– Вальдекриз, – произнес я величественно.
Многих удивляло: и как это я не прячусь за вторым именем? А мне сразу понравилось это, так звали капитана китобойного судна в одной из книг. Я же когда-то мечтал быть жрецом-капитаном, ха-ха. Но девчонка не повернулась в мою сторону.
– Это же просто бессмысленный набор букв.
– А тебя как зовут? – решил поинтересоваться я, вместо того чтобы в ее духе сказать: «Это ты тут бессмысленный набор букв».
– А меня не называли. Я себе имя сама нашла. И оно идеально мне подходит. Ма-ри-тар, – произнесла она по слогам. – Взрослые говорят, что я дикая, как сами волны. И такая же дурная. – Она впервые рассмеялась, и, видит Отец-солнце, это напоминало крик чайки.
– Мама? – Асин будто и не удивилась вовсе. Она намотала на палец локон – и задумчиво сунула его в рот. – Это моя мама, представляешь? – пробормотала она. – Только совсем маленькая.
Башня сильно накренилась – слышно было, как покатились, поскакали мелкие предметы и камешки. Асин и сама завалилась набок. А за огромным окном надрывались чайки – так, если верить Вальдекризу, смеялась мама. И этот звук резал Асин уши, заставляя морщиться.
Она предложила увидеться снова. Вот только зачем это мне?
Ответ ждал Асин через несколько страниц – теперь она сама пропускала даты, желая узнать поскорее, встретился ли Вальдекриз с мамой. Он, конечно, писал о напарниках, даже имена их называл, подмечал самые мелкие изменения на Первом. Но Асин мотала головой – сдалась ей эта пристройка к церкви! – и, цепляя мизинцем угол листа, искала дальше, пока не отмотала ровно десять дней.
Она и правда ждала меня. Все это время ждала, сжимая в руках вырезанного из дерева кита. Заметив меня, она протянула ладонь, растопырив пальцы. Как же нелепо: она будто знала, что я приду.
– Это что? – спросил я.
– А ты не видишь?
– Сама вырезала?
– Нет, – резко сказала она. Словно я должен был откуда-то это знать. – Я не умею и не хочу. Мальчик из приюта мне помог.
Я хотел поинтересоваться, неужели у нее, девочки с какими-то одной ей понятными претензиями к миру, есть друзья? Но лишь улыбнулся. Она расценила это по-своему.
– А я знала, что ты придешь.
– Именно поэтому ты и притащила кита?
– Я приносила его и вчера. И позавчера. А позапозавчера был медведь, – ровно ответила она и легким движением смахнула с плеч волны волос.
– И куда он делся?
– Я его выбросила. Ты не шел на медведя.
И вновь это прозвучало так естественно, что оставалось только согласиться.
– Тебе его не жалко?
– Нет. У того мальчика дрогнула рука. Медведь получился жутко некрасивым.
А еще у мальчика, кажется, не было имени. И вообще казалось, Маритар просто выдумала его, желая набить себе цену.
– Но мне не нужен кит, – сказал я и тут же пожалел: она мигом швырнула его в сторону причала.
Я сообразил быстро и поймал его в полете, но, не удержавшись, рухнул и больно приземлился на плечо. Так и лежал, сжимая в ладонях крохотного деревянного кита.
– Ты нормальная? – крикнул я, когда Маритар села рядом со мной.
– Я – да. Просто подарки, сделанные по зову, предназначены только для одного человека. А если такой подарок не нужен, его остается только выкинуть. Понимаешь? – спросила она, осторожно смахнув рукой севшую на платье пушинку. Ее нисколечко не смущало то, что светлая юбка потемнела от пыли.
– По зову? – Я сел и, выругавшись, убрал в карман фигурку. Чтобы она больше никогда не швырялась китами.
– Когда подарок хочет идти к определенному человеку, как на голос, – пояснила она.
Она говорила еще много – про приют и того мальчика, вырезавшего фигурки, про других сирот, с которыми ей скучно. А еще – про Бесконечную Башню. Именно ее она хотела увидеть. И почему-то – со мной.
Она замолчала, лишь когда мы уселись на деревянные ящики и уставились на горизонт. Маритар не объясняла ничего, зато задумчиво сдирала корку с коленки, щурясь на яркое солнце. А я откинулся на ящики, думая о том, кто дал моему Дому такое идиотское название? Хотя бы потому, что это не башня. Куда больше он напоминает замок в окружении цветущего сада. Вернее, уже без него.
Я не заметил, когда Маритар ушла.
Наверное, ей просто стало скучно.
Мне, например, стало.
Слова плыли перед глазами, и Асин зло, одним резким движением даже не стерла – размазала слезы по лицу. Ее будто швыряли о скалы высокие волны с белыми коронами из пены: хотя, казалось, после очередного столкновения ей должно было полегчать. Прошлое Вальдекриза осталось позади – в старом мире и на перевернутых страницах, – и Асин встретилась с его чудовищно близким настоящим. И со своей мамой, чужой, давно исчезнувшей, но при этом словно намеренно лезущей в ее жизнь. Асин стиснула зубы – и ветерок растрепал волосы на ее макушке. Бесконечная Башня как могла гладила ее, наверняка не до конца понимая, что ее так расстроило.
