Навстречу ей шли парни и девки, один парень был с гитарой, как в Никиной юности. Ну вот, кругом шумят, а они любятся.
Гвоздички намекали и кружили Никин разум. Гвоздички… она вспомнила, когда криминалистка расстегнула пакет с утонувшим Фёдором Иванычем…Три гвоздики на груди, на левой стороне. И что такое гвоздики… они не цветут в конце августа. Ника набрала Никиту.
Тот не скоро взял телефон. Ника уже начала нервничать, тихо шепча шинами по раздолбанной дороге в Апасово. Наконец, со второго раза Никита поднял телефон.
– Ну чего тебе не спится? Ты на бане или дома у себя?
– Ты брось мне фотки мемориальной доски. Ты фотал её, я знаю.
– А что случилось?
– Ну брось по вацапу. Жду!
Через несколько секунд Ника поймала сеть под магазином и приблизила фотографии с Никитиного телефона.
– А… вот эти гвоздики… – На доске были выгравированы три гвоздики, перевязанные ленточкой. Почти такие же, как у Фёдора Иваныча.
У фонаря возле дома Вершины роились мошки и мотыльки. Ника тихонько остановилась чуть поодаль, хоть, конечно, её было видно на дороге, как в телевизоре.
Ника подошла по тропинке и толкнула калитку, та открылась без скрипа.
– Эй… Николя… эй… есть тут кто? – позвала она в темноту двора, уже без страха держа вниз стволом Никитин ТТ.
Только молчание ответило ей.
Собачка молчала, а в хлев Ника идти испугалась, хоть в его открытую дверь падал свет. Чтобы понимать, ждут её или нет, Ника поискала собачку. И ничего не увидела и не услышала.
В дом также ей было страшно зайти, но он был открыт, а значит, либо брошен, либо… ее тут ждали.
«Нет уж, хлопцы… Никто и никогда не заманивает человека открытой дверью».
С фонариком, боясь увидеть что-то ужасное, Ника забежала в дом. Если её тут и ждут… то, скорее всего, взорвут. Или там мёртвый Вершина… Но это будет плохо, очень, очень плохо…
Ника, никого не обнаружив в хате, выбежала во двор, так же ломанулась в калитку и отогнала машину под столетние развесистые ивы перед магазинами.
Между уродливо выгнутыми годами яблончми белел бюст на постаменте. Давно уже надпись, кто это и почему он здесь, была замазана побелкой.
А ведь раньше местный колхоз-миллионник был. Чего тут только не было. А теперь вот, только Калинин в яблонях остался. Ника посидела в заглушенной машине, ожидая, что, может быть, кто-то пройдет мимо. Но никого не было, только коты у обочин.
– Чтоб тебя…
Ника завелась, развернулась и поехала домой. Завтра надо было рано ехать в поселок на праздник и наблюдать. А Никита… поедет или нет… неважно. У него там жена уехала со скандалом, так что… Это даже и хорошо.
Никита в это время навестил Голого и тоже полночи просидел, слушая рассказы про Порфирия Иванова и чудесную собаку, вылечившую козу.
Глаза у Никиты слипались, но он курил и слушал, чтобы не думать про Нику.
Рубакин, закинув ногу на ногу, обнимал бутылку «херши», попивая и затягиваясь вслед сигаретой, но иногда его прорывало:
– Вот почему они нас тут оставили? Начнётся контр-наступление и нас сметут! Всё, конец! Тут рядом атомная станция, тут железная аномалия, мы все погибнем!
И мотал захмелевшей головой.
– Я все-таки надеюсь на лучшее, – сказал Голый. – Нам же немного надо, чтоб достойно жить…
Никита проводил Рубакина спать и, вернувшись, продолжил разговор.
– Жить… Да вы сами не понимаете, что давно умерли. Тут всё умерло. Это вот ваше дрыганье, агония… Скоро тут одни дачники останутся. Да и вообще, даже дачников не будет. Вот какие у тебя прогнозы?… – сказал он.
Голый оживился:
– Учитель прорекал об этой войне! Что она родит сверхлюдей!
– Было бы из чего рожать, – хмыкнул Никита.
– А… Всё это козни наших врагов. Не может погибнуть русский человек. Не может.
– Ну да… прям так и не может. Все вы так рассуждаете… Вот смотри, что было… Я был в том году в Мариуполе, вывозили мы беженцев… По нам стреляли. Автобусы позади ехали, а мы вперёд газанули, чтоб по нам стреляли, а не по ним. Так нет же… всё равно по ним достали. А мы… чуть не погибли… Вот! – И Никита помахал Голому чёрной кистью. – До этого… в самом городе… встретил я одного человечка из наших. Он попёрся в «Азов», но я его спас, пожалел… До госпиталя довёз. Он мне обещал, что больше не будет против нас воевать. Хотя против кого «против нас»! Против себя!
Голый махнул рукой. Он был невинный человек и боялся войны. И сколько б Фёдор Иваныч ему про неё не говорил, не хотел верить, что совсем рядом убивают друг друга люди.
Но сейчас Голый осмелился и сказал:
– А Фёдор Иваныч… посылку из Москвы получил.
Никита взглянул на Голого:
– И что там было?
– Я не знаю… но вот такой пакет…
И Голый развёл свои индийские коричневые руки в стороны.
