– Тот считал рассказы вашего друга, – продолжил Альвар, ни разу еще не назвавший Вальдекриза по имени, но хотя бы не использовавший в отношении него слово «образец», – нелепицей, чушью, но заносил в книгу каждое слово. И когда я открыл ее, то понял: она о вас. Вся – о вас. И еще – что в этом нет почти никакой ценности, – он усмехнулся. Этот звук неприятно отозвался в бушующем внутри Асин океане.
Голова закружилась, а где-то неподалеку – с самого края Первого – заиграла музыка. Асин будто вернулась в самый разгар праздника, под звуки дудочек, барабанов и цитр. Она могла бы плясать на широкой белой площади Рынка, держа под руку папу, петь, пока голос не сел бы, а позже, утомившись, молча любоваться пестрыми нарядами местных жителей и гостей, привалившись к папиному плечу, пока он рассказывал бы, как все было раньше, задолго до ее появления.
– Для нас, – добавил Альвар, будто это уточнение сделало его вывод менее неприятным. – Но нашлось на более чем полусотне страниц и кое-что интересное. О вас, о вашей природе, за которую он почему-то извинялся…
– Он жив? – Только это интересовало Асин.
– В сознании, – произнес Альвар, подтвердив ее догадки. Это значило «и да и нет». Это значило «где-то между». Она все еще могла держать его за руку, все еще могла говорить с ним. Только его Асин была ненастоящей – и он предпочитал отвечать ей.
Тело стало тяжелым, непослушным – склонилось влево, скользнуло по фальшборту, зашуршав юбкой, и попыталось упасть. Асин пришлось мысленно схватить себя за оборки на вороте – она даже почувствовала свой вес, тянувший вниз. Руки бессильно повисли, а затуманенный взгляд смотрел только вперед: на Альвара, мачту, такелаж и запутавшийся в нем кусочек неба. С трудом Асин заставила себя вспомнить давно знакомые слова, потерянные в помутневшей голове.
Она видела открывающийся рот – с ней по-прежнему говорили, – но из него не доносилось ни звука. Зато она отчетливо слышала голоса птиц и шум волн. Они обволакивали, вытесняя все лишнее и пытаясь унять боль.
Впервые Асин будто видела себя со стороны, пускай и думала раньше, что это лишь книжные придумки. У нее покраснели нос и глаза, волосы напоминали сноп сена, а платье, руки и подбородок покрывали пятна засохшей грязи. Она смотрела на свои дрожащие ладони и не отвечала. Как быстро – за час, а то и меньше – все утратило смысл: Асин увозили от папы, от дома, к единственному другу, который, возможно, никогда больше ей не ответит.
А если бы не Циэль и Вильварин, Вальдекриз бы никогда не отправился в Железный Город.
А если бы не Альвар, Вальдекриз и Асин бы никогда не наткнулись на них.
А если бы не Вальдекриз, Асин бы никогда не увидела Третий.
А если бы не Асин, весь этот механизм бы никогда не пришел в движение.
Именно поэтому сильнее всего она злилась на себя – почти ненавидела за невозможность сделать хоть что-то. Будь она и вправду искрой, самой яркой, она бы отмотала назад время и никогда бы не случалась. Не приходила бы в училище, не спрашивала бы у Вальдекриза дорогу к одной из множества одинаковых дверей. Она бы выбрала папин путь, путь торговца, где, может, нет ни океана, ни неба. Зато есть серьги-витражи, жареный сыр, которым еще долго пахнут пальцы, и улыбки, скорее всего подаренные не ей.
Асин никогда не думала, как дорого может стоить единственный выбор. Но киты – мамины киты, забравшие ее когда-то с собой, – манили с детства. Они взмывали в небо. И погибали там, превращаясь в свечи, мыло, духи, корзины и чей-то ужин.
О борт вдруг ударилось что-то тяжелое. Тело Асин швырнуло вперед, и в этот раз она не сумела удержать его – оно, рухнув на доски, растянулось, такое чужое, некрасивое и неправильное. Асин все еще парила где-то сбоку, чувствуя при этом дрожь в руках и боль в голове, слишком реальную для человека, отделившегося от себя.
Альвар отскочил, рявкнул, обнажив зубы, но Асин вновь не услышала даже приглушенный звук его голоса. Зато услышала китов, которые запели как никогда громко. И она подхватила их мотив, надрывая горло, чтобы только заглушить собственные мысли – их было слишком много. Асин зажала уши и закричала, медленно начала вставать на колени, когда за бортом показалась первая блестящая фигура.
Киты манили своей бессловесной песней, будто обещая, что там, где нет ни людей, ни аномалий, все будет хорошо. И Асин заметалась – как когда-то заметалась ее мама – и, вскочив, ринулась к фальшборту, откуда ее тут же оттащили. Альвар схватил ее за ворот, зацепив пальцами и волосы, и отбросил к команде, которая тут же обступила кольцом, не давая выбраться. На Асин смотрели люди с одинаковыми лицами: среди них не было ни Альвара, ни того рыжего юноши. Их будто вылепили по общему подобию: волосы блеклые, похожие на засохшую грязь, глаза серые, словно дождливое небо, поджатые полосы-рты и землистая кожа. Не похожие ни на кого, лишь друг на друга, люди из глины и песка. Их хотелось разбить. Как и все вокруг.
