Кто-то из богатых щекинцев сделал тут базу отдыха. Поставил деревянные домики-номера, барбекюшницы и мангалы, а самое главное, огромного оленя из дерева, на котором была прибита табличка «Хутор Жареный Кабан». Хотя никак нельзя было догадаться, почему символом хутора имени кабана является олень. В общем, облагородили это место.
За большущим столом мужики уже ели мясо и рыбу. Трое ели, а ещё появился четвертый, в тени домика, подтянутого телосложения, он сидел на шезлонге, прикрыв широкое снизу лицо соломенной шляпой, и вроде как наблюдал за товарищами.
На берег открывался прекрасный вид, но его портила уродливая лодка Манюшки.
Мужики, видя Манюшкину хитрую и благодушную лисью физиономию, замахали руками, приглашая к столу, где уже на огромных блюдах были набросаны куски рыбы и дымящегося мяса.
Двое, те, что кормили соколов, уже наяривали рыбу, жир тёк у них между пальцами, в грубо порубленные огурцы и помидоры, лежащие на тарелках.
Клычковатый подавал, истекая потом.
Нике стало не по себе оттого, что они внезапно вписались в это общество анонимных олигархов. Беседка была кованая, со множеством завитушек, просторная и с одного края прикрытая масксетью. Мангал и барбекюшница тоже кованые, и вся утварь висела на кованых загогулинах в виде разных животных и рыб.
Над рядом домиков порхали бабочки и летали пушки козлобородника, и вообще, глядя на этот укромный мирок, можно было подумать, что девяностые никуда не уходили. Не хватало только шансона из музыкального центра. Да, ещё тут не гупало, гора полностью гасила звуки порубежной арты.
Манюшка, расставив напряженные пальцы, разбирала рыбу от костей, Ника, положив себе один маленький кусочек, окидывала взглядом округу, проигрывая десятки разных сценариев, и про себя ругала Манюшку, которая хоть и любила «помоложе» но готова была остаться с этими мешковатыми кабанами.
Клычковатый повар, крупный, с золотой цепью и кудрявый, губастый, самый симпатичный, наливал вина в стеклянные бокалы, подкладывал еду Манюшке и обидно не обращал внимания на её прелести.
– А осенью вы всё убираете и запираете? Не крадут? – спросила Ника Крупного.
– Не-а. Тут камеры кругом. Нам по лугу десять километров досюда. А через реку никто не доберётся… когда ледостав.
– Хорошо вы тут устроились. А почему жареный кабан?
– А так… придумалось, – сказал Кудрявый, промасливая Нику взглядом. – А вы чем занимаетесь?
Ника улыбнулась краем рта:
– Служу Отечеству.
– Хорошее занятие. А мы вот не смогли в добровольцы записаться. Нам сказали, что нас дорого содержать! – И Крупный загоготал.
Клычковатый тоже усмехнулся, подсаживаясь.
– Ладно, не балаболь, Вовчик! Видишь, девушки издалека гребли…
Манюшка торопливо ела, запивая вином.
– Пей… – шептала она Нике. – Что я одна пьяная буду?
Ника, обнимая травяной букет, что лежал у неё на коленях, прикидывала, как будет отстреливаться от мужиков в случае, если они начнут приставать.
– Оставайтесь у нас! Вон сколько домиков свободных! – сказал, наконец, Крупный.
Манюшка сдавленно засмеялась:
– А… я бы осталась… но вот Вероника Алексеевна…меня не отпустит!
– А вы что, сиамские близнецы?
– Нет, ну… просто как-то неудобно…
– Неудобно спать на потолке! – гаркнул Крупный.
Ника ущипнула зардевшуюся Манюшку.
– Нам надо плыть обратно…
– Э! Не-ет… Погодите… Мы сейчас поедем за водой, на Лебяжий ключ. Давайте с нами.
– О, я там не была лет… два… пят… десять! – вскрикнула Манюшка звонко.
Ника отвела глаза на берег. Кучерявый так и буравил её взглядом, обеими руками терзая рыбу.
– Ну а вы-то… останетесь? – спросил он Нику.
– Нет… у меня работа.
– Так вы что, там работаете, в вашем Надеждино?
– Работу работаем.
– И как оно? Кони дохнут?
– Периодически. А вы… как тут отдыхаете? Никто к вам с закордонья не приходил?
Ненадолго все замолчали, чавкая сочной рыбой.
– А мы их не боимся… у нас полные багажники винторезов.
– Хорошо… ну, а если залетит через гору? – не унималась Ника, внимательно изучая реакцию мужиков.
– Да не перелетит, – ответил Крупный. – Гора тут не гора, а излом тектонической плиты, так что… мы тут как в бомбоубежище. Вон река, за нами роща… Зависай, не хочу…
«Зависай… не хочу… – подумала Ника. – Этим лет по пятьдесят, Кудрявому даже побольше… значит, это точно бывшие братки».
– Сюда от вас по дороге семьдесят километров кругом… – сказал Клычковатый.
– Да… так… вы, выходит, соседи наши, – согласилась Ника. – Ну и хорошо, сейчас с вами посидим, послушаем настроения… народные…
Мужики захохотали. Манюшка напряжённо улыбалась, прожёвывая сазанятину.
– А что настроения… погано всё… Опасаемся… Сами понимаете, что происходит. Сегодня мы тут такие радостные отдыхаем, а завтра… тоже не знаем.
Ника замолчала, глядя на реку, над которой больше не кричали коршуны, наевшись и разлетевшись по домам. Поднимался встречный ветер, надо было собираться, но Ника поняла, что Манюшка настроена остаться с мужиками, и по взгляду её было заметно, что Крупный ей понравился больше всех.
– Манюшка, идём, – сказала Ника. – Помоги мне траву оттащить в лодку.
– А, вот и познакомились! – блеснул глазами Крупный. – Идите тащите вашу траву… а я пока катер отстегну!
Пока шли до лодки обеспокоенная Ника и недовольная Манюшка, состоялся разговор.
– Не останемся, и всё! Ты что, хочешь, чтобы эти четверо бугаёв к тебе ночью пришли с любовью? Ты сама подумай, надо тебе это или нет. – выговаривала Манюшку Ника.
– А может тут холостой какой-то есть! – тихонько повизгивала Манюшка.
– Нет тут таких! Глубокоженатые! И твоя Доминикана им тоже не нужна! Да ещё менты! Гляди, какие морды!
– Да не-е… точно не менты, – возразила Манюшка. – А вон тот большой мне понрав…
– Манюшка! Не рви мне нервы! Едем домой, немедленно!
– Но они скажут, что мы убегаем!
– И какая тебе разница? Им девок надо молодых, а не тёртых тёток с тремя высшими образованиями на лбу.