Сколько всего можно успеть, если ты живешь вечно? Прочитать все книги, увидеть мир, постоянно знакомиться с новыми людьми. Возможно, научиться играть на клавишах. Попробовать разную еду – даже если отравишься, не умрешь. Отправиться в плавание на корабле или даже стать его капитаном, ведь в мире еще не было капитанов-жрецов – по крайней мере, я о таких не слышал. Сделать Дом Солнца не таким скучным.
Пишу эти строчки, а Рыжая возмущается. Говорит, она не скучная и, между прочим, очень даже красивая. Про последнее я ничего не говорил. С ее балконов свисают розы, а в саду стоит увитая цветами арка. Но я бы привез ей что-нибудь поинтереснее из своих путешествий.
Асин подняла голову, посмотрела на серый потолок и, тяжело вздохнув, поинтересовалась:
– Он же так и не привез? – Она почти не сомневалась: ответ отрицательный. – Ну, ничего. Я теперь знаю дорогу, сама принесу. Свесим с подоконника горшки, посадим туда… может быть, даже розы, как раньше. Будет красиво, обещаю!
Но в этот раз Башня не отреагировала, даже не вздохнула. Наверное, просто устала. Или же не верила, что Асин действительно вернется – тем более с горшками и растениями. Одно дело – написать Вальдекризу, для этого не требовалось даже из дома выходить. Совсем другое – в очередной раз броситься с края острова, не зная, подхватят ли тебя и не разобьешься ли ты о камни.
– Прости, – выдохнула Асин. И все же решила добавить: – Но я постараюсь.
Мысленно она уже выбирала подарок среди множества растений, росших на участке или дома – в любимых котом кадках. В углу Асин поставила бы мелкий кустарник с ароматными листьями, а с подоконника и правда свесила бы ползущие розы, причем непременно белые.
Она не кричит. – Асин нашла пальцем нужную строку, вынырнув из собственных мыслей и вновь окунувшись в чужие. – Поэтому, наверное, я соглашусь. Танедд Танвар сказал, что уже пробовал дарить людям вечность – и ему удавалось. Мне стало даже чуточку обидно, все-таки хотелось быть первым. Зато он сказал, я буду уникальным, настоящим живым солнцем.
Тьери Карцэ, человек-солнце. Мне нравится, как звучит.
А потом Тьери Карцэ исчез. И не знай Асин, что это Вальдекриз, подумала бы: пропал, польстившись на бессмертие. Страницы пугали белизной, поначалу Асин показалось, будто дальше ничего и нет. Но записи вновь появились, неровные, словно выцарапанные, через несколько пустых листов. Писавшая их рука явно дрожала, к тому же буквы были крупнее, а предложения – короче.
Тебя никто не брал.
Чернила слегка поплыли, а на листе виднелись следы капель, которые не смогло стереть время.
Внутри меня металл и солнце. Солнце и металл. Там нет человека.
Асин нервно сглотнула. Больше всего ей хотелось заглянуть в конец, прочитать последнюю строку и закрыть дневник – навсегда. Но глаза цеплялись за рваные, пляшущие буквы, которых с каждой страницей становилось больше. Они наползали друг на друга, меняли размер, а некоторые и вовсе смотрели не в ту сторону.
Я не могу спать.
Я не могу есть.
Мне больно.
Шрамы чешутся.
Пальцы не слушаются.
Рыжая молчит. Ей стыдно.
Она могла помешать. Просто не стала. Не стала. Не стала.
Ей было противно слышать мой голос.
Потому что мальчики не кричат.
Да?
Тошнота подкатила к горлу, и Асин поскребла шею ногтями, но ощущение никуда не делось. Во рту разливалась горечь. Спрашивать у Башни не хотелось – да и не могла она ответить человеческим языком. Только скрипом полок и дыханием ветра.
Танедд Танвар приходил каждый день. Он рассказывал о людях, погоде за окном. И приносил еду. Как же паршиво он готовит.
Я хочу кислых ягод. Хочу мамину пересоленную кашу. Лишь бы еда имела вкус. И не была похожа на песок.
Из меня достали кости и внутренности. И заменили их.
Металлом и солнцем.
Но и они болели. Представляешь, солнце может болеть.
– Что с ним сделали?! – зарычала Асин и не узнала свой голос, громом разнесшийся по Башне. – А главное – зачем? – тише добавила она.
На ладони, которыми она успела прикрыть страницу, упали первые капли. Как бы ей хотелось, чтобы это были долетевшие до распахнутых окон брызги океана – такие же соленые. Но Асин просто плакала от бессилия, то и дело вздрагивая. За всю жизнь она не ломала ничего; шрам на плече казался теперь таким пустяком – а ведь он поначалу болел при каждом движении руки.
Он иногда гладил меня. Будто это могло помочь. Будто хоть что-то могло помочь.
И повторял, что я идеальный. Что я постоянный. Я лучше каждого прошлого Жреца. Даже лучше него.
И ничто не убьет меня, пока внутри горит солнце.
Но даже его, как и любой свет, можно погасить.
Ночью я становлюсь слабым. Из тела будто вырывают то, что делает меня мной. И я смотрю на себя со стороны. Зато мне не больно. Я словно ненадолго умираю и радуюсь каждой маленькой смерти.
