На первый вылет Атто провожала Мирра. Она уже ходила сама, к тому же впервые при Асин заговорила – и слова лились из нее нескончаемым потоком. Было их не то чтобы много, но каким-то чудным образом она сочетала их каждый раз по-новому. Мирра косолапо подошла, собственнически ухватилась за рукав Атто, с силой потянула на себя.
– Чтобы не смел, – строго сказала она, сдвинув белесые брови. – Не бросал чтоб. А то найду и прибью, прибью а то, Та-та. – Называть его полным именем она так и не научилась – а может, просто не хотела.
Тогда Атто отвел со лба ее светлые локоны-волны, заглянул в блеклые глаза и звонко щелкнул – прямо над переносицей. Мирра хмыкнула, фыркнула и вновь затараторила, кажется, еще быстрее. Наблюдавшая за ними Асин не могла скрыть улыбки, хотя внутри скреблось что-то неприятное, горькое. Глаза защипало – и она потерла их костяшками указательных пальцев, но стало только хуже.
Еще во время вылета Асин ощущала себя не на своем месте. Позже, когда они отправились на остров, это чувство усилилось. Что бы она ни делала, все выходило не так. Она неправильно летала, неправильно приземлялась, даже осматривалась – неправильно. Атто подмечал каждую оплошность, но говорил будто не с самой Асин, а с пустотой – указательным пальцем он стягивал с носа черный платок, тяжело выдыхая (о, как же она ненавидела этот звук), а после пояснял, не раздраженно, но устало.
Лицо он почему-то прятал за платком и летными очками, а отросшие волосы собирал в тонкий хвост, отчего иногда выглядел непривычно, не старшим наставником, а обезображенным шрамами мальчишкой. Но ровный холодный голос и сухие тонкопалые руки выдавали возраст. Порой Асин даже засматривалась на Атто – наверняка когда-то он без труда завоевывал девичьи сердца, – но тут же отводила взгляд, чтобы не получить очередной выговор. Так постепенно Асин узнала, где проходит граница, отделяющая добродушного и понимающего Атто от холодного и резкого Нингена. Она и не представляла, насколько с тем, кого она считала почти дядюшкой, может быть трудно.
Его пугающий колючий тон, проникая под кожу, сжимал сердце, и Асин прикладывала все силы, чтобы только не слышать резких, больно бьющих слов. Так она научилась приземляться – ловко ставить на землю пятки, перекатываться на носки и делать несколько широких шагов. Ее никто не хвалил, и свои маленькие успехи она принимала как должное. Поэтому, когда дома папа спрашивал об очередном удачном вылете, она пожимала плечами, чувствуя себя чуточку более взрослой и какой-то уж очень пустой.
Они почти не общались: Атто предпочитал давать указания, а Асин боялась лишний раз напомнить о себе. Только вернувшись на Первый, он становился прежним, хорошо знакомым дядюшкой, который улыбался, трепал ее по волосам и не указывал, а советовал. Но чем чаще он становился Нингеном, тем реже появлялся Атто.
Каждое утро, проснувшись и подкрепившись, Асин расчесывала свалявшиеся за ночь волосы, надевала чистое платье, видавшие виды ботинки, безрукавку со свободной птицей – и неслась на причал. И раз за разом она вспоминала песню, которую мурлыкал под нос Вальдекриз. Потому что тоже ждала, глядя в бескрайнее небо и такой же бескрайний океан, слушала их единую мелодию, вдыхала запахи – и от них кружилась голова. Но к Первому то и дело подплывали лишь торговые суда. Сошедших на берег людей частенько интересовала одинокая девушка, сложившая руки будто в молитве. Некоторые даже пытались с ней заговорить, но Асин покачивала головой, виновато улыбалась и отходила в сторону: она ждала не их.
Прошло шестьдесят дней, хотя самой Асин казалось, что намного больше. Она не разлюбила небо, просто теперь не так желала о нем говорить. Полеты обратились набором правил, которые она, как хорошая ученица, боявшаяся разочаровать наставника, соблюдала. Острова начинали походить один на другой. Она по-прежнему не слышала их – и всякий раз ее сердце заходилось, когда Атто вскидывал руку и замирал. Зато она научилась читать старого демона – по малейшим жестам, и это частенько спасало.
Временами Атто заглядывал в гости, всегда принося с собой что-то вкусное. Папа был не слишком ему рад, но вежливо удалялся, позволяя Асин поговорить с ним. Она грела воду – если была такая возможность – или разливала по кружкам настоявшийся ягодный компот, порой не сладкий, но очень ароматный. Хвостиком за Атто приходила Мирра, которая хозяйски оглядывала обстановку и, прохаживаясь от стены до стены, трогала все попадавшиеся под руку предметы. И если поначалу она казалась неразумным ребенком, способным сломать то, к чему прикоснется, то позже Асин поняла: в ее действиях есть только ей одной понятный смысл. Иначе зачем она наклоняла вазы и, подержав их так некоторое время, вновь ставила ровно; зачем поворачивала сковороды ручками к двери, даже лежавшие отдельно, в углу? Асин думала, что так Мирра изучает мир.
В тот день Атто пришел снова – когда Асин стирала. Она стояла на улице, сжимая зубами ленту и пытаясь собрать волосы в высокий хвост, а перед ней на колченогой табуретке сидел таз, из которого свисал кремовый рукав рубашки, перепачканный ягодными пятнами. Пробубнив приветствие, Асин растерянно фыркнула себе под нос, понимая, как нелепо выглядит.
