– И про тебя напишу! – сказала она Бесконечной Башне, ненадолго оторвав взгляд от страниц.
Никто не ответил, но внутри, в самом животе Асин разлилось тепло: видимо, Башне было приятно. А может, она попросту смутилась.
Вальдекриз писал обо всем: о своем посвящении и дальнейшем обучении; о каждой из увиденных комнат; о прихожанах и подарках, которые те оставляли на широком приземистом столе. Асин тут же взглянула на стол у полок и улыбнулась – наверняка речь шла о нем. Далеко не все удавалось понять, некоторые слова вызывали вопросы – и никто, даже общительная Бесконечная Башня, не мог на них ответить. Голова будто чесалась изнутри, а сама Асин в такие моменты сердилась – ну кто, скажите, использует так много незнакомых фраз, нагло не оставляя к ним пояснений?
Впрочем, для людей из прежнего мира – так про себя назвала то время Асин – они, должно быть, звучали обыденно. Едва ли Вальдекриз задумывался о том, как с годами изменится привычная жизнь. Асин поначалу даже решила при встрече поинтересоваться у него, что значат некоторые слова, но вскоре поняла, насколько невежливой может показаться. Она, конечно, понимала: Бесконечная Башня буквально заставила ее влезть в чужую голову. Но «Дом вынудил меня» звучало как-то неубедительно и глупо.
Сегодня я видел Дом Солнца.
Утром Танедд Танвар отправился в город, за свежим молоком и сыром. Я обещал убраться. И убирался – между прочим, очень тщательно, – когда услышал девчачий голос. В этот раз она не кричала, а звала и смеялась, как обычная девчонка из деревни, с босыми ногами и в платье старшей сестры. Я поначалу рассердился: все-таки я ее подметаю, а она отвлекает. Но она не унималась и будто тащила меня за рукав.
И я пошел.
Она вела меня длинными коридорами, где было темно и сыро, мимо запертых дверей, которые я видел впервые. И чем дальше я заходил, тем сильнее боялся не вернуться. Ведь Танедд Танвар наверняка найдет меня. И отругает, если увидит хоть пылинку.
Так я оказался в маленькой комнате без окон. Глаза не могли привыкнуть к темноте – настолько густой она была. Но тут что-то засветилось слабым голубым сиянием. И я увидел ее.
Она лежала передо мной, мертвая, под стеклянной крышкой. Обычная девушка с засохшими цветами в рыжей косе. У нее были синюшные губы, белое платье и чистые босые ноги. Под руками на груди прятался амулет на тонкой цепочке. Не солнце – полумесяц. Именно он испускал то сияние. Простейший шум – светляк, реагирующий на движение. По крайней мере этим словом взрослые объясняли мне все волшебное.
– У тебя в руках полумесяц, – я, как дурак, говорил очевидное.
– Знак не твоего бога, – засмеялась она.
– А разве есть бог, кроме нашего? – я удивился.
Тогда я впервые услышал от нее развернутый ответ. Не звук, не смех, не крик.
– Есть. И не один. Просто ваш давит их всех. Я расскажу тебе о них позже. Если захочешь. Даже ваш старый жрец решил сделать меня частью вашего культа. Против моей воли.
– Это не культ, а вера, – я возмутился. Она лежала тут, со своим полумесяцем, и говорила глупости про Отца-солнце.
– Ради веры не убивают. Или… что со мной сделали? – Она вновь захохотала. – Я не разлагаюсь. Даже, кажется, пахну не так плохо.
Я не хотел слышать про других богов. Мне хватало одного.
– Ты умерла недавно, – догадался я.
Не умерла. Ей подарили вечную жизнь, навсегда запечатав в Доме Солнца.
– Я красивая?
– Нет, – ответил я. – Я бы на тебе никогда не женился.
– Он дурак! – искренне возмутилась Асин, нахмурившись. – А мне кажется, ты очень красивая. Слышишь? – Лишь после этих слов она призадумалась – и мысль эта назойливо загремела в голове, будто кто-то раз за разом ронял молоток в пустой таз. – Ты ведь… до сих пор здесь?
В отличие от Вальдекриза, Асин не могла слышать ее голос – хотя тот наверняка был приятным, – но звуков, которыми общалась с ней Бесконечная Башня, хватало. Если она хотела возмутиться, то бросалась предметами. Сейчас же она негромко скрипнула полками. Ее давно истлевшее тело по-прежнему лежало в одной из комнат. И, видят боги, она не желала об этом говорить.
– Прости, – пробормотала Асин, и ветер тут же встрепал ее волосы, по ним будто прошлись тонкие призрачные пальцы.
По непонятной Асин причине Вальдекриз не стал интересоваться у Танедда Танвара девушкой под стеклянной крышкой. Он не рассказал даже, как выбрался (и успел ли прибраться), только возмутился, что за все время родные не написали ему ни строчки. Ему будто совсем не было дела – он и не вспоминал о случившемся, а буквы разливались по листкам привычными историями: про картошку, про учебу, про прихожан. Лишь через несколько страниц Асин увидела написанный в столбик вопрос:
«Кто тебя убил?»
– Кто любил, тот убил, – насмехался ответ на следующей странице.
