– Ох, какие мы фифы стали, сама же рылянка!
– Ну вот вырвалась же!
– Да как же ты могла и не вырваться! – оскорбительно заметил Никита.
Никита плохо уже помнил, как познакомился с Анжелой. Она была его на девять лет моложе, двоюродная сестра сокурсника. Никита и брат Анжелы Кирилл на том и сошлись в универе, что были из одних мест. Сначала вместе окончили курсы снайперов, потом Кирилл обмывал диплом и приехала Анжела с гостинцами. Это было несколько лет назад. Когда Никите предложили первую работу, но нужно было быть женатым, то есть семейным. И одновременно, чтобы жена не знала о том, где и на кого он работает.
Анжела сразу понравилась Никите тем, что от неё веяло простодушной провинциальностью, родной говорок, какой-то кусочек родины, что ли, глядя на который вспоминаешь эти все поля, луга, пригорки в жёлтых бессмертниках…
Никита решил, что ему понятна эта девчонка, а она, узнав от Кирилла о перспективах замужества и вовсе сделала довольно много, чтобы Никита предложил ей жениться.
Так они и поженились, и Анжела сразу родила.
Пока Никита вспоминал, уже замерцал белый фонарь на переезде. Анжела переехала рельсы и двинулась дальше, мимо открытой Никиной «делики».
Фары уже не горели, аккумулятор высадился.
Никита, оглянулся.
– Стой, тормози! – крикнул он и почти на ходу выскочил из машины.
Подбежав к «делике», он бросился к водительскому сиденью.
– Ника, Ник! – крикнул Никита и увидел на сиденье слева барсетку с документами и телефон.
Темнота сгустилась. Анжела посигналила. Никита отмахнулся. Упёрся локтями в машину, и ему казалось, что сердце сейчас выскочит от тревоги.
Ключи тоже были в замке.
– Ну, ты идёшь? Чья это тачка? – спросила его Анжела.
Никита ударил себя кулаком по коленке.
– Давай припаркуйся-ка мне сюда…
Никита крутнул ключами в замке. Аккумулятор был мертв.
– Давай, надо завести машину и отогнать… Это Вероникина машина. Вернее… ну, моей знакомой одной. Журналистки…
Анжела хмыкнула, щедро сдобренный гиалуронкой рот ее скривился.
– А… этой… И почему её нет? Может, ей наконец дали по башке и кинули в речку? Больно лезет она везде.
Никита опустил глаза и ничего не сказал, чтобы не сорваться. Он размотал проводки, подключил аккумулятор к красной машинке жены и лихорадочно думал, что делать. Где искать Нику. На её телефоне было несколько пропущенных вызовов и исходящий только один, ещё вчерашний, она звонила Вершине. В то же время Никита подивился, почему телефон не запаролен. Он пробежался по чатам Телеграма. Все они были аккуратно очищены.
Никита хотел бросить тут же аккумулятор, но взял себя в руки.
– Надо найти её. Она где угодно может быть. Но сначала к Вершине.
Когда аккумулятор стал подавать признаки жизни, Никита свернул проводки и сказал Анжеле:
– Я поеду поищу её.
– Да ты что, серьёзно, что ли? Ты что, мастер добрых дел? Или ещё что-то?
– Ещё что-то.
Никита остервенело кинул проводки на капот Анжелиной машины.
– Вали домой. Может, я надолго. И не жди меня.
Никита сел в машину Ники и поехал в сторону хутора, к Вершине.
Вершина едва выполз на стук в дверь, но, увидав Никиту, даже через темноту побледнел.
– Ника у тебя? – спросил Никита.
– Не-е… т… а что слу…
– А зачем звонила, что ты сказал?
Вершина высунулся, увидел машину Ники.
– Просто ответь.
– Сказал… чтоб она не приезжа…
– Ясно.
Никита метнулся к машине. Теперь он совсем запутался. Надо было ехать в село, домой. Только так.
Никита ехал медленно, но его так мучила тревога, что он вынужден был остановиться и долго дышал на обочине холодным ночным воздухом. Увы, никаких следов Ники он не нашел.
23.
Наверное, если бы побили, было бы легче. Конечно, боль никого не радует, но не было бы такой гадости на душе, как сейчас. Не было бы мерзкого гнева, слезоточивой обиды, жаления себя. В конце концов, она бы поняла, что имеет дело с людьми честными, а не с какими-то утырками, боящимися её пальцем тронуть.
Нет, конечно, шея болела, схватил этот здоровый детина её крепко, можно было бы и синяки снять.
Но вот, как назло, Ника не понимала, где она сейчас. Куда её привезли. Помнила только, что в машине, проведя очень деликатную и вежливую беседу, после нескольких фраз, сказанных ею в запальчивости, её ударом в подбородок отключили, и теперь очень болела челюсть.
– Надо с собой носить волыну, – неустанно повторяла Ника, пока соображала, куда идти.
Темнота облепила округу, только чуть видная дорога отличалась по цвету, да на востоке уже серело небо. Тем более что очнулась она под горкой, в росе и намокла в футболке и шортах.
Ника какое-то время медленно шла по объездной дороге до шоссе, стараясь унять головокружение, садилась и понимала, что ей даже может понадобиться и больница.
Но вот теперь ясно, что это дорога на Гордиевку, граница вот она, слышна по непрекращающемуся гулу вертолётов, и можно идти по лугу до Надеждино, а потом, по лесу домой.
