– Это тоже не есть хорошо.
– Но это мы.
Никита закурил. Это, конечно, не очень понравилось Рубакину, который сидел на скамейке под забором, потому что тому тоже захотелось курить, но нельзя было, Голый проводил с ним исцелительные процедуры.
В это утро с пяти часов уже громыхало по Щекино.
– Я поеду посмотрю, что там.
Никита передёрнул плечами:
– Тоже хочешь в гущу событий? Может, тебе броник дать? И каску?
– Нет, зачем?
– Ну так, на всякий случай…
– А почему ты уверен, что со мной ничего не случится? Ты же уверен, да?
– Да откуда я знаю… я вот вообще не знаю, куда ты сейчас на самом деле поедешь. А вдруг к своему Вершине?
Ника смутилась, даже обиделась, но что тут можно было сказать?
– Ревность ни к чему хорошему человека не приводит.
– Очень круто… впервые слышу… – И Никита затёр окурок в землю под ногой.
– Ладно… сегодня уезжает Анжела… и я, честно, очень рад.
– Что-то решил?
– А что я могу решить… А главное, какой в этом смысл?
Ника пробежалась перед Никитой.
– Так я и знала, что ты… ты… как был, так и остался… Хоть всю библиотеку подростковой литературы прочитай. Поздно уже быть львом, когда родился антилопой гну!
И быстро пошла к своей машине…
– Вот видишь дед… Вздорная баба, – указал Никита на Нику бычком от сигареты.
– Ох, божевильная дивчина, – крякнул Рубакин.
– И ладно, если бы была дивчина. А то женщина в самом расцвете сил.
Ника резко повернула и помчалась в сторону шоссе. Из своей хаты вышел Голый и направился к Никите, радостный, что увидал его.
– Какие у нас тут герои! О чём вы сердитесь?
– Ничего не герои… А сердимся потому, что эти бабы только и умеют что за душу трясти, как за лацканы. Вот ухватят и подай им конкретно: да или нет? И только, – ответил Никита и улыбнулся, почесав сидящую у его ног мохнатую собаку.
– Ты лучше скажи ей… шоб она переставала сюда ездить! Вот! А то сильно много ездит! Вот! – прокомментировал Рубакин.
– Хорошо, когда есть на кого валить! – вспыхнул Голый. – Опасности для неё я не вижу! А вот мы все на грани войны! И голода!
– Йой! Америку открыл! – засмеялся Рубакин.
В Щекино Ника приехала. Ещё дымились руины дома, который смотрел на речку, хорошо, что там никто не жил. Разбитый забор почернел. Ника подошла к машине полиции, показала доку-менты.
– А, журналистка? Вот, напишите… Это библиотека была. Сегодня должны были сюда дети прийти на квест. Межрайонный квест по пушкинским сказкам! И вот!
– А что за квест? И кто собирался вести?
– А вон… Ваш библиотекарь.
Ника обернулась. Возле развороченного забора стоял бледный Вершина, сунув руки в карманы, и взирал на руины, которые догорали книгами. Ника подошла.
– Это что, они знали, да? Что ты тут будешь?
Вершина вздрогнул, увидев Нику…
– Я тут уже час как. Вышел за мороженым… за мороженым в магаз… А там… ещё никого не было.
– Приезжал до тебя кто-то?
– Вчера вечером. До ночи сидели.
– Ты его писал?
– Писал… на диктофон. Только он там, в телефоне… там… остался… – И Вершина кивнул в сторону сгоревшей библиотеки.
Ника вздохнула:
– Вы все идиоты.
– Да, наверное. Дай я тебя обниму… – И Вершина крепко обнял Нику, которая в этот момент почувствовала, что он весь дрожит мелкой дрожью.
– А говорил, что смерти не боишься, – прошептала она, прижимая Вершину к себе.
– Дюже близко прошла… – ответил он.
Когда-то, в семидесятых годах XIX века Достоевский с семьёй прибывали на этот вокзал из Москвы, провести лето на Псёле.
Они брали извозчика на этой вот площади, где тогда в таком же порядке посаженные осокори давали тень? а в центре журчал фонтанчик.
Как сейчас, только тополя не те, а другие, и фонтанчик – бетонные птицы с поднятыми клювами. Однако он все так же журчит.
А через дорогу площадь, прежнее место извозчиков, где они ждали господ, приехавших на базар со своими домашними.
Сейчас тут было многолюдно, народ никуда не прятался, автобусы отправлялись в Москву и Крым.
У газетного ларька Никита остановился, вдохнул запах типографской краски из окошечка, вспомнил детство.
Купив газету Никита улыбнулся. Вот и он в школе… и школа родная, а там дети, и Ника с ним на одной фотографии.
А ведь это чудо… он разве мог подумать? что у них будет фото, где они вместе?
И Анжела тут. Черт бы её побрал.
Никита порадовался тому, что может что-то сделать по дому, что он отодвинут от войны, которая не уходит ни на минуту из телека, из радио, из соцсетей и эта война совсем не та, про которую знает он. Эта какая-то другая, вылизанная, причесанная, пафосная, картиночно-книжная. Даже кадры в Телеграме, и то создают впечатление нереальности без того звука и света, без того, что на самом деле делает войну войной: запах, голод, холод и всё пыльное, особенно после обстрела, за что ни дотронься.
