Рядом шла дорога на Украину. Как раз мимо стриптиз-клуба по ночам двигались колонны с бронетехникой, а по железной дороге надсадно скрипели эшелоны с танками, БТР, САУ…
Однако за клубом чаще происходило пьяные мордобои великовозрастных детей начальников, которые вдруг оказались негодны ни по призыву, ни в мобилизацию, ни в добровольцев. Эти плоскостопые, полуслепые, с синдромом поражения коры головного мозга, с двойным лёгким, с головокружением, делили женщин и вино вдали от сверлящих взоров электората.
В клубе уже было полно народу. Девки плясали у шестов.
– А у брюнетки трусики с доступом! – прошептала Манюшка со знанием дела. – Да это проститутки! Тут они, конечно, царицы! Тут таких местных нет!
Никита сел подальше, в темноту, и сразу к нему подбежала одетая только в передничек молодая девушка с бровями, вытатуированными с таким остервенением, что их было бы прекрасно видно даже в полной темноте.
– Коктейль? Вот карта вин, – сказала она и, наклонившись, чуть не коснулась Никиты своими юными грудками, похожими на два тюльпановых бутона.
Никита лязгнул протезом о стеклянную поверхность стола, и полуголая официантка дрогнула. Ника, скрестив руки на груди и вытянув ноги в проход между столиками, глядела на девиц, украшенных хвостиками, ушками и передничками, и одновременно на реакцию Никиты, нахмурив брови и ухмыляясь про себя.
– Как это не вяжется с русским культурным кодом! – сказала она. – Хотел бы ты такую вот скильду?
– Да ну на фиг. Лучше подержаться за раму станкового пулемета.
– Ой, всё, – рассмеялась Манюшка. – Не могу смотреть эту порнуху, завтра пойду глушить администрацию. А народ-то идёт! Глядите, сколько уже собралось любителей позырить на голых баб!
Действительно, подваливали мужики, и с ними некрасивые, стриженые женщины, и парни с девчонками. Военные тоже пришли и сели в уголок.
Ника, в свете перемигивающихся полосок, косилась то на Никиту, то на круглый подиум, где танцевали девочки. Надо сказать, танцевали они хорошо и даже в меру развратно. Но эта мера была не для приграничного посёлка, где вот-вот начнётся вторая Прохоровка. Может быть, всеобщая тревожность и позволила потихоньку открыть это злачное место. Ника встала, поправив юбку, но Никита её схватил за запястье.
– Ты куда?
– Посмотрю, где туалет.
– И я с тобой!
– Фу, какая некрасивая шутка! – сказала Ника.
Она прошла по тёмным коридорам, заказала у баристы латте и двести водки и, чуть сторонясь, медленно, чтобы не упасть с Манюшкиных каблуков, просочилась в туалет.
Да, туалет был, впрочем, тоже ничего. В нём мигал свет и доносилась музыка с танцпола. Чисто, мраморно, дорого. Ну, сын главы района может себе это позволить. Хоть единственный туалет приличный во всём райцентре. Наверное, и тут какая-то жизнь идёт… Около туалета комнатки с розовыми надписями… Манюшка сказала, что народ разделился. Кто-то был рад открытию стриптиза, даже тётки в возрасте, а кто-то просто покачал головами и не нашёл в себе силы это осудить.
И Ника не осуждала. Она намочила наэлектризованные волосы, подкрасила губы и вспомнила, что Никита никогда не видел её накрашенной. В Москве они так и не выбрались погулять, даже когда были абитуриентами. А потом просто не было встреч.
Ника вышла из туалета и столкнулась с Вершиной.
Тот резко остановился так, что она чуть не ударилась о его грудь в серой водолазке.
– А… оу… – сделав уничтожающие глаза, сказала Ника.
– Вы… вы, вы… меня… вы меня… не по…
– Нет, ну…
– Ну что вы! – крикнул Вершина и убежал.
Ника захохотала и едва добежала до Манюшки, чтобы рассказать ей убийственную сплетню. Но пока бежала и спотыкалась в темноте, передумала. Она прильнула к Никите, потому что Манюшка ушла за салатом.
– Никит. Тут библиотекарь.
– Э… не может быть, – съязвил Никита. – Почему бы и нет, собственно… Все любят девочек.
– Никита!
– Ну что, Никита… Я бы удивился, если бы он сюда не ходил.
– Ты что, дурак? Он мне о гетмане Скоропадском рассказывал!
– Когда успел?
Ника замолчала, рисуя на коленке Никиты кружки и загогулинки.
– Тебе-то что… У тебя жена завтра приедет.
– И между прочим… да!
Никита прижал Нику к себе за талию и поцеловал. Музыка противно щекотала нервы и навевала игривую атмосферу из Никиной юности, когда она, выпив лишку, сама могла залезть на сцену в московском клубе, отобрать пушистый хвост у стриптизёрши и станцевать ничуть не хуже.
– А ты помнишь, я ж тебе один раз танцевала танец Саломеи… – прошептала Ника в ухо Никите.
– Я бы повторил, но давай после победы… Да, такое трудно забыть… А после семи покрывал… насколько я помню, Саломея потребовала от отца голову Иоанна Крестителя…
Ника уставилась на Никиту.
– Ты знаешь, даже я это знала, но забыла. А ты помнишь. А с каких пор ты умнее меня?
– Ну потому что вскоре и родился у тебя сынок, которого я ни разу не видал вживую, – улыбнулся Никита, стараясь заглянуть Нике в глаза.
– Никита, не начинай, – сказала Ника, и её настроение сразу переменилось.
Никита окинул взглядом затемнённый чилл-аут.