Танедд Танвар называет меня красивым, но я вижу лишь покрытую синяками и порезами немощь. Со слабыми руками, острыми скулами и пустыми глазами. Зато мне подарили новую рубашку, белую, почти до колен. В ней я выгляжу грязным – и каждую ночь вижу эту грязь.
Дальше – целую страницу – Асин разобрать не могла. Сначала слова старательно вычеркивали, затем – вымарывали пальцем, втирая в бумагу, чтобы никто не прочитал, не узнал. Асин переворачивала лист за листом. Вальдекриз заново учился ходить, прихожане радовались его появлению, вкус еды возвращался – хотя сама она осталась отвратительной. Дрожь в руках исчезла, буквы перестали плясать, записи уже не кричали, прося о помощи. Вальдекриз просто жил, порой нелестно отзываясь о той, которая оставила его на все время мучений.
Так шли годы. Танедд Танвар дряхлел. Его глазами стал новый нареченный Жрец Отца-солнце Тьери Карцэ, которого любили, которому открывали то, что делало людей людьми. Он благословлял будущие семьи, даровал детям имена и ухаживал за Домом Солнца. Один.
Пока мог, Танедд Танвар выходил к людям, гладил малышей своими негнущимися пальцами. А затем он пропал. Остались на кровати его идеально выглаженная черная одежда и начищенная до блеска обувь. Только самого его не было нигде. Поначалу Вальдекриз думал даже, будто сам придумал его, как ту дуреху. Придумал и воплотил на страницах дневника. Но люди вспоминали старого Жреца и приносили искренние соболезнования, которые Вальдекриз не хотел слышать.
Казалось бы, настал тот самый долгожданный миг, когда свобода влетела в окно белокрылой птицей. Вальдекриз, новый Жрец Отца-солнце, мог покинуть храм и, забросив за плечи мешок со снедью, отправиться на поиски родной деревни. Но клятва, данная при наречении, обратилась кандалами и не дала ему уйти далеко. Ведь его ждали прихожане, они верили в него, как не верили, наверное, в самого бога. Вальдекриз был ближе и говорил на одном с ними языке. Он не мог так просто оставить их. Не сейчас.
А потом привычный мир раскололся.
Недавно прошлое перестало иметь какое-либо значение, – написал Вальдекриз, и в его словах чувствовалась легкость. – Я не видел, как все вокруг умирало: Рыжая не пустила. В тот день она кричала особенно громко – так, что первые несколько часов я просто лежал, накрыв голову подушкой. А когда попытался выйти, произошло… странное. Я открыл дверь, за которой поднимались в воздух комья земли, шагнул за порог – и оказался в одной из запертых комнат, где до этого не бывал. Я стоял в окружении подскакивающих сундуков, которые гремели под оглушающий вой Рыжей. И вдруг она смолкла. Она не отвечала ни на мои вопросы, ни на проклятия.
Но не волнуйся, с ней ничего не случилось.
– Благодарю. – Асин шмыгнула носом и смахнула запутавшуюся в ресницах слезинку.
Один из сундуков вдруг распахнул пасть – и в меня полетели письма. Несколько десятков писем. Они резали меня бумагой, кололи уголками, а я ловил их, как дурак, и читал обрывки фраз. «Дорогой брат», «сынок», «Тьери, ты не забыл», «я ненавижу», «почему ты». Каждое было моим – от мамы, папы, братьев и сестер. Они ждали, волновались, боялись, затем – злились. Ведь я не отвечал им.
В очередной раз вскрикнув, Рыжая бросила мне в лицо последнюю стопку писем без конвертов. Я листал их и хохотал. Веришь? Хохотал как ненормальный. Я держал в руках извещения о смертях. Все они – братья, сестры, племянники, мама и папа – умирали. Пока я был вечным.
Один из моих миров разбивался на осколки, пока второй взлетал на воздух.
Асин переворачивала страницы, а иногда закрывала лицо руками и смотрела сквозь пальцы. Она боялась, как же встретит Вальдекриза новый, изменившийся мир. Но он не покидал Дом Солнца – вернее, Рыжая не позволяла ему даже выглянуть в окно, и он проводил целые дни в сыром полумраке, с книгами и – слава Отцу – огромными запасами еды. Порой он спускался к Рыжей, садился у ее ложа и подолгу болтал с ней. Она не слишком охотно отвечала, а ее голос дрожал от слез. Но беседы помогали отвлечься – даже от боли. И потихоньку она втягивалась, понимая, что они с Вальдекризом связаны – отныне и навсегда. Тело Рыжей высыхало, становилось похожим на уродливую куклу на металлическом каркасе. Острые ключицы выступали, надбровные дуги казались двумя полумесяцами над ввалившимися глазами. Только волосы продолжали полыхать огнем. И по-прежнему слабо сиял синим амулет.
Не знаю, сколько я провел вот так. Научился готовить зато. Смешно. Рыжая не ела, но научилась таскать воду. До сих пор не понимаю, как она это делает.
Я рассортировал письма. Несколько раз. И прочитал, наверное, все книги.
А еще Рыжая говорила. Говорила много и путано. Как пришла к старому жрецу Отца-солнце, который интересовался Домом Луны и его молодой жрицей – оказывается, его оскорбляло то, что жрицей могла быть женщина. Да и богиня – тоже женщина – оскорбляла его до глубины души. Ведь народ-под-луной славился технологиями, в то время как народ-под-солнцем – оставшейся со старых времен связью с природой, шумом внутри и долголетием.