– Сама не знаю, – выдохнула Асин, – как ее, вот такую, вообще можно любить?
А ее любили. Это читалось между строк. Даже пока Вальдекриз отрицал это, каждое слово его лучилось теплом, ведь чаще всего он писал именно о ней. Он звал маму чайкой – из-за смеха – и подмечал разные мелочи вроде веснушек на плечах и длинных пальцев. Асин лишь удивлялась: ну что в этом такого? Ее тело покрывают такие же мелкие, как песчинки, крапинки. Да и пальцы она не могла бы назвать короткими. Но эти мелочи видел разве только папа.
Вальдекриз же рисовал маму буквами, оставлял ее, такую раздражающе открытую и честную, на страницах дневника. Как она швыряла в аномалию листья и кружилась под разноцветными обрывками, как требовала у продавца отдать ей жареный сыр, просто так, потому что она красивая, а сыр – вкусный. Как влюбилась – в Джехайю, папу, о котором говорила почти шепотом.
Записей становилось все меньше. Потому что мама исчезала из жизни Вальдекриза.
Однажды она нашла меня, полукруглая, напуганная и с перепачканными кровью руками. Я даже не знал, радоваться мне или ужасаться. Это же наверняка его кровь, Джехайи. Она даже не поздоровалась, просто засмеялась – по-новому.
– Я его ударила, – выпалила она и сунула ладони мне в лицо. – Ножом. Он назвал меня дурой! – Она злилась, вытирая руки о свой выступающий живот. – Представляешь?
– Ты что, убила его? – решил спросить я, не дожидаясь, пока она вернется к сути. А про себя подумал: не так уж Каррэ и не прав.
– Нет! – рявкнула она. – Я же на самом деле не дура. Просто… поцарапала его и сбежала, – тихо добавила она и вновь раскричалась: – Он путешествует по островам, а мне нельзя даже в лес сходить!
– Но он берет тебя с собой, – вспомнил я. – И ты никогда не ходишь в лес просто так. О, солнце, да ты даже когда за ягодами отправляешься, прыгаешь через аномалию. Как через костер. Да на месте Каррэ я бы тебя к кровати привязал. Ты носишь ребенка, очнись! Если тебе не жалко себя, пожалей его!
– Ее.
В этот момент она погрустнела и принялась оглаживать живот перепачканными красным руками. Выглядела она растерянно, будто я открыл ей новое, а не указал на то, чего уже попросту невозможно не замечать. Тело Маритар менялось, она выглядела взросло – даже слишком – для своих лет. Казалось, вместо одного года она проживает три, а то и пять. Пока я остаюсь все тем же мальчишкой, которого она когда-то встретила.
– Она ест меня. Ест мою жизнь. Хотя, возможно, так и должно быть. Человеческий ребенок. – Она тепло улыбнулась своему животу.
– А какой он должен быть? – удивился я. – Чаечный?
И она привычно рассмеялась.
– Ты задаешь слишком глупые вопросы для того, от кого не пахнет человеком. У тебя внутри солнце. А у меня – океан. У таких, как мы, не могут рождаться обычные человеческие дети. Я сейчас говорю о нас с тобой по отдельности. Вместе мы бы, вероятнее всего, убили друг друга. Понимаешь?
Я не понимал. Хотя вдруг подметил то, о чем раньше просто не задумывался: от Маритар пахнет океаном. Свежестью, прохладой и совсем немного – водорослями.
– Ну, я тебя иногда действительно хочу убить. Тут ты права.
Раньше мне казалось, так пахнет весь Первый – даже выпивка здесь отдает водорослями. Остров ведь ближе к воде, чем прочие братья. Здесь всегда жили рыбаки и китобои, здесь строились лучшие воздушные суда, уступавшие лишь этой лаконичной нелепости – «Небокрушителю». Но нет, запах, который я чувствовал сейчас, исходил именно от Маритар.
– Человеческое тело такое хрупкое, – сказала она, пропустив мою фразу. – Его очень просто испортить. Иногда мне страшно: вдруг она меня сломает. Когда будет выходить из меня.
– Фу, Маритар, давай вот без этого. Утомили меня твои изумительные истории, одна интереснее другой.
– Мне страшно, – совершенно спокойно произнесла она.
Я вдруг понял, что раньше она никогда не боялась. Ну или не признавалась в этом. И я… засмеялся. Да, не лучшее решение. Я ожидал, что она разозлится, ударит меня – а она умела бить, – накричит, распугав окружающих (впрочем, для этого достаточно было и ее окровавленных ладоней). Но вместо этого она сказала:
– Я рада, что она не твоя. – И сделала мне еще больнее. – Я выбрала ей имя, – как бы невзначай добавила она, вновь погладив живот и оставив на платье след запекшейся крови. – Человеческое. Но я тебе не скажу.
Она посмотрела на меня пронзительно, а я, кажется, ничего не ответил, только пожал плечами: как знаешь. Да, солнце, меня задело. Будто мне не сотни лет, а снова тринадцать и какая-то мелкая лысая дуреха хохочет надо мной. Я чуть не сказал: «А вот я хочу, чтобы она была моей. И ты». Но не смог. Наверное, просто понял, что она такая – и именно к такой я когда-то привязался.