Ника подала дрожащей рукой ключи.
– Никит, там на переднем сиденье броники, если бомба в цветах, надо их просто накрыть. Не собой накрыть.
– Вон, посмотри, там нет цветов.
Действительно, никаких цветов около доски не было.
И вообще, толпа собралась в полукруг, а около мемориальной доски появился столик на длинной ноге, похожий на бюро.
– Опа… а кто вынес столик? – спросил Никита в пустоту.
– В нём устройство, – ответила Ника.
Никита внезапно встал и быстро подошёл к девушке на раздаче и, поманив её пальцем, что-то неслышно зашептал ей в ухо.
Ника следила за площадью и этого не видела. Не видела она также, как округлились пуговично-чёрные глаза девушки и сама она, недоверчиво косясь на Нику, мелко кивала на шёпот Никиты.
Через секунду девушка убежала в основной зал и там исчезла.
Никита сел рядом с Никой.
– Слушай… надо срочно проверить связь… – сказал он обеспокоенно. – Давай я послежу… а ты метнись в подсобку. Проверим быстро микрофон.
– А… если они сейчас…
– Да нет… ещё не сейчас…
– Хорошо! Я мигом! – И Ника, вскочив, побежала в подсобку, в полуоткрытую дверь которой был виден и поражал взгляд стеллаж с алкогольной продукцией.
Мимо проехала бежевая «четвёрка» с курскими номерами. За рулём Никита через стекло узнал Берёзова, рядом сидел парень с чёрными, как у Вершины, волосами, Анатолий, а на заднем сиденье Катеринка.
– Блин… блин… – зашептал Никита и услышал Нику.
– Всё работает! – радостно сообщила она.
В этот момент девушка с кассы вылетела с металлическим стулом из соседнего зала, а за ней проворно выбежала повариха тётя Таня, огромная и неуклюжая.
– Всё, миленький, так и сделаем! – выкрикнула тётя Таня по пути.
Девушка придавила дверь подсобки стулом, а тётя Тяня плюхнулась на него и упёрлась ногами в противоположную стену.
– Всё! Не выйдет ваша террористка!
– Никита? Приём. Что там такое с дверью? – наивно поворачивая ручку, спрашивала Ника у воцарившейся кругом неё тишины.
Никита уже вышел из столовки и, вытащив наушник из уха, быстро направился к вокзалу. Впереди трусила Катеринка с ребёнком в рюкзачке-переноске и с корзинкой красивых предосенних цветов, астрочек и разноцветных цинний.
«Четвёрка» проехала перекресток и остановилась напротив вокзала. Катеринка, поздоровавшись с Дербенёвыми, подошла к столику и поставила под доску корзинку.
Никита был уже рядом, он встретился с Катеринкой взглядом, но она, не останавливаясь, почти пробежала мимо него к перекрёстку, там повернула и забежала в строительный магазин на углу площади.
Никита был уже рядом с Дербенёвой, он едва успел толкнуть её на землю, и крикнуть: «Воздух».
Тут все знали, что такое «воздух», хотя бы этому на-учили и детей, и взрослых.
Раздался хлопок, и Дербенёва завизжала под Никитой. Оглушённые горлицы, сидящие в треугольнике вокзального крыльца, упали перед ней и затрепыхались. Константин протяжно заорал.
Толпа содрогнулась и попадала вместе с хлопком, который оказался только шумовым, без поражающих элементов.
– Без гаек… Пустой… Пугалка… – выдохнул Ни-кита.
Он мгновенно вскочил и увидел, уже на ходу, как» четвёрка» с двумя пассажирами выруливает на шоссе в сторону города Суджи.
Визг и крики толпы, вой главы и страшная суета, давка началась у вокзала, но Никита добежал до мотоцикла и рванул на полной скорости следом за «чётвёркой».
– Преследую цель, – спокойно сказал Никита. – Вызывай наших на Плодосовхоз…
– Все на месте, осторожно, брат. Голову береги, – ответил ему голос в наушнике.
Прямая дорога меж поспевшими кукурузными, ржаными, подсолнечными полями, сгущающиеся к горизонту облака. Семь километров до блокпоста. Неужели они хотят порваться?
В машине их было двое. И Никита определил верно, что «четвёрка» только сверху такая раздолбанная. А внутри у неё мотор совсем не советский. Они мчались, но дорога не позволяла разогнаться ещё сильней, начинала ближе к границе волноваться рельефом, то опадая вниз, то поднимаясь, из-за чего все выстрелы, сделанные по Никите, в цель не попали.
За блокпостом резкий поворот направо и грунтовка, а там уже зелёнка, и надо только успеть прорваться через блокпост.
Последний выстрел ударил Никите в руку, чуть выше кисти, где заканчивался протез, и, к счастью, не попал в живую плоть, но заставил его выпустить руль.
– Ах, вы, твари! – рявкнул Никита и понял, что впереди блокпост. И он не может остановиться.
«Четвёрка» со всей силы ударила по шлагбауму и, потеряв передний бампер, помчалась дальше, экипированные военные из «секретов» и блиндажей быстро среагировали, дали очередь по колесам.
Никита на полном ходу съехал в выбритое вокруг блокпоста поле.
Он не успел притормозить.
В это время разъярённая Ника пыталась выбить дверь подсобки, которую с обратной стороны держали трое: повариха, кассирша и раздатчица.
