– Но я ни разу… – Асин всплеснула руками, нахмурилась, чтобы выглядеть серьезнее – и тут же снова растерялась.
– Говорю же – не думай, – улыбнулся он. – Лучше скажи-ка мне, булка, а слышала ли ты легенду о шакалице, которая умела обращаться прекрасной девушкой?
Асин отложила ранец в сторону – тот прошуршал по палубе, тяжело рухнул позади нее, там, где никому не помешает, и недовольно громыхнул внутренностями. А сама она повернулась к Вальдекризу лицом и, положив ладони на колени, замотала головой. Налетевший ветер вмиг превратил ее волосы в птичье гнездо: поднял, растрепал, точно полоскал только что выстиранную тряпицу, и стих, видимо, поняв, что шалость удалась.
– В общем, однажды жила на свете нашем шакалица. Это было то ли давно, то ли не очень, но совершенно точно было. – Вальдекриз со знанием дела поднял указательный палец и закивал. – Она любила запах луга, холодное утреннее солнце и, как ни странно, людей. Жила она одна, одна же охотилась, а вечерами ложилась у обрыва и вдыхала ароматы трав, которые щекотали ее подбородок. И однажды на тот самый остров, где и жила молодая шакалица, спустился мужчина. Гости там были редкостью – и за каждым она следила с превеликим интересом. Мужчина был холодным. Я бы сказал, как ветер, но скорее как кусок льда, на который положили другой кусок льда. А сверху кинули третий. Такой мужчина, знаешь, с колючим взглядом, волосами, похожими на перья хищной птицы, и вечно опущенными уголками губ. Он редко улыбался. Со своей командой мужчина искал на острове ресурсы…
– Как-то не слишком сказочно, – вклинилась Асин, вжав голову в плечи.
– Со своей командой мужчина искал на острове волшебных существ и тайны. Так сойдет? – Вальдекриз сделал выпад и щелкнул ее по носу. Асин, зажмурившись, хихикнула. – Не сбивай меня, – он выставил вперед ладонь. – И так этот мужчина приглянулся шакалице, что та вышла к нему – как зверь, не как человек, – и бросила к его ногам украшение, которого животному не надо – подвеску с крупным голубым камнем. Нашла, видать, где-то на острове. Мужчина не улыбнулся – лишь кивнул ей и погладил по голове. Надолго тогда задержались люди на острове. И каждый день, и каждую ночь приходила к их лагерю глупая влюбленная шакалица, чтобы посмотреть на мужчину и лечь у его ног. Солнце сменило луну трижды – и заговорил тогда мужчина с шакалицей. Порой люди любят разговаривать с тем, что не может им ответить. Я, например, видел, как ты болтала со своими крыльями.
От неожиданности Асин так стушевалась, что даже не смогла возразить.
– Пожалуйста, – попытался передразнить ее Вальдекриз, жалобно подняв брови. – Пусть в этот раз у меня получится. – Он откашлялся, несколько раз ударив себя в грудь.
– Не смешно, – ответила Асин, коснувшись щек и ощущая, как сильно они горят.
Вальдекриз пожал плечами и полез в поясную сумку, откуда достал черную атласную ленту. Порой Асин казалось, там можно найти все что угодно. Собрав волосы в неаккуратный хвост, он наспех перетянул их, после чего, вновь откинувшись на фальшборт, отвел руку в сторону и кивнул, видимо предлагая Асин устроиться на своем плече. Нахохлившись и по его примеру расчесавшись пятерней – наверняка расческа нашлась бы в недрах сумки, но просить Асин не решилась, – она несмело пристроилась рядом. Сидя в длинной тени, которую отбрасывали бочки, она подтянула колени к груди, опустила на них подбородок, а Вальдекриз легким движением повалил ее на себя и погладил по руке, там, где под одеждой выступал шрам.
– Обиделась? – тихо спросил он, тревожа дыханием волосы на ее макушке.
Асин кивнула.
– Мне продолжать?
И вновь кивок. Асин закусила костяшку указательного пальца и протяжно выдохнула. Ей сложно было не обижаться на него. Впрочем, попросить поосторожнее обращаться со словами она тоже не могла – храбрости не хватало. Асин надеялась лишь, что он поймет все сам. Ладонь, в которую она вцепилась зубами, накрыла его рука, теплая и шершавая.
– Шакалица слушала мужчину, говорившего с ней откровенно о своем одиночестве, и слезы катились по ее морде. Ему не было тоскливо, но ей от его рассказов становилось больно – и она скулила, пока он трепал ее по холке, пытаясь уснуть под звездами. Мужчина привык к шакалице – она стала ему верным помощником. Думаю, ты знаешь, что животные прекрасно чувствуют аномалии. Кхм, – Вальдекриз прикрыл глаза и улыбнулся. – Или это опять не слишком сказочные подробности?
– Да, – только и смогла пробормотать Асин.
– И вот, улетая с острова, он забрал ее с собой, чтобы поселить на псарне. Каждый день приходил к ней мужчина, но не говорил больше – просто следил за ее состоянием. А она тосковала, лезла под руку, позже – отказывалась от еды, если его не было слишком долго. И, глядя на луну, молила двух богов, чтобы дали шанс просто сказать ему о том, что чувствует. Боги услышали ее мольбы. И тогда впервые сбросила она шкуру шакалью и обратилась прекрасной девушкой, темноволосой и желтоглазой.
