Ника все так же ждала хоть каких-то внятных слов.
Осознав, что это не сон, Вершина залип, глядя на неё. Женщина она была яркая, красивая даже, но уже взрослая и очень самоуверенная, и могла его обмануть. Но чем она его обманет?
– А что у вас случилось? – спросил он дрожащим голосом. – Никита Владимирович… он…
– В общем, ничего. – Ника опустила глаза и перебила его, – Я просто неожиданно поняла, что нравлюсь вам… куда вы убегали?
– Козу доил.
– А молоко где…
– Со… молоко… вы хо… мо… – Вершина вскочил.
– Сидите!
Вершина сел, и глаза его стали совсем как у собаки.
– Связь… какого рода вас… бы устроила.
– Что вы несёте, Вершина! Переспите со мной! Всё просто! Мы взрослые люди! Вы нравитесь мне, я вам. Достаточно?
Вершина дрожа руками потянулся к чашке.
– Но… дело в том, что я… я так… не умею.
– А как вам надо? Я могу сплясать цыганский танец. Хотите? Нанэ цоха вас устроит?
– Ну… Господи! – И Вершина схватился за голову.
– Почему? Вы что, влюблены?
– В некотором смысле.
– Вы любите?
– Д-да…
– В чём причина?
– Это… не причина, а скорее следствие.
– Да хватит водить меня за нос говорите прямо: да или нет? Тянете кота за усы!
– Я… а правильно ли я понял? Мне надо… с вами.
– Успокойтесь и давайте на «ты»! Я ещё не старуха и всего на три года старше вас! А на вид так на все десять младше!
Вершина сделал ещё один круг по комнате, поминутно прикладывая руку к губам и кружась.
– Ну! Если так, без цыган и внятных объяснений, то я пойду. Извините. – Ника шумно вздохнула, поправила платье и, глянув в пустую чашку, с укором посмотрела на Вершину.
– Да… нет, погодите. Постойте же. Я… мне… я дело в том, что… я невинен.
Ника всплеснула руками:
– Да вы невинны, и что!
– И что я… вас… я вас люблю!
И с ужасом зажмурившись, Вершина ещё сверху прижал глаза ладонями.
– Это невыносимо, – застонал он. – Уйдите, мне стыдно, стыдно…
Ника покраснела. Ей было смешно и тоже стыдно, но более всего она хотела смеяться. И её разрывало смехом. И одновременно, пока Вершина жмурился, Ника оглядела весь его быт и отметила про себя, что он совсем не тот скромный человек, которого из себя усиленно строит. Ведь на полочке, под иконами, стоял маленький, с палец, деревянный кумирчик с одним глазом. И это Ника заметила сразу же, как вошла.
Она подвинулась к Вершине и попыталась оторвать его пальцы от лица. Но он держался.
– И для кого же вы, такой хорошенький, себя берегли? Вам же за тридцать… хотя нет, вам под сорок?.. Или обещали себя другой или другому… Я имею в виду, бога… И какому же богу вы себя обещали? Что вы мне тут про пост заливаете!
Вершина повиновался Никиным сильным пальцам и наконец отстал от своего разрумянившегося лица.
– Не обещал, просто я не встретил… а когда встретил вас, то совсем уже…
– Ну и что теперь, будем вступать в связь?
Вершина задрожал:
– Я же… не знаю, как это бывает.
– Вы мне нравитесь.
– А разве вы не… любите… Никиту? Мне казалось… что вы…
– А вы разве меня не любите… – прошептала Ника, приближаясь к Вершине лицом. – Любите, так берите, я ваша…
Вершина хотел было толкнуть Нику, но её волосы, как сгустки смолы, упали на его колени, даже будто бы обжигая, и совсем рядом оказались ложбинка ключицы и щека, на которой от теплого света торшера была видна золотая опушка.
Вершина впервые в жизни почувствовал такое сильное головокружение, что чуть не упал с табуретки.
Но Ника его повалила на домотканые коврики и поцеловала в детские губы.
Вершина крепко спал. Он не слышал, как Ника тихо скользит по комнате, глядя в сервант, в глубине которого маленькое фото бабушки и четверых ребятишек. Ника берёт это фото, переворачивает и читает: «На память сестре Симе от сестры Мани, вот мои спиногрызы: Серёжка, Катя, Толик, Колик». Так баба Маня… Катеринкина бабка… родная сестра Вершининской бабули…
Ника больше ничего не нашла, легла обратно к Вершине, достаточно много фотографий его холостяцкой обители сделав на телефон.
«Толик… что за Толик… Какой ещё Толик?» – крутилось у Ники в голове.
Ника проснулась от того, что солнце било в окно и горячие плиточки света лежали на её лице.
Рядом с кроватью стояла тарелочка с гренками и чашка остывшего чая. Ника сначала не поняла, где находится. Тело её было тяжёлым, волосы запутались на макушке.
Высота подушки бросила её в смех и удивление. Ника, вспоминая ночь, съела гренку.
Откинув бархатную дверную занавеску, неслышно вошёл Вершина. Чистый, в застегнуть наглухо рубашке, расчесанный накось и с сияющими глазами.
– Выспались? …лась… – поправился он, опустившись на колени рядом с постелью, и водил глазами, задумавшись и улыбаясь, по лицу Ники.
– Уйди, я неумытая. И страшная. И старая.
Вершина поцеловал Никину ладонь в крошечках от гренки.
– А я бы ещё столько прожил, чтоб… дожить до такого же дня.
