Я снова переворачиваюсь на спину и пытаюсь, поднять плиту. Но она не сдвигается.
Хотя она спасла меня от того, чтобы меня полностью засыпало, но поймала меня в ловушку.
Из-за того что так темно я даже не могу понять как глубоко нахожусь под обломками.
Я сгибаю и разгибаю ноги, чтобы знать наверняка, что вообще их чувствую. Хотя: может быть их правда не существуют.
В фильме я видел, как солдат во время войны потерял ноги и даже не почувствовал боли, от нанесенного увечья.
Вместо этого он начал говорить о женщине или о чем-то в этом роде. Чем более спокойным и расслабленным он был тем более невероятным было для него, что он потерял ноги, или голову или другую часть своего тела. Или был мертв.
Возможно, я тоже мертв. Раньше я никогда не думал о смерти, но если бы меня заставили описать ее, я бы представил ее именно такой: узкая, одинокая темнота.
Я надеюсь, что Беа ускользнула от них. Все-таки я видел, как она убегала вместе с Алиной и Мод. И надеюсь, Алине тоже это удалось.
Я пытаюсь позвать Беа, но мой голос только поднимает пыль, и я начинаю кашлять. Но если я кашляю, я жив. Или?
Я не хочу любить Квинна. Почему я не могу любить кого-то, кто ответит мне взаимности? Почему моя жизнь не может быть размеренной и счастливой? Не хочу сутками тосковать по Квинну!
И сейчас, когда он исчез, скучаю еще больше так, что сжимается грудь. Так сильно, что все тело болит. Как будто оно отравлено.
Я люблю Квинна не так, как любят родителей: сладкой, но очень спокойной, не волнительной манерой. Я люблю его так, что чувствую каждый нерв в моем теле, если мы вместе.
Если он прикасается ко мне, если по недоразумению задевает мою руку, то я чувствую боль всюду: в животе, в затылке, между ног. Такую сильную, что вздрагиваю и прикусываю губы, чтобы не закричать.
Но он никогда не узнает об этом, так как я слишком труслива, чтобы рассказать ему. Я боюсь его реакции, которую он определенно сыграет, если не сможет ответить мне взаимностью.
Поэтому я лучше буду ежедневно бегать с ним рядом в надежде, что он, возможно, однажды заинтересуется мной. Это в тысячи раз лучше, чем услышать отказ.
Разочаровано я пытаюсь отбросить мысли, что он, вероятно, именно сейчас умирает.
И разочарованно я пытаюсь стереть мысль, что, если он умирает, то думает в это время об Алине, в то время как я думаю о нем.
Как долго я уже так лежу? Трудно следить за временем, если нет ощущения пространства и вокруг полная темнота. Пф, только теперь боль начинает проявляться в спине и ногах.
Я кашляю все время пока лежу и уверен, что танк давно покинул территорию. Если Беа, Алина и Мод искали бы меня, они бы уже давно нашли меня, или?
Услышали бы они мой кашель? Вероятно, он не долетает до них, так как я покрыт десятками тысяч кирпичей и цементными плитами. Все же, как может быть так темно?
Вполне возможно, что я просто сгнию в этой куче мусора. Что ж, если обломки когда-нибудь разгребут, они найдут лишь кучу костей. Я пытаюсь кричать.
— Беа! — звучит скорее как шепот. — Беа! — пытаюсь я еще раз, но мой голос также обессилен как и остальные части моего тела. Я снова кашляю и на это раз кашель вызывает достаточно много шума, так как мои легкие, очевидно, пытаются избавиться от пыли.
Я кашляю и кашляю, переходя в паническое пыхтение. Я умру здесь. Мой кислородный баллон закончится, в любом случае так лучше, чем очень медленно умирать от голода и жажды.
— Беа! — кричу я. — Беа! — она должна была спрятаться, когда начались выстрелы. И теперь она либо погребена как и я, или ищет меня. Или же она мертва. Однако, она вряд ли уйдет, не найдя меня. Или?
— Беа? — я задыхаюсь и кашляю.
— Беа?
Снова и снова я вынуждена убеждать себя, что голоса, которые слышу, только эхо наших собственных, которые отражаются от стен в тоннеле.
То, что бормотание вокруг нас, наше собственное. И, когда слышу крики Квинна о помощи, я вынуждена напомнить себе, что мы в тридцати метрах под землей, и мы не смогли бы услышать его, даже если бы он кричал.
Но я не могу выкинуть мысль из головы, что Квинн в беде. Что, если он действительно кричит? Что, если как раз сейчас он умирает?
Я замечаю, что Алина наблюдает, как я вытираю глаза и нос о рукав. Время от времени она спрашивает меня, как дела. Иногда проводит рукой по спине и сжимает мою руку.
— С ним все будет в порядке, вот увидишь, — заверяет она через некоторое время, и хоть я и не противоречу ей, она повторяет еще раз. — С ним все будет в порядке.
Бедная Мод твердо убеждена в том, что духи мертвецов продолжают жить в туннелях. Она чувствует, как они шныряют вокруг.
— Ты серьезно? — тявкает Алина. — Может быть не стоило их убивать? — Мод с трудом бредет вдоль путей, по которым мы следуем, держась около промерзших подземных труб. На полу коричневая вода, которую мы переходим вброд.
В большинстве мест воды по щиколотку, так что несмотря на сапоги наши ноги уже скоро замерзают.
