– Это мой сосед, ты его бил! – обрадовалась Ника. – А я с ним целовалась один раз. И всё!
– Дело в том, что несколько месяцев назад мы с этим Берёзовым вместе сидели в подъезде и по нам работал снайпер. Вот! – И Никита поднес к Никиным глазам протез. – Видишь? Мало я его бил.
– Ты мне ничего не говорил.
– И хорошо. Облокотился мне твой библиотекарь! Я его порву на четыре куска.
– Да что такое! Объясни!
– Некоторое время назад я выступал перед школьниками. Но перед этим… Увидел этого Вершину и Берёзова. Вместе. Около кафе. Вернее, Вершина в телефоне рылся, а Берёзов стоял рядом и что – то ему говорил. Я подумал, что мне показалось.
– Берёзов тут не может сейчас быть. Мы с ним созванивались в марте прошлого года. Он собирался воевать.
– Берёзов служил на Западной Украине, как и его братец-вэсэушник. У них жены из Черновцов.
– И что? Что?
– Это ДРГ. Точно. Давай-ка, карту нарисуем и посчитаем по прилётам.
Ника, вздохнув, перелезла через Никиту и открыла тяжёлый деревянный ящик старого стола.
– Вот карта. И вот тут ещё не всё. Несколько дней я нашла сбитый дрон. И ещё Фёдора Иваныча кто-то убил.
Никита округлил глаза:
– А почему я не знал?
– А потому, что у нас не работает система слежения, оповещения и контактинга, и кто-то сидит, занимается с женой, вместо того, чтобы делать работу!
– Но это не моя работа… И не твоя…
Ника пожала плечами:
– Да, конечно, не моя. Я тут просто книжку пишу. Историческую.
– Но нам нужен Берёзов. Это он тут главный, много знает. Его трясти надо. А я его отпустил, как родного брата. Даже не думая, что он дойдет до этого. – И Никита начал быстро одеваться.
Ника опустила голову.
– Не уходи сейчас. Мне надо с тобой поговорить…Не уходи сейчас.
Взглянув на бедную Нику Никите и самому стало не по себе. Он перестал одеваться, взял её на руки и отнёс в кровать.
24.
Никита возился с женой, улаживая ссоры. Ему было некогда постоянно быть с Никой, но он заставил её переехать в родительский дом к Манюшке, чтобы никто не навредил ей.
Но Ника пошла к себе домой. Никита достал ей где-то официальный огнестрельный ТТ, и она прихватила свой травмат. Тут, рядом с непредсказуемыми «манитушниками» было страшновато без оружия, а это хоть как-то морально помогало.
Слыша их вялые разговоры, Ника порывалась вызвать Катеринку на откровенность, но та упорно не шла на контакт.
Она попросила Пашку Голенко, Ларискиного брата, смотаться в Гордиевку на мотоцикле и узнать у бывшей Люшкиной пассии, где служил Люшка.
Пашка привёз весть, что бывшая его неразговорчивая, но служил он в сапёрной роте. И после этого ещё сапёрил в ДНР по контракту получил ранение и закончил с этим делом уже давно.
Ника правильно догадалась.
Но прежде чем поехать в свой дом, Ника навестила Рубакина, чтобы спросить про Фёдора Иваныча.
Голый и Рубакин сидели возле палисадника и горевали. Кресник написал Нике, что убит Фёдор Иваныч был с близкого расстояния дробью в грудь. Одним метким выстрелом из обреза охотничьего ружья.
Ника расспрашивала Рубакина про то, какое оружие было у Фёдора Иваныча. И выходило, что обрез был как раз у него самого.
– Дак он на хате валялся… той обрез, – сказал Рубакин, выпуская дым из беззубого рта. – На Катеринкиной…
– На чьей? Где? – переспросила Ника.
– Вон там, за библиотекой, уличка такая тихая, где никто не живёт. Там жил один… ну, сын полицая…да ты знаешь, а дядька Мишка, Катеринкин батька, купил хату, и она там жила до того, як замуж вышла. Потом она там греблась на чердаке и дядьке Мишке отдала… Но у него ж приводов-то куча, он же психический!
– И что дальше с обрезом? – оживилась Ника.
– А то, что к нему менты приезжали, сказали сдать… А он сказал, что украли його… Ну, они и ездить больше не стали. А обрез, як-то выпивали, и Фёдор Иваныч… купил у Мишки обрез.
– А сейчас где он?
– А я не бачив його…Фёдор Иваныч його гдей-то заховал…
Ника уехала ни с чем. Даже если бы обрез и оказался у неё в руках, это было только ещё одной нитью, которая совершенно окончательно запутала её.
В своём доме Ника почти разгреблась и даже начала вежливо строить «манитушников», которые почему-то решили, что ей не нужны некоторые вещи во дворе, и сам двор, и даже огород, где Катеринка пасла коз, которые подъели последние вменяемые абрикосины и алычу.
Ника просыпалась оттого, что в окно ей с пяти утра кричали голодные быки и несло навозом, потому что «манитушники» пристроили к её забору гульбище для своих мясных ангусов.
Ника, проводя разведку в огороде, надеясь отыскать какие-то ягодные кусты или просто тупо нарвать яблок, чуть не запуталась в колючей проволоке, которую Люшка притащил от арендатора и бросил на меже.