– Я даже не знаю, что тебе на это сказать. Вон там подушечки…
– Ты должен закрыть это место.
– Нет… я не должен…
– Должен!
– Не должен! Пусть работает, раз народ рад! И к тому же… я не могу его закрыть. История нам рассказывает, что всегда богатые люди перебегали из храма в бордель… Небогатые тоже так хотят делать. А военные… тоже любят после всякого-разного сначала в бордель.
– Я их уничтожу, это разврат! – вспыхнула Ника. – Это не то время, чтобы тут плясать вон в таких трусах!
Никита улыбнулся. Его лицо в меняющемся свете было голубоватым, а глаза светились.
– Не забывай, что если они это открыли, значит, это кому-нибудь надо. А ты что же, из-за своего Николя так взбеленилась? Испугалась за его душевное здоровье?
– А школы закрывают! Закрывают культуру!
– Ой, какая поборница! Полиция нравов!
Ника вскочила убежать, но чуть не упала, сбитая с ног Никитой, который поймал её и усадил на колени.
– Ещё немного, и тебе сделают внушение, что ты везде лезешь и портишь людям жизнь, – сказал Никита.
Подошли гривастая Манюшка и официантка с подносом.
– Вот! Я высказала им всем, что я об этом думаю! Я их сама прикрою! Депутатское обращение составлю! Им всем тут покажется небо с овчинку.
Официантка попятилась.
Выпив напитки и перекусив салатом, последив, как на сцену лезут опьяневшие от красоты военные, которых вежливые охранники безвозвратно уводят, как мельтешат стриптизёрши и парни с одинаково стриженными в скобочку головами и совсем другие парни, городские, модные и татуированные, Никита, Манюшка и Ника ушли около полуночи. Никита выпил двести.
– Старый я стал. Мне вот эта вся пофигень по-чехову неинтересна, – сказал Никита, залезая на заднее сиденье машины. – А теперь вези меня, большая железная черепаха.
– О, да ты набрался, – хихикнула Ника, глянув в зеркало заднего вида.
Манюшка села впереди. Они аккуратно, чтобы не задеть кучки молодёжи в темноте, около клуба, поехали домой, на село.
Между кучками курящих на воздухе бегал крупнотелый, с жирным затылком и гнутыми пальцами сын Дербенёвой Константин и орал:
– Где эта твар-р-р-рь? Где он? Где эта твар-р-р-рь? Убью!!!
– Ужас! Ужас! Какой кошмар! – восклицала Манюшка. – Прямо как в Москве!
Они ехали обратно в смятенных чувствах.
– А потом этих стриптизушек таскают по лопухам, – сказала Ника.
– Вот именно. Таскают! Говорят, что очень даже! – подтвердила Манюшка.
– Завтра весь иконостас накину и пойду ругаться с мэром, – сказал Никита, пьяно мотнув головой. – Да, если честно, мне тоже это не нравится.
– Как же гадко. – повторила Ника.
– Да они ведь тоже хотят… – возмутилась Манюшка. – Но не время! Это опасно!
– Знаешь, это было бы не так плохо, если бы они открывали эту вакханалию, не закрывая школы и библиотеки. А то как-то противно становится. Я тут проезжала мимо апасовского мемориала и увидела, что списки героев войны на каких-то щитах из советского оргалита, буквы уже осыпались, валяются вокруг обелиска. Просто валяются… Да неужели эта Дербенёва, мир её вечерней хате, не может вытащить из кармана десятку и заказать хотя бы алюминиевую современную доску! Там их триста с лишним человек! И буквы поотваливались. Или вот сынок её… любитель складных женщин…
Ника не договорила, она увидела темноватую фигуру, которая шла по обочине.
Это был Вершина. В костюме, причёсанный, как всегда, и с аккуратной бородкой. На свет фар он обернулся. Ника притормозила и поймала его за руку из окна.
– Эй… молодой человек… подвезти?
– Да тут всего шесть километров осталось, – недовольно проговорил Вершина, странно прикрывая крупной ладонью правую половину лица.
– Что там у вас? – спросила Ника. – А ну-ка, покажите, а то я выйду из машины!
– Ничего! Ничего! – немного, но не выходя за рамки своего интеллигентного вида, крикнул Вершина и быстро свернул в проулок, который терялся в лесу. Там можно было напрямки дойти между вырубок до Надеждино и дальше до Апасово, правда, в кромешной темноте.
– Ну, куда вы, Николя! Эх… – вздохнула Ника.
– По-моему, ему дали по наглой рыжей морде, – сказал Никита.
– Она не рыжая! – возмутилась Ника.
– Что же, надо догнать, перевязать! – зашлась смехом Манюшка. – Пожалеть! У-ух! Парниша в моём вкусе.
– Нет, не в твоём. Ему тридцать девять. У него в Питере жена и четверо детей.
– Ой, – осеклась Манюшка. – Так он тут, поди, скрывается от алиментов…
– Вероника Алексеевна врёт тебе, Мань! Она себе его приглядела! – засмеялся Никита и клацнул зубами.
Одна Ника переживала, как Вершина дойдёт.
Забросив Манюшку домой и хорошо запомнив её ехидный смешок, Никита и Ника поехали на берег.
Они остановились на круче, где река делала огромную петлю, отбрасывая затоку, словно палец, в сторону. Здесь под кручей тоже построился фермер Сашин, который выращивал на Кременной Горе ячмень. Однажды Ника спросила его, как он торгует ячменём, и Сашин рассказал ей, по сколько его закупают, за сколько его продают в порту и сколько ячмень начинает стоить после торгов.