Асин вскинулась, раскрыла рот и вновь услышала лишь китовью песню. Но «Небокрушитель» был гостем Первого, не ощетинившимся гарпунными пушками. Впрочем, это не мешало команде, испугавшейся дикой тряски, хвататься за оружие. Асин дрожала, а мир вокруг, привычный, тянувший из нее воспоминания детства, обращался уродливым чудовищем. Все искажалось, будто в кошмаре: парящий корабль, ее любимое синее платье, печальные киты, стремящиеся ввысь. И ее затягивало глубже, она падала в почти бесконечную нору, не боясь разбиться.
Киты огибали «Небокрушитель», команда металась, пытаясь понять, что за сила раз за разом стучится о дно судна, угрожая оставить от него одни щепки, Альвар беззвучно отдавал приказы, а Вальцер, оказавшийся вдруг рядом, тряс Асин за плечи. Но она не чувствовала ни прикосновений его рук, ни прохлады ветра, треплющего ее по волосам, ни текущего времени, обернувшегося вдруг для нее густой, застывающей смолой.
– Я тебя вижу, – раздался вдруг голос – и заскрипел, разразился смехом, режущим слух, чаечьим.
Его Асин помнила по снам. А еще – по совсем недавно прочитанному дневнику.
С ней заговорила давно пропавшая, давно отпетая жрецами двух богов мама. И слова ее текли из приоткрытого рта Асин. А еще ей чудилось, что вместе с ними с уголков губ бежит вода, собираясь крупными каплями на разбитом подбородке.
– Моя необычная девочка, моя искорка, – сказала мама, смотревшая своими – ее! – глазами. – Сияй и злись, злись и сияй.
К сожалению, Асин могла лишь злиться. И эта злость разгоралась в ней с каждым услышанным словом. Потому что она больше не была собой, ее тело, проникнув щупальцами через рот, заняла совсем незнакомая, но в то же время родная мама, надела его как новый наряд, сняв перед этим с законного владельца. Асин глядела на себя со стороны и замечала темнеющие кончики волос и глаза, превращавшиеся из океана в небо.
Но никто больше не видел в ней перемен, а Вальцер, продолжавший трясти ее, выкрикивал – это легко читалось по губам – ее имя.
Асин.
– Оставь меня! – зашипела Асин, но даже не услышала себя.
– Ты сама позвала меня, – чуть обиженно ответила мама, стерев основанием ладони очередную каплю с лица. – Когда решила обратить время вспять.
Она менялась: тоньше и длиннее становились пальцы, острее – нос. Но Вальцер – родной, знакомый в захлестнувшем всех и все вокруг безумии – так и видел перед собой Асин. Он хлестал ее по щекам, заглядывая в широко распахнутые глаза, и пытался докричаться. Его пальцы коснулись ее шеи, а на лице отразилось облегчение: видимо, под кожей еще что-то билось.
– Мне будет больно? – почему-то спросила Асин – и нутро ее вновь вспыхнуло, когда мама расхохоталась.
– О нет, моя Асин, это совсем не больно, слышишь? Надеюсь, ты сможешь меня простить. Ведь сможешь? – Мама посмотрела на нее своими яркими глазами и вдруг дернулась, а изо рта ее вновь исторглась вода вместе с черными, извивающимися подобно червям водорослями. – Мы с тобой неделимы, Асин. – Ее щеки тронул легкий румянец, и она накрыла губы ладонью, будто слишком громко икнула за столом. – И встретимся вновь. Смерть не угонится за нами. Я ей не позволю.
«Небокрушитель» задрожал от очередного удара. Даже Асин почувствовала это, хотя и парила невысоко над палубой, беспомощно поджав ноги. Она то и дело уворачивалась от не замечающих ее людей, чтобы ненароком не столкнуться с ними. Происходящее все еще виделось ей сном – кошмаром, в который она наконец рухнула, когда бесконечная нора вдруг оказалась конечной.
– Что это? – Голос Асин прозвучал удивленно, хотя удивления в ней не осталось: лишь бурлящая злость.
– Я, – с улыбкой ответила мама. – Настоящая я, – добавила она, будто это хоть что-то могло объяснить. – Вернее, огромное рыбье тело. Я все еще могу немножечко им управлять. – Она пошевелила пальцами.
– Зачем? – спросила Асин, а опустевшая голова на мгновение показалась такой легкой. Но и она постепенно заполнялась алой, как закатное небо, яростью.
– Потому что ты не хочешь сиять. – Мама говорила так, будто Асин уже должна была это знать. – И если гнев не помогает, то остается другое, одно из самых сильных чувств. Страх. Аномалии, моя искорка, не контролируют себя. Они вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут. И так – до бесконечности. Но ты особенная. Разумная. Слышишь?
Она слышала. И ей это совсем не нравилось.
Мама говорила ее губами – теперь тонкими и бескровными, – и касалась ее пальцами ее лица. Асин же даже не могла нервно пожевать свои волосы.
– Раньше все было проще. – Мама, кажется, обиделась. – Ты начинала злиться и – бум! – время свивалось в кольцо и снова работало на меня. Почему не выходит сейчас? Ты вроде как по-человечески разбилась. Тебя увозит от папы красивый, но злой мужчина. Твой единственный друг то ли жив, то ли нет. А твой корабль пытается разбить твоя же мать. Ты уже должна сиять! А я уже должна слиться со своим шумом в этом даже немного симпатичном теле.
– Откуда ты… – Асин не договорила. Но мама и так прекрасно ухватилась за нить ее мыслей.