Рядом с Атто, ухватившись за его руку, стояла Мирра и, переминаясь с ноги на ногу, внимательно осматривала зелень, высунувшую хвостики на грядках. Отпустив его ладонь, Мирра резво подошла к тазу, заглянула внутрь и со знанием дела заявила:
– Воды нет. Нет воды, – утвердительно добавила она, нахмурившись. – Как ты – ты! – собралась чистить рубашку, когда нет воды, а? Не получится, не получится так. – И для верности она придавила ткань к самому деревянному донцу.
Вытащив изо рта мешавшую ленту, Асин несколько раз ударила ботинком по ведру, в котором тут же заплескалась потревоженная ледяная водица, а затем ловко перетянула волосы, связала их потуже и поклонилась. Мимо, чуть не сбив ее с ног, пронеслись с громким лаем собаки – Асин успела только отойти в сторонку и утянуть за собой Мирру, чтоб не смели́. Животных малышка, может, и не боялась, но относилась к ним настороженно. А вот собаки, наоборот, любили Мирру и всякий раз тыкались длинными мордами ей в ноги, выпрашивая ласку. Вот и сейчас, остановившись и радостно замахав хвостами, они обступили Мирру и вывалили длинные розовые языки. Поначалу она казалась растерянной, когда, подобрав одну ногу, прижала руки к груди и уставилась на Пите и Джеко. Игра в гляделки продолжалась недолго – и вот Мирра уже присела и принялась неторопливо поглаживать их по шеям.
– Руки потом в рот не тяни, – бросил Атто, за что она посмотрела на него крайне недовольно, будто и сама прекрасно это знала. – Не отвлекли от дел? – спросил он уже у Асин, которая теперь думала, что стирку, раз уж пришли гости, следует отложить.
– Пап, – крикнула Асин, приложив ко рту ладонь, будто так ее будет лучше слышно.
– Да, птен? – раздалось неподалеку. Папа собирался нарубить дров, но, судя по наполненной звуками природы тишине, отвлекся на дело поинтереснее.
– Атто и Мирра пришли! – Она подхватила таз одной рукой и прижала к бедру.
– Иди, птен, – зазвучало над полем, и из-за развевающихся желтоватых простыней, развешенных на длинной веревке, показалось папино лицо. Он улыбнулся гостям и вновь скрылся.
– Пойдемте. – Асин направилась к распахнутой двери, так и зовущей заглянуть внутрь.
Пока гости рассаживались за пустым столом – Мирра, как всегда, устроилась во главе, – Асин поставила таз под окном и подошла к печи, где частенько таилось что-то вкусненькое.
– Да какие у меня дела? – усмехнулась она, пожав плечами. – Разве только по дому помочь…
– И на причал сбегать, – закончил за нее Атто, закатав рукава по локоть.
Асин обрадовалась, что стоит к ним спиной – так хотя бы не видно было, как вспыхнули ее щеки. Поднявшись на носки, она отодвинула плотную тканевую штору, свисавшую под самым потолком, и мазнула взглядом по холодной спине печи. Раскрыла нутро мешка с сушеными яблоками, сгребла их в ладони и щедро насыпала горку перед Миррой. Та тут же ухватила дольку, сунула в рот и принялась посасывать, наблюдая за каждым движением Асин.
– И на причал сбегать. – Она не решилась это отрицать, прекрасно понимая: Атто не ответит, но цокнет языком так красноречиво, что ей станет еще более стыдно.
– Так я к тебе за этим как раз. За беготней твоей, – ответил он, двумя пальцами отстегнув пуговицу на тугом вороте. Асин заметила, как поднялся и тяжело опустился кадык, и тут же зашарила руками по печи в поисках огнива.
– Интересно, – коротко выдохнула она, подцепив завалившийся в самый дальний угол черный мешочек. Холодная печь напоминала скорее еще один шкаф, уставленный горшочками и крынками, среди которых порой трудно было отыскать необходимое.
Мешочек полетел на щербатую кирпичную кладку, обвивающий его плетеный шнурок свесился и закачался. Асин же в несколько широких шагов, стуча ботинками по дощатому полу, подошла к Атто и, когда он, зажав губами самокрутку, отвел от лица длинные пряди, дала ему прикурить. Он благодарно кивнул. Сизый дым спорхнул с уголков его рта и устремился к потолку, но на полпути испарился, оставив лишь едкий, ни с чем не сравнимый запах. Асин крутанула на указательном пальце кресало, удивившись тому, как умудрилась не уронить его с грохотом себе же под ноги.
Тем временем Мирра подалась вперед, положила на стол острые локотки и фыркнула, то ли выказывая недовольство, то ли напоминая о том, что она все еще здесь. Асин картинно поклонилась – теперь, когда Атто курил, она чувствовала себя несколько спокойнее. Наконец она занялась самым важным и ответственным делом – поиском маленькой пузатой крынки, полной свежего малинового варенья, пенки от которого она умяла днем ранее, намазав на хлебный мякиш.
– Еще не бегала сегодня на причал? – с ехидцей спросил Атто после долгой затяжки. Слова он выдыхал в воздух вместе с дымом.
– Не бегала, – тихо сказала Асин, поставив перед Миррой крынку и вложив в узкую цепкую ладонь расписную деревянную ложку. Она будто созналась в чем-то постыдном, даже глаза отвела, чем вызвала у Атто легкую усмешку.