Нику это добило. Особенно же её вывело наличие всех четверых собак не на дворе, потому что соседи разгородили забор и теперь все четверо проклятых псов, с остатками пород на лицах, бегали и вытаптывали хилые смородины и крыжовники…
Только один голодный кот, которого Ника нарекла Снежком, вёл себя более-менее прилично, но тоже, обнаглев, стал залезать на стол в открытом доме и там спать. Ника психанула, отмыла его в тазу шампунем и даже напоила глистогонными каплями, специально купленными в аптеке.
Днём Ника наводила порядок во дворе, страдая от нехватки мужских рук, но все-таки что-то делая. Обрубила разросшиеся кусты калины, обработала садовые деревья от парши и починила сети.
Иногда, идя до колонки, Ника сталкивалась с тёткой Валей, которая под предлогом поминовения усопшей Настасьи, Ильи или Татьяны, выманивала у неё разного достоинства купюры.
Вечером приходила Манюшка с сестрой Оляхой, которая была намного скромнее Манюшки.
Они втроём пили чай или кофе и обсуждали сельскую жизнь. Перспективы дальнейшей войны. Оляхин муж, старший сержант, оказавшийся на командирской должности из-за нехватки кадровых офицеров, в прошлом году ушёл по контракту и сейчас вернулся ненадолго домой. Ему как раз не повезло, попал в самое пекло, в Кременое. И отпустили его только потому, что он вернулся за новыми ребятами, чтобы увезти их с собой.
Оляха работала на заводе и выпускала теперь кое-что для фронта.
Вечером они сидели и пробовали Манюшкино варенье из шишек.
– Да всё у нас как раньше. Вот одна любовница начальника отдела из ревности налила в кулер пургена и отравила весь отдел. А потом, когда ее уволили, устроилась в отделение полиции. Так что и там начала крутить с дознанием… И что бы ты подумала, Никуль, и его траванула! Неделю человек с толчка не слезал. Вот какие у нас сотрудники.
– Это что … – наливая себе чай в блюдечко, кивала Манюшка. – Мы вот тут с Никулиным с мужиками на горе познакомились. Так вчера один ко мне приехал, да… в гости… да… Поехали, говорит, кататься… Хороший мужик, но женатик. – И Манюшка прищурилась и покраснела.
Ника тоже рассказывала про Москву, про то, как там странно и лениво живут люди в пределах Садового кольца, что остальная Москва превратилась в гетто для приезжих, а ещё там стало всё чужим и неродным… и не чувствуется, что где-то идёт война, гибнут люди. Что об этом молчат, потому что нельзя говорить и пугать электорат. Создавать панику. А из телека только и говорят про это. Ника говорила, а сама думала о том, как бы смотаться до Вершины.
– А библиотекаря кто-то видел? Как он? – спросила, покраснев, Ника, пряча лицо со всё ещё болящей челюстью за бокалом чая.
– Да вроде ничего. Синяки сошли. Кому понадобилось его бить, даже не знаю, – вздохнула Манюшка.
– Ну… мало ли кому, вдруг он болтал до черта? – сказала Оляха.
Манюшка пристально взглянула на Нику, с другой стороны Оляха тоже гипнотически взирала.
– Никита попросил тебя не отпускать одну никуда.
– Я только за молоком.
– Я с тобой, – сказала Манюшка.
– Нет! Я к Рубакину!.. Давно его не навещала.
– Ой, не заливай, – сказала Манюшка. – Ладно, едь, мы ничего не скажем Никите.
И Ника, проводив подруг, быстро оделась. Наползали сумерки, но ущерб лета всё ещё радовал теплотой.
Ника ехала, и её мучило чувство стыда и бессилия. А ещё жалости, что они оговорили невинного человека.
Вершина не сразу вышел открывать, сначала посмотрел в окошко. Но вышел растрёпанный, обросший, жалкий. С чёрными, начинающими уже желтеть кругами под глазами.
– Веро… Ника…
– Пусти меня… – шепнула Ника и просочилась во двор, оглядывая всё и ища каких-то признаков.
Вершина попросил ее подождать, сослался на бардак в доме. И пока она ждала, он что-то быстро убирал.
Ника вошла в хату, где было натоплено колорифером. Вершина быстро бросал в ящик стола и в тумбочку маленькие коробочки и мелкие инструменты.
– Не хочу, чтоб ты видела мой беспорядок, – извинился он.
– Это кто тебя побил? – спросила Ника, отводя прядку с его лба.
– Никто, – буркнул Вершина и подтёр нос большим пальцем, как дошкольник.
– Кто тебя так страшно измочалил?
– Да это я сам. Под веялку попал.
– Как можно было…
Вершина, жалкий, в своих широких штанах, в рубашке на голое тело, застегнутой впопыхах наискось, выглядел по-другому.
– Вероника Алексеевна, я хочу вам сказать одну вещь, только никогда не обвиняйте меня в неискренности!
И Вершина, присаживаясь рядом с Никой на табурет, сжал её руки.
– Душа моя, Вероника Алексеевна, вы точно не от мира этого, как и я, я это знаю. Но я должен уехать, и больше вас не видеть. Я должен уехать.
– Куда ты собираешься ехать?
– Ну, мне надо хоть куда, но подальше. Я не могу вам сказать, это мои важные семейные дела.
– А… Связанные с чем?
Ника запустила ладонь в волосы Вершины.
– Может быть, я вижу вас… тебя… последний раз… – Зазвонил телефон и Вершина сбросил вызов.
– Московский номер. И сюда мошенники звонят, хотят, чтоб я купил квартиру в группе компаний ПИК…