– Нёс осторожно… Техника какая-то, наверное.
– А что это могла быть за техника?
– А вот эта, что летает… Я видел с огорода, как он её запускал… Только не смог. Не понял, наверное, что да как… И это самое…он меня увидел, и лицо такое сделал злое… Я домой и пошёл. А дома слышу… гуп! Гуп!
– Что за «гуп»?
– Да из обреза по йому пальнул. А он палил, нервный был после войны.
– Где он воевал?
– Он с Донбасса.
– С которого города?
– Да… я и не знаю… балакал, что из Славянска вроде… – И Голый погладил бороду, доходившую ему до пупка.
Настолько он был от земли и неба, что даже не знал, что Славянск был в руках ВСУ.
Никита внимательно выслушал Голого, встал и, сметя со штанов шелуху семечек, попрощался.
Голый посидел ещё немного, думая, а нужно ли было рассказывать про технику Фёдора Иваныча и что ему за это будет, и, немного растерянный, пошёл до хаты.
Нике представилось, что сейчас, ещё совсем немного осталось до того времени как вот эти солдатики-мобилизанты, которые сейчас пырят в телефон, бегают в «Пятёрочку» за пивасом и пристают к местным девкам, будут смяты наступлением с той стороны.
Здесь, совсем рядом АЭС, и вэсэушники, конечно, горят огнем возмездия, чтобы забрать её себе за потерянную Запорожскую.
А ещё у них там наёмники. А ещё они кошмарят наших, стреляя по полям и лесополосам.
Так что пусть потом не говорят, что на них, бедных славянских братьев, вообще бросили чеченов и вагнеровцев.
Кого они бросили в ответ, тихонько готовясь у себя по бункерам и подземельям?
Конечно, Украина – это только причина, искра, но искра, которая снова на огромный период времени разделит славянство и уничтожит лучших. И вот что они сделают здесь, эти мобилизованные резервисты, их так мало, что даже страшно.
И разве это не похоже на нашествие?
Это именно что нашествие, перед которым опять земли и воды будут обращены в кровь и гноище, снова вымрут города, снова люди уйдут из этих мест, отравленных войной.
А пока ещё тихо. Вон даже Калинин, которому бы в голову не пришло такое, стоит на месте.
Они тут охотятся за несколькими диверсантами, а уже терпят поражение.
– Что бы сказали наши деды… брали города, а мы берём курятники… Они бы уже сгрызли этих немцев даже без совковых лопат, передушили бы голыми руками…
Утро занималось далеко на горизонте, ползло плёнкой негатива, сначала проявляя крупные, чёткие тёмные объекты, а затем и остальное, черточками обозначенные.
Ника решила не уезжать, а спать в машине. Сейчас опасно было и там, и здесь.
Через пару часов, как она уже начала клевать носом, раздался издалека некий звук. Движение по дороге мотоцикла. Она хорошо знала этот звук. Он приближался.
Он метался по пустой комнате, где прошло его детство и никогда не красились в другой цвет оконные рамы, голубые, в сколах и рёбрах. И краски уже такой нет, а вот есть.
Здесь он жарко спорил с Алёшкой про то, что Раскольников не убийца, а рука Бога, что Печорин для него не герой, а странный человек, а Мазепа на самом деле, редкая сволочь, типа Курбского.
Здесь он прожил до восемнадцати лет и теперь мог бы жить в окружении жены, детей, работать механизатором в колхозе или арендатором, в праздничные дни собирать певчих баб и слушать пересуды и сплетни с жениных уст.
Но не случилось такого. Не было задано, определено изначально, как было задано и определено за сотни поколений до него. Он выпал, его вынесла смута девяностых и новая реальность нулевых. А в десятые годы он уже состоялся. Таким, каким стал сейчас.
Что скажут люди об этих годах, о первой четверти XXI века? И вообще, только пусть дом и погреб ещё стоят. Пусть их не снесёт арта, пусть их не сожгут враги.
И его могло бы столько раз не быть, а он есть.
И теперь кто он? Помощник, жертва, герой? Кто он есть? В местном чате ему уже все кости перемыли, херой, а сделать ничего не может. Но что он должен делать?
А самое главное, что бы тут ни произошло, нужно быть готовыми к худшему.
Ему опять снился сон, как ломается лес спичками подрубаются деревья. Потом он уже увидел это в ДНР. Как от артиллерии выглядит лес. Вот так. Сломанный, покореженный, однако, когда приходит весна, и он живёт. И люди под «Градами» и «Точками-У» тащут гуманитарку домой, воду прут на тележках. Дети гуляют у разбитых пастей подъездов между обстрелами. Возможен ли такой лес здесь? Да, возможен. Теперь всё возможно. И ничего не получится спасти.
Почему Никите на родной земле стало вдруг так страшно, как не было больше нигде и никогда?
Он медленно собрался, выгнал мотоцикл из гаража и долго смотрел на его блестящие, любовно протёртые детали, кое-где подкрашенные, замененные, но любимые.
У него не было мотоцикла в юности, и теперь он его купил.
Никита выехал, прикрыв ворота на ветку. Это означало здесь «я скоро вернусь».
Ветер поднялся, дубы у переезда гнулись и трепетали, листья пучками падали на влажную дорогу.
Никита издалека увидел габариты Никиной машины и опять испугался за неё.
Но, подъехав ближе, успокоился.