– Ты меня обманул. Ты соврал, что невинен.
– И в полночь на край долины, увез я жену чужую… а думал, она невинна… Лорка.
– Начитанный ты.
– Я журфак оканчивал.
– А говорил, что пед…
– Да какое там. Теперь уже всё закончено. Теперь я, наверное, в Горналь поеду. И там… и там останусь.
Ника взглянула на Вершину, на его теплое лицо, русское, даже немного иконописное, но не страдальческое, а гладкое, ещё совсем молодое, хоть и в бороде.
– Почему в Горналь?
– Да мне теперь тут и делать нечего, и ждать нечего. Все лучшее уже произошло.
– А вот это тебе не помешает? – спросила Ника и указала на маленькую подвеску на груди Вершины в виде трёх переплетённых треугольников.
Вершина смутился и опустил ресницы.
– Это… это подарок от моей бывшей девушки. Ношу… Но не знаю, что это такое.
– А кто твоя бывшая? Она отсюда? И как – же так у вас не дошло до соития? – спросила Ника, издеваясь и гладя Вершинино предплечье.
– Нет… нет… так вышло… просто…
– Слушай, а запиши меня в библиотеку.
Вершина вдруг просиял:
– Правда? Хорошо! Хочешь, пойдём? Я прямо сейчас пойду открывать. Я уже коз привязал…
Нике вдруг стало жаль Вершину. Ей стало не по себе за все то, что она сотворила. Он был так искеннен…
– Можешь выйти, я оденусь?
– Да… да… – спохватившись, сказал Вершина.
Когда он исчез за занавеской в дверном проёме, Нике ещё больше стало не по себе. Зачем она это сделала? Чтоб отомстить Никите? Теперь надо поехать к Никите и побахвалиться, а какой смысл? Но одно она узнала… Он родственник Катеринки и Сергею Берёзову. И самое главное… кто такой Толик?
Ника быстро оделась и причесалась жиденькой вершининской расчёской. Теперь с возрастом наводить красоту было труднее, но ей подсказывало сердце, что Вершина из тех странных людей, которым нет дела до красоты внешней. А какой он удивительный… а? Какой нежный, нежный человек.
И Ника, улыбнувшись, удовлетворённо вздохнула. А если бы взять и развернуть всё. Взять и развернуть…
Гремя ключами, Вершина открывал библиотеку, а Ника смотрела на его широкую спину и воротничок рубашки, на которые спускались кольчатые русые волосы. Вершина пригласил Нику в библиотечную прохладу, в каменный коридор, из которого выходили две большие комнаты.
Левая была заброшена и заперта, а правая представляла собой библиотечный зал, в передней части которого стояли рядами стеллажи и огромный стол, а в задней Вершина уютно оборудовал себе место под работу. Там находился и шкаф с карточками.
Пока Вершина прикручивал дверь на верёвочку и мыл коридорчик шваброй, Ника заглянула в длинный деревянный ящичек. На букву «С» карточки было четыре. Сапрыкина. Стус. Саенко. Салихова.
Катеринкина карточка исчезла.
Ника почувствовала, как кровь ударила ей в голову, а пальцы стали дрожать.
«Она была тут, – подумала Ника. – Вот тут».
Вершина вернулся и застал Нику за перелистыванием большой книги местного автора.
– А… этот дядька у нас тут не жил, но написал о нашей истории.
– Пожалуй, я и возьму её, – расстроенно сказала Ника.
Вершина взял книгу из рук Ники и притянул её к себе, обнимая.
– А ты правда думаешь, что я тебе вру?
Ника, уткнувшись в плечо Вершины, загрустила. Ей даже захотелось плакать, но она умела брать себя в руки.
– Я не думаю, что ты мне врёшь. Я знаю это, – прошептала она. – Ну и ладно… всему приходит конец…
Вершина посмотрел Нике в глаза, которые были совсем близко, голубо-жёлтые, как у кошки глаза, которые меняли цвет и настроение с такой скоростью, что он не успевал понять, что она думает.
– Ты не простая… очень… ты очень… Я понимаю и не понимаю Цуканова. Такая женщина, как ты, с годами становится только лучше, – сказал он и поцеловал её в лоб.
Ника не хотела ничего говорить. Её вчерашнее приключение с дроном сильно расстроило её, а тут ещё пропажа Катеринкиной карточки.
Она вместо слов прильнула к Вершине и поцеловала его.
21.
Ночью река была теплой. Ника боялась купаться одна, но на душе было так тошно, а ещё эти странные взрослые игры.
Про неизвестного ей Толика она спросила у Ларисы.
– То брат библиотекаря. – сказала Лариса, когда Ника пришла к ней под хату поплевать семечки.
– Они родня Берёзовым? Катьке, Сильке и Серёжке?
– У них бабки сёстры. Баба Сима и баба Маня.
Ника кивнула и чуть не поперхнулась семечками.
– А что слышно про Сильку? – спросила она, как будто, между строк.
Лариса нахмурилась.
– Слышно, что он «всука» с четырнадцатого года.
– Но жив?
– Никто не знает.
Ника горько вздохнула.
– А Толик то… питерский? И ещё есть браты у Кольки Вершины?
– Почему питерский? Он харьковский… Нацик, правосек. Гражданство вроде российское получил, работал в Москве, грузчиком… Потом вернулся, тут живёт в районе. Идиотина… Откинулся недавно. Шесть лет сидел вместе с моим вон братцем, в Володарской колонии.