– И отец твой, всему голова Джехайя, не обмолвился и словом? – Говорил он нарочито медленно, иногда прерываясь на очередную затяжку.
Волнение свернулось затаившимся зверем внизу живота. Захотелось тряхнуть руками, поторопить его, но Асин только и смогла бросить скорее вопросительное, чем утвердительное «нет» и посмотреть на Мирру, которая, отложив ложку, сунула в крынку пальцы – и теперь с удовольствием облизывала их.
– Говорил же, бестолочь! – Атто вдарил ладонью по столу так, что Асин вздрогнула. А вот Мирра лишь подняла одну бровь и продолжила громко обсасывать пальцы, словно проверяла его терпение на прочность. – Вечно тебе все по нескольку раз объяснять надо.
Но выглядел он не слишком раздраженным, а вспыхнувшее недовольство будто унесла с собой очередная струйка дыма. Атто вытянул ноги под столом, чуть сполз на стуле и запрокинул голову, окончательно расслабившись. Асин же замерла, сжав кулаки и напрочь обо всем забыв. Она даже дышала через раз. Но Атто продолжал задумчиво курить, а Мирра с аппетитом облизывала перепачканную вареньем ладонь, то и дело засовывая ее в крынку.
– Стало быть, и не знаешь ничего? – вновь поинтересовался Атто, рассматривая тлеющий кончик зажатой между пальцев самокрутки.
– Не знаю, – виновато отозвалась Асин. Она опустила затекшие плечи и помяла их, слегка надавливая. Напряженное тело готово было вновь застыть, но Атто, похоже, не намеревался больше повышать голос.
– У пристани братские корабли выстроились. – Атто глянул на нее с хитрым прищуром. – Лишь двух не хватает. С Каменного Великана и еще одного острова. Догадываешься, какого?
Сердце пустилось галопом, и Асин приложила руку к груди, пытаясь его успокоить. Наверняка Атто говорил о «Небокрушителе», а значит, если она поспешит, то может и успеть к его прибытию. Вот только почему папа не сказал, что Рынок сегодня утонет в океане музыки и угощений? Захотелось спросить, упрямо, по-детски топнув ногой, но вместо этого она завертелась на месте, пытаясь отыскать собственное отражение. Ей бы поправить платье, распустить волосы и, не думая более ни о чем, понестись по пыльной дороге. Только как оставить гостей, которые к тому же так обрадовали ее?
– Думаешь, там будет этот твой, тщедушный? – Атто поднялся со стула. Самокрутка в его пальцах окончательно истлела, он затушил ее – вернее, то, что от нее осталось, – об стол и бросил в висевшую под мышкой маленькую матерчатую сумку.
– Я надеюсь, – честно призналась Асин. – Мне… плохо от неопределенности, Атто. Понимаете?
– Неопределенность порой подобна самой страшной пытке. Она не дает спать, не дает есть. Не дает жить. – Он провел ногтями по короткой щетине на шее и бросил как-то уж слишком резко: – Собирайся.
– Но я… – начала было Асин, но он жестом оборвал ее:
– А я и не тебе.
Мирра жадно прижала крынку к груди и отвернулась. Отбирать ее совсем не хотелось, но у Атто были свои мысли по этому поводу. Подойдя, он ловко выхватил у малышки тару и поднял высоко над головой, за что заслужил весьма ощутимый, судя по звуку, пинок. Мирра могла и укусить, но, вопреки ожиданиям, спрыгнула со стула, покачнулась на тонких ногах и вдруг ткнулась лицом в живот Атто.
– Ты обещал меня забрать, – пробубнила она, хватаясь за его рубашку. – Так держи обещание, держи, а не то…
– Скоро, – ответил Атто и, передав крынку Асин, неумело обнял Мирру.
– Ты злой. Не как толстая матушка, совсем по-другому, понимаешь? Она не любит тех, кто не слушается, ты не любишь всех. Мне это нравится, – призналась Мирра, задрав голову. – Ты можешь защитить. Где другие не могут.
Она говорила все быстрее, повторяя раз за разом одну и ту же мысль. Мирре нравилось быть исключительной, ведь каким-то чудесным образом – если, конечно, верить ее словам – она чувствовала ложь. Обмани ее Атто, она бы давно поняла, а там уж – наказала бы по-своему.
– А тщедушный, – начала Мирра, когда Асин поставила ботинки в угол и кинула перед собой недавно подаренные отцом туфли, – это какой? – Она частенько припоминала незнакомые слова, говоря, что они чешутся внутри головы, пока не выходят оттуда через рот.
– Это хилый.
– Как я хилый? – Мирра тут же сжала губы, явно вознамерившись обидеться.
– Скорее как я, – усмехнулся Атто, оглаживая выступающие шрамы на предплечье – наверняка памятные, а может, даже оставленные самой Миррой.
– Ладно, – не менее подозрительно отозвалась она и дернула носом, давая понять: она еще найдет за что уцепиться, а как найдет – так и укусит.
А уж зубы у Мирры были острыми, пусть и обломанными. Асин как-то раз попыталась стянуть у нее лесной орех, похожий на крошечное сердце, каким его изображают на книжных картинках, а она возьми – да цапни. Асин даже не успела испугаться, просто застыла, прижимая ладонь с красноватым полукруглым следом к груди. Это был пятый – нет, шестой – день без Вальдекриза. Она не только считала их, но даже делила на отрезки: стеклянный – когда думала, будто сломается; деревянный – когда застывало все, даже мысли; туманный – когда она не могла разобраться в себе; тревожный – когда многое пугало; и новый – он начался недавно, и ему она пока не успела дать название.