«НЕ ХОЧУ ОБ ЭТОМ ДУМАТЬ!» – вывел большими буквами Вальдекриз. И больше о рыжей девушке он не рассказывал. Возможно, его пугало подобное необычное соседство. Ведь, судя по тому, что успела прочитать Асин, за пределы Дома Солнца без Танедда Танвара он выбираться не мог – пока не станет настоящим Жрецом. О возвращении в деревню речи вовсе не шло. Конечно, они ходили за покупками в город, но Саур лежал далеко – и найти его маленький Тьери не смог бы. Быть может, когда он вырастет, то запросто выберется за стены Дома Солнца? Хотелось в это верить.
Асин по-прежнему не понимала, как выбирали нового Жреца (которого к тому же следовало писать исключительно с большой буквы), но с малых лет тот обязан был служить Отцу-солнце и его светлому Дому. И его мнение не учитывалось.
Обучение давалось Вальдекризу тяжело: за каждый, даже самый маленький проступок его наказывали. Так, если верить Танедду Танвару, он становился ответственнее. Но дневник не хранил сделанных выводов, лишь глубокую детскую обиду, яркими вспышками возникавшую между строк.
Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу!
А ненавидел юный Вальдекриз всех: Танедда Танвара, который будто от рождения не умел быть ласковым; семью, которая оставила его и ни строчки, ни словечка не написала; лысую дуреху и ее сестру, которые внезапно исчезли, не предупредив его; и рыжую девушку, которая иногда говорила слишком громко, заглушая его мысли. Но чем дальше читала Асин, тем меньше чувствовала сквозившие в словах боль и гнев. Танедд Танвар наказывал реже, а вот в ближайший город, наоборот, они выбирались чаще. Новые знания давались легче, а прихожане начали узнавать в лицо будущего Жреца, Тьери Карцэ, и даже полюбили его.
Только девушка, которую он про себя звал попросту Рыжая, никак не унималась. Она перестала кричать, но теперь время от времени интересовалась, не надумал ли он жениться. Представляться она, кажется, не собиралась, зато частенько подшучивала над тем, как невежливо замещать имена той или иной особенностью, пусть даже запоминающейся.
Вчера она спросила: «Ты бы не обиделся, если бы прихожане звали тебя Сутулым? Или Грязноруким? Или Мелким? А ты мелкий». Я сказал, что она виновата сама, – и она, рассмеявшись, пропала из моей головы. Я долго думал, как можно описать это состояние. Становится пусто. Она забирает с собой мои мысли.
Иногда Вальдекриз вспоминал ту самую лысую дуреху, обращался к ней, надеясь, что она найдет этот дневник или хотя бы почувствует, как ее ждут. И как злятся. Вальдекриз всеми силами старался удержать ее образ, но тот будто уплывал – меняли цвет глаза, появлялись и исчезали родинки, веснушки и шрамы. Порой казалось, она – просто выдумка, ее не существовало вовсе. В такие моменты Вальдекриз принимался вспоминать каждую их встречу, воспроизводить каждый разговор. Некоторые он небрежно вычеркивал, и Асин, хоть и могла разглядеть буквы, не читала.
От ее старшей сестры в памяти остались только черные волосы и светлое платье, выглядевшее так, будто она обмоталась простыней. А еще то изящество, с которым она ухаживала за садом: как она придавала кустам форму, как бережно срезала цветы, как сметала опавшие листья. Вальдекриз даже подобрал для нее слово – «безупречная». Она словно сошла с книжных страниц – и этим почему-то раздражала.
Но две сестры, как и оставленная в прошлом семья, постепенно исчезали из дневника, их место занимали прихожане, Рыжая, Дом Солнца и старик Танедд Танвар, которому, по мнению Вальдекриза, было то ли пятьдесят, то ли сто пятьдесят. Последний обладал удивительной особенностью – вселять спокойствие и страх одновременно. Вальдекриз не понимал, с чем это связано, но рядом со старшим Жрецом он чувствовал себя неуютно.
Сегодня Танедд Танвар пришел ко мне уже после того, как солнце закатилось. Он долго сидел на моей кровати и смотрел на свои морщинистые руки, прежде чем заговорить. Я успел устать от молчания. Я хотел спать и то и дело зевал, показывая, что лучше отложить разговор. Нет ничего хуже беседы, которую так старательно оттягивают. Вдруг я больше не нужен, вдруг меня выкинут из Дома Солнца, вдруг Танедд Танвар умирает?
– Мир обречен, Тьери, – начал он вдруг. – Быть может, в том моя ошибка. И я не спасу его, как бы ни старался. Но я спасу тебя.
Он улыбался так, что мне стало не по себе: уж лучше бы выставил меня прочь. А потом побежали слова. Он рассказал, как будет умирать мир, расколовшись на части, и как возродится. И в этот самый момент людям понадобится пастырь – тот, к словам кого они прислушаются. И кто присмотрит за опустевшим без прихожан Домом Солнца.
Сам Танедд Танвар был уже немолод, ему оставалось лишь принять неизбежное. Но он надеялся на меня. Он называл меня спасителем, а глаза его сияли. Он рассказывал, каким нужным я стану. И как это важно.
От меня требуется лишь согласие. Он, представляешь, говорил, что я стану постоянным. Это значит – насовсем. Я не буду болеть и стареть. Звучит как сказка, правда? Вот и мне так кажется. Но я решил еще подумать.