Тот повзрослел и вешал в соцсетях фотографии своей жизни, вешки и вехи: армия, работа, невеста, жена, дети, домашние праздники.
До четырнадцатого года он даже иногда приезжал в село навестить бабку, но Ника тогда работала далеко и не смогла с ним пересечься.
После четырнадцатого года его приезды окончились.
Сильвестр, брат Берёзы, выбрал карьеру военного. Они росли вместе с Никой, а теперь Силька, мальчик с квадратными скулами и чёткими бровями, вечно серьезный и с гитарой, который учил ее играть «Крематорий» и «Наутилус», поехал на украинскую сторону Донбасса и утюжил там дончан, мешая каждый день кровь, слёзы и осколки.
В первый год войны, в 2014-м, Силька, разнимая подчинённых, сошедшихся по пьяни в рукопашке, попал под военный суд и два года находился под следствием.
Его судили за превышение полномочий, но через два года выпустили и снова отправили на Донбасс.
А теперь даже Сергей ничего не знал о нём уже год, жив или умер?
Оба они русские, рождённые от русской матери и отца, но выросли в Сумах, где никогда никто не лаялся, не делился на украинцев и русских, где все жили мирно и спокойно, всегда, от века в век.
Лопнуло терпение Сергея в начале апреля прошлого года. В один вечер он набрал Веронике, и они рыдали, как два ребенка. Он из Сум, она из Москвы. Рыдали о розни, о невозможности обняться, о своем детстве, о своей юности, о своей войне, которая настигла каждого из них, о несправедливости жизни. Он отправил семью, а сам с «Сайгой» охранял квартиру от мародёров. Ника написала:
– Сделай запасы, своих отправь подальше. Может, в Россию?
А Сергей ещё в марте их отправил в Польшу.
В Россию он уже вернуться не мог.
– Ещё немного, и пойду в армию, – сказал он. – Терпеть нельзя… нам говорят одно, а вам совсем другое. Правды нет. Я хочу знать правду…
Их общение оборвалось, и теперь Сергей не выходил на связь. И уже не мог оставаться в стороне. Он ровно через неделю поехал защищать Мариуполь. И встретил там… Никиту.
Ника этого не знала. Зато от общих знакомых в селе до Ники дошло, что жена и дети Серёги пропали в Польше. Никаких вестей от них нет.
Там же пропала жена и дочка Сильки, и Сильку не нашли, он сам пропал без вести под Бахмутом. Силька – артиллерист, офицер, идейный. Он стопроцентно уже погиб. Не мог бы выжить.
Ника долго думала о том, что не хочет чувствовать вину за это. Но вина росла сама по себе, как делящаяся клетка, распирала сердце, как трубки и проводки, и грозила взрывом.
С тех пор она осознала, что пропасть меж прошлой жизнью и нынешней такова, что мостка уже не перебросить.
Ника всё так же несколько последних лет приезжала к бабушке Берёзовой, пока та не перестала ее узнавать.
А пару лет назад бабушку забрали в Сумы, где она и умерла.
Дом берёзовский стоял по-прежнему огромный, высокий, с восковыми мальвами и пахучей мыльнянкой в садике у окон. С малиновыми зарослями у ворот, через которые Ника привыкла перегибаться, вызывая бабушку.
– Эй… я тут… – отзывалась старуха из приоткрытой двери сарая, где доила пегую корову, и ударяла в ведерный бок струями теплого молока.
Всё, всё… теперь только пырей, осот да вьюнок по двору. Зазелень, или, как тут говорили, ляда… всё залядело…метка небытия.
Вечером, в субботу, они сидели у Ники в бане.
Поэтому, когда Никита показал фотографии с телефона и лицо Сергея оказалось через двадцать лет рядом, Ника чуть не заплакала.
– Знаешь его?
– Знаю… это же… это же…
– Это который бояка… помнишь, мелкий был, все за тобой бегал…
– Я помню…
– Наш же…
– Наш…
– Я этого родного… спас и передал в госпиталь. И руку потерял из-за него. Мало я его бил!
Ника переглянулись с Никитой:
– Так… это он?
– Да… сказал, что век не забудет… Вот и не забыл. Руководитель спящей ячейки, готовит со товарищами ряд терактов в районе.
– Откуда… – У Ники аж дыхание перехватило. – Инфа?
– Ну… я ж не пальцем деланый. Я учился восемь лет. А потом ещё десять лет служения Отечеству.
Ника вздохнула:
– Хорошо, тогда я тоже вынуждена вскрыться.
– Не обязательно. Я уже все знаю.
– А про Вершину?
– Всё. – коротко ответил Никита, приближая фото. – Вершина этот твой… Есть три места, где может быть взрывное устройство. Я знаю все три. Но оно будет заложено в одном из них. И надо оказаться во всех трёх местах сразу.
– Какие места? А дата?
– Дата… неизвестна… Но предположительно это воскресенье.
– Но они же, очевидно, что-то готовят?
– Да… но я не знаю что…
Ника налила чай, черный, смоляной, для Никиты и себе кофе, совсем немного, для закраски.
– Мне нужно увидиться с Вершиной тогда… – сказала она.
Она хотела наконец успокоиться, но тревога и предчувствие не давало сосредоточиться.
– А библиотека в этом деле участвует? – спросил Никита, отхлебнув из чашки.
Взгляд его скользнул по лицу Ники. И то, что он увидел волнение, его насторожило.