Асин зашевелилась, придвинулась еще ближе, услышала, как размеренно стучит сердце Вальдекриза – и этот звук вкупе со сказкой убаюкивал. Она прикрыла глаза, уронила одну руку, а вторую прижала к груди, где стихал барабанный бой.
– Так стала она приходить к мужчине каждую ночь. Она ускользала из его рук, смеялась колокольным перезвоном и говорила – обо всем на свете, но больше всего ей нравилось слушать. Полюбилась ему шакалица – и тихой она была, и смышленой, а уж какой красивой – словами не передать. Кружила она голову мужчине – ни о какой женщине он думать не мог, кроме нее, и ждал ее раз за разом. А потом прознал, кто перед ним. Плакала тогда шакалица, в ноги ему бросалась, а он ловил ее слезы и утешал – без улыбки, – гладя по шелковистым волосам. Не могла она являться ему днем, только по ночам оставляла шкуру свою на псарне. Не давало это покоя мужчине, но шакалица все твердила, что нельзя иначе и если она останется с ним чуть дольше, то навсегда утратит человеческий облик. Но мужчина захотел сделать ее своей, как умел – силой. Отыскал он шкуру, смял в кулак и велел избавиться, чтобы никогда больше не обращалась она животным. Так и было до поры.
Асин, задремавшая было, беспокойно заворочалась, нахмурилась и подняла взгляд. Вальдекриз успокаивающе погладил ее по ладони.
– А вскоре оказалось, что носит шакалица в себе ребенка. Она наливалась под лунным светом, круглела. Не мог нарадоваться мужчина, ведь скоро она принесет ему наследника или наследницу. Но чем больше становился срок, тем сильнее нервничала шакалица. Она металась в четырех стенах, почти не говорила и все чаще плакала, глядя на луну. Она просила двух богов смилостивиться, забыть единственное правило – днем шакалица, ночью девушка, – но те были непреклонны. Боги пошили ей новую шкуру, толще, прочнее. Такую не снять ни человеку, ни зверю. И когда подошел срок, обернулась она шакалом вновь – уже бесповоротно. Она лежала на простынях, изломанная, не в силах даже встать. Мужчина был в ярости: сам ходил волком, держался за ее ослабевшую лапу, смотрел в такие любимые желтые глаза и проклинал все на свете – и наследника будущего, и богов, и себя. Не вынесла родов шакалица, умерла, так и не увидев своего ребенка. И в ту же секунду заворочался, запищал человеческий детеныш. Не было в нем ничего от животного.
– А что отец? – заволновалась Асин, стирая с лица ладонями остатки сна.
– Он взял на руки сына – это был мальчик – и понял, что… не может ненавидеть его. Это последний подарок его шакалицы. Посмотрел он в глаза сына – зеленые, не материны – и впервые вслух обратился к нему, как когда-то – к ней, не ожидая ответа. Шакалица отдала ребенку последнее, что было у нее – свое имя. На языке ее народа, чужом языке, оно означало «дикий». Рэмин – так звали шакалицу. А ее сына…
– Рэм, – одновременно произнесли они, и Асин почувствовала, как все внутри холодеет.
– Надо же, – удивился Вальдекриз и сжал ее ладонь. – Мальчика назвали Рэм, шакалий сын.
Вниз, вниз
Утренний ветер с силой хлестал по правой щеке. Казалось, кто-то взял огромный железный кол и теперь вбивал его Асин в голову – бом! Боль растекалась внутри сырым яйцом. Наверное, так бывает, когда мыслей слишком много, но они не видят выхода, а ты, вместо того чтобы им помочь, сидишь и просто хлопаешь глазами. В воздухе, точно один из летающих островов, завис вопрос, но Вальдекриз не замечал его. Даже после того, как Асин отпрянула от него, скрестила руки на груди – «не трогай!», – он лишь пожал плечами, медленно сполз по фальшборту пониже и красиво закинул ногу на ногу. Иногда он лениво поднимал ладонь и помахивал ею, когда кто-то из членов команды, сновавших туда-сюда, бросал в воздух теплые слова приветствия. Асин же сжимала и разжимала кулаки, вертела серьгу, совершенно не обращая внимания на легкую тянущую боль, и готова была заскулить.
Конечно, ее отношение к капитану Альвару не изменилось – с чего бы? Но теперь, натыкаясь взглядом на такую различимую в белом свете черную фигуру, Асин падала в бесконечный поток мыслей, который швырял ее из стороны в сторону, и замирала, приоткрыв рот. Какая разница, кем была его мать? Свою Асин точно так же не знала, но, судя по рассказам папы, ее мама покинула семью, бросившись в бушующие воды – будто ей не оставили выбора. Это делало Асин особенно больно. По крайней мере, мать Альвара осталась с ним до конца, любила его, как любила своего печального одинокого мужчину. Но силами Вальдекриза образ не женщины – шакалицы – прочно засел в голове.
– Ты не мог знать! – выпалила Асин, резко махнув руками так, что чуть было не отвесила Вальдекризу пощечину – а то и не одну.
– Что? – Он приоткрыл один глаз, а губы его, дрогнув, сложились в тягучую, точно застывающая на яблоке карамель, улыбку, от которой стало тошно.
– Что я знаю! – вновь вырвался горячий, хоть и непонятный огрызок фразы.
– Знаешь… что́, булка? – усмехнулся Вальдекриз, наслаждаясь лучами, которые уже начали дарить тепло, пусть и слабое.