Но я уже не могла остановиться. Я хотела доиграть эту партию до конца и выкинуть свой главный козырь тогда, когда он уже не сможет отступиться. Сдернуть его с пьедестала, заставить почувствовать себя виноватым.
А еще он нравился мне таким – жестким, шальным. Опасным. Я с ума сходила от этих его скачков настроения – от нежности к грубости и обратно.
Вероятно, также, как и я, осознав, что находиться за рулем в столь возбужденном состоянии опасно, Богдан вдруг съехал с дороги на неприметную, темную парковку рядом с каким-то сквером.
– Знаешь, что я с тобой сделаю, если пойму, что лгала мне? – заглушил машину, перегнулся через коробку передач и навис надо мной.
Я протянула к нему руки, пытаясь обнять, но он не позволил – задрал обе наверх и там держал – крепко, будто наручники надел.
– Выкинешь меня за борт?
Его глаза потемнели.
– Интересное предложение. Но нет, пожалуй, не выкину. Я же не отморозок, как твой лысый дружок.
Я стиснула зубы и дернулась, пытаясь освободиться.
– Он не мой дружок… – не договорив, я выгнулась и забилась – все мысли в кучу смешались, когда лиф платья вдруг оттянули и поймали горячим ртом сосок. – О… О, боже, что ты делаешь…
Отвечая лишь глухими, прерывистыми стонами, он глубоко всасывал остро торчащую верхушку, ктая ее внутри рта языком, а потом вдруг прикусил, заставляя меня вскрикнуть и вонзиться ногтями в его руку.
- Шшш… тихо, тихо…
– Не надо… Богдан… Увидят…
– Плевать… – влажно дыша на сосок, он зализал укус, поднимая другой рукой подол платья. – Захочу, трахну тебя прямо здесь…
Я напряглась, невольно сжимая ноги.
– Яхты больше не заслуживаю?
Он ухмыльнулся, поднимая голову.
– А вот и проверим, чего ты заслуживаешь… – пальцы уже касались треугольника трусиков, но ему явно хотелось большего.
– Уверен, что не пожалеешь потом? – процедила я сквозь зубы, понимая, что он продолжает провоцировать меня, хочет, что я сама его остановила.
И раздвинула ноги. А вот не буду останавливать – пусть делает, что хочет. А потом прощения пусть просит, когда поймет, что я невинна, как монашенка, и не заслужила и десятой доли такого обращения.
Не сводя с меня взгляда, он поддел пальцами кружево трусиков, и мы оба резко выдохнули от первого прикосновения.
– Неужели только сегодня я трогал тебя там? – не продвигаясь ниже лобка, дразнил меня осторожными поглаживаниями, путая пальцы в мягких волосках. – Как все изменилось…
– В голове у тебя изменилось! – выдохнула я, кусая щеку, чтобы не застонать.
– Такая горячая… – он мельком облизнул губы. – И злая… Сколько там мужчин побывало, а? Скажи мне правду, Соня…
И продвинул пальцы глубже. Я закатила глаза, подаваясь вперед.
– Я уже… говорила… повторяться не буду…
– Да… говорила… – скользнув пальцами по клитору, он принялся вкруговую растирать его, размазывая влагу. – А потом пошла встречаться с другим…
Средний палец проник глубже, чуть надавил, обводя пульсирующее отверстие… и я не выдержала – отвернулась и захныкала себе в плечо, приподнимаясь ему навстречу...
С легкой усмешкой он остановил ласку, не вытаскивая руку.
– Хочешь быстрее, да? Ну же, давай… Попроси меня, моя маленькая шлюшка…
В ушах уже шумело, внизу животу стянулось готовое взорваться наслаждение, но я поняла, чего он добивается – чтобы я кончила, несмотря на оскорбления. Чтобы в сотый раз на сегодня убедить себя, что был прав.
И еще я поняла, что мне это надоело. К черту яхту! Уж лучше пусть на ней потом раны мне зализывает, чем вот так издеваться.
Силой воли заставив себя успокоиться и перестать плыть, я выдернула руки – Богдан сжимал их уже не так крепко. В три движения отстегнула ремень, скинула туфли и перелезла через коробку передач к нему на колени.
– Что ты делаешь?.. – он оторопело смотрел на меня, не пытаясь остановить.
Я же опустилась на него до конца и красноречиво вжалась в его возбужденный орган промежностью.
Глаза его расширились и замкнулись на мне, руки вцепились в ягодицы...
– Попросить тебя? – прошептала я, склоняясь к нему и потираясь щекой о его щетину.
Сглотнув слюну, он кивнул.
– Проси. Только осторожнее с желаниями…
Но мне было плевать – меня вело от его запаха – возбужденного запаха моего мужчины, от его опасной, но такой желанной близости. От близости момента, когда он, наконец, войдет в меня и поймет, что был первым. И меньше всего в этот момент мне хотелось осторожности.
– Сделай это, – попросила я. – Трахни свою шлюшку, любимый. Прямо сейчас.
***
Мещерский задохнулся от возбуждения и возмущения одновременно. «Трахнуть шлюшку?» Такой, стало быть, у них теперь разговор? Что ж. Запросто.