– Библиотека, как я думаю, ведёт непосредственное участие. В серванте у Вершины банка гаек стояла. Она там не зря стояла. Такими десятками было начинено и то устройство, которое взорвали в гордиевской бане, когда наши пограничники мылись…
– То есть ты уже всё знаешь и всё ещё его каким-то образом хочешь отмазать?
– Он не виноват… а если и виноват, то не прячется…
Ника полезла под стол и достала из кипы бумаг файл с документом. Никита с трудом узнал на распечатке Вершину. Разве только глаза.
– Это брат Николая… До четырнадцатого года он жил в Харькове с мамой и братом. Потом… попал под влияние, поехал во Львов… оттуда приехал другим. Его брат, Анатолий, слышишь меня? Работает в райцентре, машины ремонтирует с парнями в гараже. Он отремонтировал Катеринкиному отцу их «четвёрку». Потом ездит с дядькой Мишкой и развозит пакунки по точкам. И я тебе скажу, вот что… Этот Анатолий работал с Катеринкой в Москве. Он отец её старшего. Страница в Одноклассниках у него заброшена, но я зашла и нашла дату события. Рождение сына. Дата совпадает с днём рождения старшего сына Катеринки. Её сын не плод любви с таджиком. Он тёмный, как отец, но не сын грузчика. И они давно уже, с пятнадцатого года, занимаются подрывной деятельностью. Так что Анатолий… Вершина, не в Питере, как говорил его братец Николай, жил. А у нас под носом! Он заложил устройство в стену монастыря… в декабре прошлого года… Он главный по взрывам.
– Откуда такая информация? – округлив глаза, спросил Никита.
– Помнишь Пашку со звёздами? Ларискин брат?
– Который за мешок картошки отсидел?
– Да… несколько дней назад он сбил на своей развалюшке этого Анатолия с велосипедом, тот бухой ехал из райцентра. По ночи.
– Ты меня запутала.
– А как он узнал, что это брат библиотекаря?
– Он с ним сидел в одной колонии. Я отправила запрос. Получила ответ. Вот и всё. Что и как они будут следующим взрывать… Я не знаю. Думаю, что главу администрации поселка. Она им вот тут сидит.
– Чем же?
– Зет-пропагандой.
– А… вот что…
– Хотя на самом деле она просто обыкновенный вредитель, как сказали бы в советское время. Червь-древоточец. Ума у нее хватает только пилить бабки и делиться с кем надо. И то потому, что они сами к ней ходят…
Никита думал. Он переживал, что отстранён от некоторого пласта информации, которая известна другим, но не ему. Но сам он тоже не мог открываться до конца даже Нике.
– Черт, выходит, их уже трое… А Вершина – корректировщик?
– Не-а.
– А кто? – спросил Никита и сдвинул брови.
Ника, вздохнув, помахала файлом перед глазами Никиты.
– А Вершина… между прочим, наш… Вершина наш.
– Ну-у-у… – удивлённо протянул Никита. – Я этого не знал.
– Вершина, Берёзов и Анатолий Вершина. Надо, значит, младшего задержать. Теперь…
– На каком основании?
– Как ты узнала, что Вершина наш?
– Потому что он хотел меня запутать. Ну, я и расспросила своих. Оказалось, что он давно уже тебя обогнал по звёздочкам. Но в нём умер великий артист. Просто великий! Далеко тебе до него! Мало того что он пытался меня сдвинуть, запутать и запудрить мне мозги своим театральным гримом… Он ещё и слова какие говорил!
– Вот как… – смутился Никита. – Выходит, у него есть шанс…
Телефон Ники завибрировал на тумбочке.
– Связь появилась…
Ника улыбнулась сообщению.
– Хахаль твой?
– Он…
– Что пишет?
– Что завтра праздник в честь Достоевского… Сто сорок пять лет посещения его этих благословенных мест. Что он меня с этим поздравляет и дарит мне букет красных гвоздичек…
– Чудесно! Могу только пожелать вам счастья!
– Мне обидно, что ты так к этому относишься. Он хороший.
Никита встал.
– Ладно… хороший? Славно, хороший!
И Никита, ударив кулаком в косяк, вышел, даже почти выбежал.
27.
После ухода Никиты Ника сразу же набрала Вершину, но он был вне зоны сети.
Ника снова и снова перечитывала сообщение… Гвоздички… это знак. Что за знак может быть спрятан в гвоздичках? Позвонить врагу – главе района и спросить, во сколько завтра праздник Ника не могла.
В то же время её очень волновал Вершина. Не сделает ли он быстрых выводов? Но наверняка, так как уже поздно, он лёг спать. Ника набрала Манюшку:
– Спишь?
– Сижу, работаю. Хоть мои все утолклись, не верещат тут…
– Скажи, а ты не знаешь, что за праздник Достоевского?
– Так завтра в поселке. В девять возложение цветов, а потом сразу выступление, пляски, песни.
– Возложение цветов где? – спросила Ника.
– Так под мемориальной доской на вокзале.
– Под какой мемориальной доской? Народу много будет?
– Не знаю, нагонят бюджетников. Ты знаешь, там, где автобусы собирают на Крым?
– Знаю, конечно. Около фонтанчика.
– Напротив как раз доска. И как раз на Крым автобус в девять двадцать отходит.
Ника сбросила звонок и сразу же набрала Вершину. Нет ответа. Она прыгнула в машину и с бешеной скоростью, ловя на лобовое ночных бабочек, рванула в Апасово.