Никита всё понимал, что людям показывать правду нельзя, что им эта правда отравит, извернёт жизнь, но что-то ведь показывать надо.
И они показывают отважных людей, похожих на архангелов, людей с красивыми глазами, героических офицеров и сержантов в форме, замерших на биллбордах. Такая у них, видно, своя телевизионная правда.
И вдруг он услышал голос совсем рядом.
Никита отвернулся и слишком низко наклонился к газете …
– «Ленинский путь»… И ещё что-то местное дайте… есть?
– «Губернаторский вестник».
– Давайте.
– Помельче будет?
– Да, сейчас…
Никита зашторился газетой и сделал шаг за ларек.
Голос… этот голос он узнал…
– Я свой, я свой… апасовский…
Голос из развалин мариупольской многоэтажки. Берёзов. Никита почувствовал неприятный щёкот на загривке. Тот, кто покупал газеты, оглянулся и перешёл дорогу к базару.
Невысокий, чуть косолапит, стриженая голова, за левым ухом черная родинка, как горошина.
Рубашка навыпуск, шорты и тапки… с базара. «Капцы» они их называют, эти тапки. На другой стороне дороги он закуривает, обняв пальцами сигарету и почти спрятав её в полукружие ладони, прищурившись, смотрит на вокзал, что-то произносит про себя, трогая ухо.
Нет, не про себя. Никита понял, что в ухе у него наушник с «блютус» и он с кем-то говорит.
Потом идёт к вокзалу, мельком осматривается, делает снимок на телефон памятной мраморной доски, заглядывает под доску, типа это для него музейный экспонат.
В июле 1878 года на этом вокзале Федор Михайлович Достоевский сходил с поезда, чтобы продолжить путь в Мирополье, где проводил лето с семьёй.
Никита из-за ларька уже успел сделать десяток фоток и теперь, спрятав телефон за газетным листом, приближал и рассматривал.
– А у вас тут праздник никакой не намечается? – спросил Никита ларёчницу.
– Да намечается… Вон там, коло Ленина, завтра привезут аттракционы, так в воскресенье народа тьма будет.
– Всю площадь в плитку убрали… было так хорошо с клумбами…
– А что им скажешь? Наш-то стройдворовский выпускает сам. Вот райцентр у него и сделал заказ. Так теперь зимой убиваемся через эту плитку, она же скользкая, зараза.
– Да, звериный оскал капитализма.
– Отож.
Никита всё это время следил.
Человек с газетой перешёл площадь, сфотографировал Ленина, обошел вокруг и снова поговорил в наушник. Третьей точкой был бюст пионера-героя Валентина Коркина, который был закрыт елями от Никиты.
Треугольник. Три точки.
Доска, Ленин и пионер.
Никита пошел следом, надвинув бейсболку и надев очки.
Его машина была припаркована прямо напротив базарной площади. Тот, кого он снимал, поправлял цветы у бюста пионера-героя.
Никита на миг остановился около машины. И тут его окликнула глава района.
Никита отвернулся всего лишь на секунду, но успел встретиться глазами, даже через очки, с тем, кого узнал. И не мог не узнать.
Обернувшись, он уже его не увидел…
Сорвавшись с места, Никита перебежал дорогу прямо перед веломашинами, по ступенькам к памятнику и пронырнул через ёлки к железной дороге.
Преследуемый как сквозь землю провалился.
Никита выругался и пошёл к машине.
Глава района, напомаженная и с укладкой, стояла на том же месте.
– Никита, сказать вам хотела… вы же знаете эту, ну, вашу… соседку, которая нас постоянно терроризирует… Может быть, вы ей скажете… может, она вас послушает …
– Веронику Алексеевну? Знаю, конечно… да… но, знаете, вы с ней аккуратно. Она же… она работает …. – И Никита воздел перст к небу, – И очень не зря здесь находится.
– Как? Там? – подняла голову вверх глава. – Совсем там? То есть наши подозрения… беспочвенны… а как-же… а, я поняла! Извините… поняла…
И раскрасневшись, обескураженная глава пошла дальше.
Никита посмотрел ей вслед:
– Старая дура… Посмотрим теперь, что вы скажете.
26.
Накануне взрыва в библиотеке Щекино Вершина сделал открытие. Ему непременно понадобилось починить качели на детской площадке, которая своими уродливыми конструкциями больно терзала его зрение. Дорога из райцентра, не чиненная более тридцати лет, разрасталась ямами, и проходила по богатейшей и старейшей Базарной улице. Справа стояли дома, а слева, в глубине сада школа, сельсовет, детсад и библиотечное здание, то есть бывшая церковная сторожка, которую построили в начале XIX века, чтобы перенести туда иконы и утварь из деревянной церкви, которую собрались перестроить в каменную. Двадцать лет строили храм и в нынешней библиотеке и отпевали, и крестили, и венчали, и проводили службы. Место же церкви сейчас пустовало. Она простояла сто пятьдесят лет, пока её не взорвали, и с колокольни, сине-белой, нарядной, сорокаметровой, был виден город, который находился за полсотню километров. Немцы любили сажать снайперов на колокольню. И сейчас, в это наше время, было неизвестно, кто бы на неё ещё залез, будь она тут.
Теперь на месте взорванного храма рос яблоневый сад, а на том месте, где было первое кладбище, детская площадка.