– Кто вам вообще сказал, что я террористка! Что там происходит! – верещала Ника. – А ну откройте, или я буду стрелять!
– Ой, стрелять вона будет! Мы тут пуганые! Пуганые! – пыхтела тётя Таня на стуле. – Полиция вот сейчас приедет и разберётся. С вами! Да-а… вот сейчас уже едут!
– Я вас! Я вас! Сейчас же всех перестреляю!
– Я вам говорю, она террористка! – орала девушка с бородавкой. – Эй! Сидите, пожалуйста, тихо!
– Никита! Никита! – стуча кулачками в дверь, грозилась Ника. – Я тебя! Открой мне!
Мало того что ей выключили свет, так ещё и особо развернуться негде было. Ника догадалась сразу, конечно, чьих это рук дело и что это позор… Настоящий позор и мелкая подляна. Но видимо, так Никита не хотел её подвергать опасности.
На выходе из строительного магазина Катеринку ждали Вершина и полицейская машина. Та покорно вышла, прижимая к себе ребёнка, и на приглашение Вершины присесть, искала глазами кого-то.
– Ну давай, Катеринка, садись уже, – сказал Вершина.
Теперь он был одет, как военный, в камуфляж с берцами, с чёрно-золотым шевроном на левом плече, где золотом на чёрном фоне вилась круговая надпись над вышитым старинным шлемом: «Быть воином – жить вечно»
Катеринка с ненавистью в лупатых глазах глянула на Вершину и залезла в машину.
– Брата родного предал, – сказала она чуть слышно, когда Вершина, закрывал дверь.
Вершина на это только улыбнулся и, пожав плечами, пошёл освобождать Нику из плена.
Когда резнуло светом по глазам, уже привыкшим в темноте, Ника сжала в руке ТТ. Она ещё не знала, что происходит за пределами столовки, как Дербенёву везут с сердечным приступом в реанимацию, как Константин обтирает кровь с разбитого об асфальт лица, как ловят разбежавшихся и попрятавшихся от ложного взрыва детей и обмахивают учителей и работниц завода, которые готовы были рассказать всё о юбилейном годе легендарного для этих мест путешествия Достоевского. Ника увидела только открывающуюся дверь и здорового мужика в камуфляже. И, внезапно узнав Вершину, бросилась к нему на шею и разрыдалась.
– А я думала… думала… ты погиб.
– Я не погиб. Пока что… – стараясь не радоваться на людях, шептал Вершина. – Но в какой-то мере я погиб… Но от другого…
Ника откинулась и посмотрела ему в глаза. Да, сейчас она вспомнила, что много раз его видела. Много случайных раз, в разных местах.
Ника опустила голову. Ей было стыдно. И снова подняла глаза:
– А Никита?
– Он нечаянно в кукурузу улетел. На морде шрам. А так цел, – гладя Нику по голове, улыбался Вершина.
– А они… эти…
– Эти улетели к Бандере с Шухевичем. По ним стреляли, попали в бензобак. Случайно.
– И Сергей?
– И он тоже.
Нику затрясло.
– Опять Никита на этом мотоцикле разбился… – сказала она задумчиво и сползла по Вершининым рукам. Он едва успел её подхватить.
Так и не перестали пускать отдыхающих на пляж, купались до сентября. В этом году наконец Манюшку выбрали депутатом облдумы, а главой района стал директор солодовни. Он сразу же прикрыл стриптиз, и Одежонковы, решив, что их никто здесь больше не любят, хоть они тридцать лет почти отдавали всех себя этим неблагодарным людям, эмигрировали в Турцию. Школу в Апасово всё-таки не закрыли, а библиотеку начали подключать к газу и там же открыли музей. А прилёты по российской границе стали всё жестче и яростнее, хотя Ника за суетой и переменами немного потерялась во времени.
Ника проводила Никиту «за ленточку», хотя ему самому не нравилось это определение. Теперь и она собиралась туда же. Потому что сын, обманув бабку, пробыв в Дубае четыре месяца, в данный момент работал в Луганском военном госпитале.
Ника узнала об этом случайно, во время Олежкиного звонка услышала характерный звук летящего снаряда.
– А что там у тебя в Дубаях? Сто двадцать вторым стреляют? Или что потолще подвезли?
Олежка сразу раскололся. Да и стоило ли дальше запираться, если мать всё знала и так…
Ника хотела сказать Олежке, что он, возможно, скоро познакомится с одним человеком, но передумала, зачем было его лишний раз дёргать…
Теперь Нике почти нечего было делать на родине предков.
Никите она со скрипом простила эту его шалость с оговором её перед работницами «райпищеторга». Ведь он быстро сориентировался, по-хитрому поступил!
Что теперь делать ей в такой странной обстановке тоже было непонятно. Вершина после того, как началось следствие над Катеринкой и Люшкой, уехал в Москву и ничего не писал толкового. Только «люблю не могу», «давай выбирай», «береги себя»… Всё это будоражило Нику, попахивало подростковым максимализмом, но Никита, увенчанный новым шрамом от виска до подбородка, ещё тоже не сказал последнее слово.
Впереди было что-то непредсказуемое, которое нельзя было ещё разглядеть. Да она и не разглядывала.
Она собирала вещи и вспоминала, как на прощание Никита поцеловал её на перроне. Это был поцелуй из их далёкого прошлого и такого же далёкого будущего, которое оставалось только беречь и лелеять.