По лесу страшно, мало ли какие там собаки, а мины?
И Ника решила выйти по шоссе, можно было поймать машину, наконец.
В общем, она понимала, что кончится именно этим. А теперь следующий шаг – это выживание её отсюда. Любое выживание. Хоть какое. Поджог дома… стекла, и так уже побили… Или там реальная угроза, как вчера, с пугалками. Только кого они пугают? Дальше можно мелко вредить, выдворять её отсюда… А как? Она местная, ну и что, что прописана в Москве.
Может быть, они как-то подействуют через полицию, что Ника находится в приграничной зоне без разрешения? А если прочтут её переписку с Дорохом?
И её выставят отсюда. Но надо как-то же добить этих гадов!
В этом смысл! Враг тут не внешний, хоть вон его слышно, за лесополосой…
Впрочем, Нике самой иногда казалось, что люди только определенного склада могут работать капиталистами. Или их прессуют по одинаковой форме. А пока она тащилась, как раненый солдат, выбираясь из грязи, зло прямо так и подкатывало. И Фёдора Иваныча было жаль, Рубакин, наверное, из штопора теперь не выйдет… Но почему Фёдор Иваныч? Он кто в этой цепочке происшествий? Жертва или…
Власть и деньги портят людей. Взять даже Никиту. На кой чёрт он стал таким злым?
Ника шла в темноте, слушая кузнечиков, поющих по обочине свою ночную песнь, и совиное хаханье с повислых берёз ближней лесополосы. Хотелось есть и пить. Сколько вообще времени прошло с тех пор, как её выхватили из машины? И что с машиной?
Ника в изнеможении села на дорогу.
Где-то далеко, за угловатым краем леса, начинало светлеть небо. Это приближался рассвет. Ника посидела, растирая челюсть, и пошла дальше. У поворота на Жабий хутор мелькнула мысль заглянуть к Вершине. Но как бы это выглядело… Нет, только не в таком виде.
У почты Ника окончательно выдохлась. Напилась из колонки железистой воды, вымыла лицо, от чего холод не просто не отрезвил, а довёл её до дрожи и онемения пальцев.
Сегодня было тихо, и ничего не прилетало в район. Вертолётчики сделали облёт, и теперь видны были маленькие мигающие точки на ковровом от наползающей облачности небе. Ника прошла ещё немного. Уже теряя силы окончательно, добрела до магазина.
Чувство голода доводило до тошноты. Оставался последний рывок, семь километров. Четыре до переезда, и там уже машина, если она там есть… И ещё три до дома. Через лес.
Идя по дороге, Ника ощутила вибрацию асфальта, оглянувшись, увидела вдали что-то темное, без фар.
Оступив, как можно дальше от дороги в ячмень, Ника занырнула в ложбинку.
Колоски были твердые, волоски белыми и ломкими, зёрна высыпались при прикосновении. Но на этом поле не начиналась уборочная, хоть и был почти конец августа.
Нике это показалось странным. А потом она догадалась, что это поле приграничное, что вон как раз та дорога, откуда можно попасть на Украину, ничем не прикрытая, и она шла по ней.
Движущаяся темнота оказалась колонной военной техники. Она ехала со стороны райцентра. Там её выгрузили, видимо, с эшелона, и теперь она следовала к границе.
Ника только сейчас догадалась, что колонна идёт по полю. Не по дороге, а по полю. Прямо по ячменю и прямо на неё. Хоть дорога и рядом, колонна про-ехала через лес и едет по полю.
Ника побежала к лесополосе. Наверное, от страха, может, от обиды, что едут по полю, по ячменю.
Колонну сопровождали бронированные автомобили, которым, конечно же, было плевать, по какой дороге ехать. До лесополосы было совсем недалеко, и, добежав до берёз, Ника почувствовала, как проваливается в темноту. Как её накрывает, как заслонкой, гул и всеобъемлющий ужас. Внезапно всё выключилось, и только навстречу полетели тонкие хрупкие белые веточки березы и опашка, совсем свежая, с холодными ломтями жирной земли.
Казалось, что не может быть такого беспросветного одурения. Без снов, а в вязкой, глубокой тишине, нарушаемой только похрустыванием насекомого люда. То муравей тащит кусочек соломины или сухую почку березы, или ползет по листве жук-рогач, постукивая копытцами. Близко к земле не отличить, кто живёт: ты на ней, или она для тебя. Чем ниже прильнешь к волоконцам крученой муравы, пасмам сухих трав, волосам земным, тем тоньше она начнет говорить, и тем скорее достучится, долепечет до тебя своими трогательными, беззащитными голосками.
Пока Ника лежала на земле, начался день. А когда она очнулась, встала, сняла с себя кусочки мха и травинок, палочки, белые суставчики ветвей, иссушенные ветрами и солнцем и другими природными стихиями, всё уже стало тёплым, но она всё равно не могла согреться.
Ника пошла медленно, переезд был уже виден, белые столбики, остановка с закрашенным до половины синей краской волком. Когда привыкаешь к собственной силе, к уверенности, что всё можешь, принять слабость уже невозможно.
За переездом Ника увидела свою машину. Только стояла она уже по-другому. Закрытая, чуть с запотевшими стеклами. Ника подошла, не зная, что и предположить. Ведь кто-то её перегнал. Кто?