В одно мгновение расстегнув ширинку, он высвободил каменно-твердую эрекцию, одновременно опуская кресло до самого дна машины. Решил не париться по поводу публичного секса – на улице уже давно темно, в парке никого нет, стекла тонированы гораздо сильнее разрешенного максимума. А если и набредет кто – что ж, кому видно, тому стыдно. Уж всяко не за Соню ему переживать, только сегодня под столом с увлечением отсосавшую ему при четверых посторонних.
Ему хотелось покончить с этим – трахнуть ее, убедиться, что лгала ему и выкинуть ее из машины, а заодно и из сердца. Нет, не за шлюшество. За ложь.
И вместе с тем, он не хотел торопиться. Хотел вкусить ее так, чтоб запомнилась – потому что другой такой у него уже не будет. При всем своем презрении и разочаровании, Богдан понимал это слишком хорошо, чтобы спешить.
– Иди сюда…
Медленно привлек ее за подбородок к себе, целуя и одновременно стаскивая через ногу тонкие трусики, оставляя их болтаться на другой ноге. Достал из внутреннего кармана резинку, раскатал на себе, стараясь поменьше касаться чувствительного места, и приподнял ее бедра над собой.
На секунду Соня замерла, и он тоже – будто оба засомневались в правильности происходящего.
– Ты – мой… – прошептала она вдруг, поедая его взглядом. Огромные серые глазищи с голубыми вкраплениями – как он мог не запомнить их в первый раз?
И будто током прошибло – вспомнил, как она вот так же сидела на нем еще сегодня и те же самые слова шептала – «Ты мой, понял? Только мой…» – тогда, когда все было по-другому, когда и она было только его…
Богдан не выдержал, застонал, впился пальцами в худенькие, разведенные бедра, ткнулся членом в горячую влажность между ними… и замер, вдруг поняв, что балансирует на грани – одно движение и все будет кончено…
– Маленькая… девочка моя… – бормоча ласковую ерунду, он пережидал, выдыхая осторожно, успокаивая себя и ее. Одной рукой сжимал эрекцию у основания, чтоб не кончить, а другой волосы ее перебирал, всей грудью вбирая дурманящий женский запах. – Хочу тебя… Никого так не хотел…
И в этот самый момент решил, что простит ее. Простит в любом случае – даже если правы все его подозрения, даже если шлюха и предательница…
Подождал еще немного, выдохнул и, наконец, пристроился, морально готовя себя к моменту, когда сожмут его бархатные стенки, вновь приближая к пику…
– Я тоже хочу тебя… только тебя… – дрожа, как осиновый лист, Соня подалась вниз, пуская его внутрь. И вдруг вскрикнула, широко распахивая глаза.
– Что?..
Уже плохо соображая, он окинул ее помутневшим взглядом, пытаясь понять, в чем дело… Мокрая ведь… Совсем мокрая, он чувствует – в проходе тесно, но скользко – вот-вот утонет в ней… А она губы кусает, будто больно ей, но все так же упрямо продолжает насаживаться, затягивая его все глубже и дальше, лишая воли и разума…
– Стой… погоди… слишком узко… – тяжело дыша, он взял в руку маленькую грудь, поиграл с соском. Мягкий, бл*ть! Да что ж такое… – Соня! Стой, я…
Господи, неужели не лгала? Неужели?..
Он попытался схватить ее за бедра, остановить, но руки не слушались – слишком велико было желание овладеть этой манящей, абсолютно точно девственной дырочкой, заклеймить ее и заполнить собой прямо сейчас…
С прерывистым, болезненным стоном девушка опустилась к нему на колени, погрузив в его в себя до основания. И он почувствовал то, что не чувствовал уже лет пятнадцать – тонкую, рвущуюся под его его натиском плоть.
– Ненормальная… – прохрипел, вытирая ей слезы и придерживая рукой, чтоб не вздумала двигаться. – Отморозила уши, дура?
Трудно злиться, когда тело в раю, а в мозгах сладкая вата пополам с фейерверками.
Соня всхлипнула.
– Я… я не думала, что так больно будет…
На удивление, он еще способен был чувствовать стыд – ей больно, а ему хорошо... Но твою ж мать, как же в ней хорошо… тесно, жарко… Хотел бы, не смог остановиться.
Но он не хотел – пусть неожиданно, пусть грубо и грязно, но это Сонин первый раз, и надо постараться оставить ей от него хоть какие-то воспоминания, кроме дикой боли.
– Ничего сама не делай, – приказал он, положил ее, вздрагивающую, на себя и принялся гладить руками по обнаженным ногам и бедрам. Пусть расслабиться девочка…
Девочка… не шлюха, не обманщица – его маленькая, любимая девочка… Какой же он тупой баран!
Не двигаться было невероятно трудно, но у него не было иного выхода, кроме как терпеть – если выйти из нее сейчас, влагалище сожмется и не даст проникнуть в себя еще несколько дней, а то и недель. А если начать пихать насильно, там мгновенно все высохнет и боль удесятерится…
Надо попытаться ее растормошить, сообразил он, а заодно отвлечь от болевого шока. И сама их поза подсказала ему, как.
Продолжая гладить незаметно гладить Соню по обнаженным ногам и бедрам, Богдан незаметно поднял руку ко рту, облизал пальцы и приблизил их к ложбинке между ягодицам. Погладил у копчика, будто хотел проверить, насколько он выпирает… и скользнул ниже – туда, где между двумя идеально-ровными, гладкими полушариями, скрывалось другое отверстие – крошечное, тугое и, без сомнения, такое же девственное.