У Мод, видимо, имеется потребность в том, чтобы рассказывать нам о людях, которых она «освободила».
— Мне нужно признаться кое в чем, — говорит она, но Алина не обращает внимания.
— Эй, старуха, поэкономь свой воздух для дыхания. Никто не хочет слушать твои истории.
Алина права. И у меня нет настроения, узнавать что-то о людях, которые сами пошли на смерть.
Я не хочу знать об ее отчаянии. Мне нужна надежда. Что у нас остается еще кроме надежды?
Наконец, мы добираемся до следующей станции.
— Где мы? — спрашивает Мод.
Я освещаю фонарем вокруг, чтобы оценить обстановку. Серые стены, но еще можно рассмотреть буквы в большом красном кругу «Аллея Тоттинган».
Мод рассматривает испорченную вывеску и стонет. Наверное, тоже станция смерти. Между тем Алина ушла далеко вперед.
Она все еще идет вдоль рельс и уже почти достигла выхода из тоннеля в другом конце станции.
— Алина, — кричу я. Она поворачивает и качает головой. — Алина, подожди нас!
Мы вечность бежали по тоннелям, там невозможно понять, как долго нам понадобится идти обратно, чтобы найти Квинна.
Алина забирается на платформу и исчезает. Я поднимаю Мод и поднимаюсь сама. Мы садимся на скамейку, которая прикручена к стене, Мод снимает свой изношенный мокрый сапог.
Наконец снова появляется Алина. В ускоренном темпе она приближается к нам и прислоняется к стене.
— Алина?
— Мне очень жаль, Беа, очень жаль. Я действительно не думала об этом, — говорит она наконец.
— О чем? О чем ты? — я направляю на нее фонарь. — Послушай, если ты не хочешь идти со мной, то все в порядке, я понимаю. Я пойду одна, — говорю я, надеюсь, однако, что она не оставит меня в одиночестве.
— Не об этом. Осмотрись же.
Я снова освещаю стены фонарем.
— Ничего не видишь?
— Что?
— Огонь, — каркает Мод. Я внимательней всматриваюсь в стены. Они все покрыты толстым слоем сажи.
— Подъемников и эскалаторов нет. Разрушены. Нет никакой дороги наверх, — объясняет Алина.
— Но на следующей станции мы сможем подняться. — Но Алина отводит взгляд. — Что? — спрашиваю я.
Она забирает у меня фонарь и светит на показатели моего кислородного баллона, затем освещает свою бутылку.
— Понадобятся часы, чтобы вернуться назад к Квинну. А затем нам понадобится еще его найти.
Для этого нам понадобится кислород. Иначе мы не справимся.
— Вздор, у нас его достаточно, — противоречу я. — Мы просто можем бежать. Просто бежать, — Но я знаю, что это бессмысленная идея, потому что тогда мы израсходуем большую часть кислорода.
Алина хватает меня за руку, и мы идем вдоль платформы подальше от Мод.
— Есть возможность, которую мы можем использовать, — шепчет она. — С дополнительным кислородным баллоном мы бы смогли найти Квинна.
Когда я поворачиваюсь и смотрю на Мод, она как раз выливает воду из своего сапога.
— Или она, или Квинн. Решение за тобой, Беа.
Я настолько парализована от ужаса, что не могу сказать ни слова.
Теперь Мод смотрит на нас.
— Я хочу есть, — говорит она.
Я иду назад и роюсь в рюкзаке.
— Вот, возьми протеиновый батончик.
Она жадно хватает его и сразу набивает себе рот.
— Ну давай, бери мою бутылку, — шепчет она.
— Мод, я…
— Ну, по правде, я бы еще пару лет охотно пожила, но я точно знаю о чем вы двое шептались там. Я знаю, что этого воздуха хватит для вас двоих, по крайней мере для того, чтобы выйти отсюда живыми и тогда найти вашего друга.
Я не знаю, что должна сказать. Поэтому говорю, что первое приходит в голову. — Он не мой друг.
Но Мод только моргает и засовывает вторую половину в рот.
— Последняя трапеза. Последний обед перед смертью. Маленький стакан шампанского был бы кстати. И тарелка с шоколадными трюфелями. Но протеиновый батончик тоже неплохо, — с этими словами она отстегивает кислородный баллон. — Иди и найди его. Если ты так сильно любишь его, он определенно хороший парень, — Мод снимает дыхательную маску и подает мне.
Я полностью уничтожена и подавлена добротой Мод.
Но у меня нет права менять ее жизнь на жизнь другого человека, даже если я люблю его.
Я прижимаю маску к ее лицу и, не думая, обнимаю ее.
— Эй, отпусти меня, — мямлит она.
— Скажи-ка, тебе полностью сорвало крышу? — Алина подбегает и оттаскивает меня от Мод, которая, не смотря на ее слова, цепляется за меня также как и я за нее. — Кто знает, что у нее внутри? Что за бред? — ревет Алина.
С отвращением она смотрит на Мод. И тогда очень медленно, ее выражение лица меняется.
Наконец, она совсем не выглядит разъяренной, а всего лишь печальной.
И когда я отпускаю Мод, понимаю почему: Мод плачет. В слабом луче света она выглядит такой безутешной, уязвимой и такой человечной, когда подает мне свой кислородный баллон совершенно бескорыстно, так что нужно быть полным извергом, чтобы не посочувствовать ей.