Сейчас в груди теплым комком свернулась радость: громко урчала, вибрировала, щекотала длиннющими жесткими усами, и Асин не могла стоять спокойно. Она то перетаптывалась на месте в нетерпении, то пританцовывала, покачиваясь на непослушных ногах. На улицу она почти вылетела, перепрыгнув через порожек. Казалось, сегодня – тот самый день. Его она ждала с момента прощания. Вальдекриз же обещал вернуться, вспомнила она, двумя пальцами ловя затерявшийся в волосах хвостик ленты.
– Какая ты шустрая, – усмехнулся Атто, приподнимая на локте вцепившуюся в его руку Мирру.
– Ты опять пахнешь дымными палочками, – возмутилась та, оттолкнула его и сморщила нос, щедро усыпанный веснушками.
– Говоришь так, будто сама курить не пробовала, – ответил Атто, и Асин, стянув ленту, вопросительно уставилась на него. – А что, она вечно все в рот тянет. Вот и самокрутку мою. «Хочу, – говорит, – как ты. Ртом дымить». Хвать – и затянулась. Из ушей аж пар повалил. Я думал, закашляется, в горло свое вцепится. А она знай себе пыхтит. Не девочка – печка.
– Печка, – с ноткой гордости ответила Мирра. И будто бы вмиг позабыла о своем возмущении. Сложив губы трубочкой, она принялась делать вид, что выпускает длинную сизую змейку дыма.
– Балда мелкая, – заворчал Атто, не давая Мирре даже вдоволь наиграться. – Все нутро свое испоганишь. Потом жаловаться будешь.
– Хочу как ты, – решительно заявила Мирра, скорее из чистого детского упрямства.
– Самое поганое, что ты можешь сделать в жизни, – это быть как я.
– Па-ап, – позвала Асин, поднявшись на носки.
– Да, птен? – раздался голос отца – и вдруг стукнуло, треснуло, хрустнуло. Вспомнил, должно быть, про забытые полешки. Услышав шум, взлетевший до самых небес и распугавший всех птах на ветвях яблонь, Асин вздрогнула.
А ведь папа знал, когда прибывает и отбывает каждый корабль. Так почему же утаил новость? Неужели не хотел, чтобы Асин, бросив все дела, сбежала на Рынок? А может, думал о чем похуже. Уже раз потерявший любимого человека, папа частенько раньше, когда она была маленькой, говорил, как сильно боится потерять еще и ее. Но его слова будто смывала высокая хищная волна, затапливая при этом сознание Асин.
– Почему ты не сказал, что сегодня прибывает Совет? – вопреки желанию сдержаться, коротко попрощаться и уйти, спросила она надломившимся голосом.
– Ты бы все равно узнала, птен, – ответил папа, но ласковое обращение утонуло в очередном треске расколовшегося надвое поленца. – Днем народ соберется на Рынке – и мы непременно пойдем туда, как и всегда. Не сразу, а когда толпа чуть поредеет и в ней можно будет дышать, – засмеялся он, но смех его звучал фальшиво.
Потому что сегодня для Асин не было тем самым «всегда». «Всегда» у нее не забирали друга. «Всегда» она не ждала долгих шестьдесят дней, вырисовывая красивые, но такие страшные галочки. Папа знал это, ведь именно у него на руках она плакала и пищала, как не делала уже очень давно.
– А если сегодня вернется Вальдекриз? – Асин нервно прикусила распушившийся кончик ленты.
– А если не вернется? – Папа выглянул из-за простыни, отодвинув ее в сторону. Топор, покрытый множеством маленьких зазубрин, он закинул на плечо и часто забарабанил по нему пальцами.
– Но если… – начала она, подавшись вперед, и вдруг ощутила себя такой маленькой, даже меньше Мирры.
– Асин! – Имя показалось чужим, будто кто-то незнакомый зачитал его с листа, даже не задумываясь о том, какой человек кроется за этими четырьмя буквами. – А если нет? Ты опять перестанешь есть? Спать?
Он заводился, как сломанная птичка, которая раньше, стоило провернуть ключик несколько раз, принималась отчаянно дергать лапками и трещать, угрожая развалиться. Но любимая игрушка стараниями папы снова деловито выхаживала, лишь время от времени щелкая, зато сам он… Асин боялась, только бы не рассыпался.
– Он дело говорит, – подал голос Атто, делая пару шагов вперед. – Твой выбор, конечно, Асин, – он повел рукой в ее сторону, но глядел при этом на папу, – но больше из этой ямы я тебя тащить не буду.
Весь мир встал с ног на голову, обрушился островами прямиком в полный опасностей океан. Асин замерла. Она, конечно же, боялась гнева Атто и не желала обидеть папу, но сейчас оба казались ей неправыми. Теплая кошка в груди выпустила когти, больно оцарапав что-то внутри. Асин положила на кольнувшее место ладони. Она надеялась хоть на каплю удачи – как когда ринулась к Мирре, раскинув руки. Вдруг он вернется, вдруг прилетит, затерявшись среди матросов на «Небокрушителе»? Но Атто и папа, переглянувшись, покачали головами, будто поддерживая друг друга. Они не верили в Вальдекриза. И в Асин тоже не верили.
– Я все равно пойду, – упрямо заявила она, когда зверь в груди, обернувшись гневом, принялся всласть точить об нее когти.