– Истории передаются от человека к человеку, Ханна. И каждый раз обрастают новыми деталями. Лишь один знает, что произошло в тот день. Остальным просто хочется сделать именно свой пересказ самым красочным. – Вальдекриз прижал ладонью тесто, собрал со стенок миски и принялся комкать в небольшой, с кулак размером, шар. – Так что будь смелее – и уже завтра вернешься домой с деньгами. Накупишь себе платьев, туфель. И знаешь, иногда для женщин привозят такие маленькие чу́дные носочки, – проговорил он с едва скрываемым удовольствием.
Оставив Вальдекриза наедине с тестом – в компании собак и явно оголодавшего кота, – Асин умчалась наверх, за пером. Гибкий кончик его украшали слова, непонятные, хоть и написанные знакомыми буквами. Значения их Асин не знала, поэтому иногда представляла, что так, например, могло выглядеть ее имя в мире Пока-Острова-Не-Поднялись-В-Небо. На давно перевернутом листе жизни, когда не было ни летающих островов, ни крылатых людей.
Водя острой железной лапкой по своей ладони, Асин медленно, шаг за шагом спускалась по лестнице. Пока в голову не пришла мысль, прятавшаяся за обидой на неуместные замечания о платьях и носочках – будто только это может интересовать девушку.
– Завтра? – спросила она, кажется, слишком громко, и нога соскользнула с нижней ступени. – Но я…
– Не готова? – Вальдекриз звучно шлепнул комок теста в миску. – Так будет каждый раз, Ханна. Пока не превратится в обыденность. Даже не знаю, что лучше: постоянное волнение или вечное недовольство. Ведь когда-то ты устанешь, острова будут казаться тебе похожими один на другой, а мир перестанет удивлять.
– Я ничего не знаю, – прошептала Асин. – Ни о том, куда мы летим, ни о том, что надо делать. Да я даже не знаю, как эти лепешки готовить, мне папа рецепт оставил. А ты просишь меня расписаться.
И все же она вывела на листе подпись – летящую, чуточку неровную. Асин не хотела спорить. И слушать о том, как она останется без крыльев, без денег, без мечты – без всего.
– Я ничего не знаю, Вальдекриз. – Она надавила на бумагу кончиком пера, под которым стала медленно растекаться чернота. – Вообще ничего.
– Тебе и не нужно. Я же говорил: пришла, постояла, ушла. Остальное – не твоя забота. А будешь так переживать, – он быстро подошел к ней и схватил маслеными и белыми от муки пальцами за нос, – оставлю без денег. – Он помедлил. – Ты можешь вообще отказаться, я пришел только за подписью. Ты же знаешь, что на острова не спускаются в одиночку, а так, – он кивнул на лист, – по бумагам нас двое. Если хочешь, отсыпайся завтра. А я все равно полечу. На восходе, – добавил он, будто прекрасно знал: она придет, потому что не сможет иначе.
Свои грязные ладони он вытер о хрустящее после кипячения полотенце, помял его, наслаждаясь звуком, и отсалютовал – приложил два пальца к голове, вскинул руку в воздух. Затем перетянул сверток лентой и отправил за пояс, пока Асин недовольно терла свое лицо, ища в голове хоть какой-то ответ. Но там крутились лишь носочки, платьица. И отвратительно пугающее «завтра».
– Отдыхай, булка. – Вальдекриз накрыл тесто полотенцем и подоткнул края под миску. – Если захочешь, потом скажу, чем вкусно набивать лепешки-кармашки.
Он ушел. Не попрощавшись и не дав Асин ничего сказать. Она стояла, прижимая перепачканные чернилами ладони к щекам, смотрела на приоткрытую дверь, за которой шелестела, пригибаясь от ветра, пшеница. А вечером вернется папа, и Асин за едой непременно ему ничего не расскажет. Ведь так оно бывает у взрослых?
Асин пыталась перекричать ветер. Она стояла, вцепившись в фальшборт несущегося по воздушным волнам корабля, который то тяжело поднимался, то резко падал. Собранные в хвост волосы разлетались, лезли в лицо и в уши, щекотали руки, и Асин то и дело почесывалась, оставляя на бледной коже быстро исчезающие красные полосы.
Погода была отвратительной и прекрасной одновременно. Из-за горизонта выплывал оранжевый круг солнца, рассеивая лучи по бело-голубому холсту неба. Насыщенный свет расстилался по сонной воде. Острова вдали выглядели черными силуэтами, которые совсем скоро обретут цвет; на фоне курчавых облаков беспокойно летали чайки, иногда пикируя к океанской глади. Однако яркие краски тревожили глаза – Асин предусмотрительно скрыла их за летными очками, которые тут же присосались к коже, – а от ветра деревенели пальцы и краснели щеки. К тому же окружающий шум поглощал, наверное, каждое сказанное ей слово – Вальдекризу приходилось то и дело прикладывать ладонь к уху. Впрочем, порой Асин казалось, что он попросту издевается.
После нескольких первых полетов матросы стали привечать ее. Даже сейчас они подходили, хлопали Асин по плечу – из-за этого она вздрагивала – или свистели в спину, чтобы потом помахать рукой или улыбнуться частично беззубым ртом. Она улыбалась в ответ, приветственно складывала ладони вместе, а внутри у нее расцветала гордость. Да, некоторые по-прежнему считали ее заигравшимся ребенком – это легко угадывалось во взглядах и жестах, даже когда они молчали. Но чаще ее, крылатую Ханну, встречали радостно и ждали рассказов о новых местах и странных делах.
За странные дела, конечно же, отвечал Вальдекриз. Он то ли действительно видел многое, то ли умел самозабвенно врать – Асин так и не разобралась. Она и сама каждый раз с интересом ждала очередную историю, хотя внешне старалась не выдавать распирающего ее любопытства. Просто кивала, поддакивала и подбрасывала незначительные детали. Их Вальдекриз умело вплетал в свой рассказ, и тот становился живее. Асин не любила – да и плохо умела – обманывать, потому опиралась на воспоминания папы и свои собственные – когда еще летала с ним на Второй.
Сейчас же, видимо, заметив бледность Асин, Вальдекриз по-быстрому разобрался с желающими познакомиться и пообщаться. Он стоял рядом, одной рукой крепко держась за фальшборт, а другой выстукивая по дереву незамысловатый ритм, который за ветром Асин не слышала.
– А тот изуродованный человек, которого ты упоминал, – она склонила голову к плечу и повернулась к Вальдекризу, надеясь, что ее лучше будет слышно, – это ведь А́тто? – Для верности она провела пальцами по своему лицу, изображая рассекающие его полосы. – Тот, кто учил меня технике безопасности?
– Атто, – бросил слово на ветер Вальдекриз, и оно влетело Асин точно в ухо. – Только раньше звали его иначе. Ни́нген.
Демон?
Так в старых книгах и стенах церкви называли существ, вылезших из самых темных глубин. Жестоких существ, не видевших света и не знавших любви. О них говорили негромко, со страхом. Асин слышала даже, будто именно они утаскивали под воду зазевавшихся рыбаков.
Глаза Асин округлились – да так, что это, кажется, было видно даже за мутными стеклами очков. Вальдекриз криво усмехнулся.
– Когда-то про него говорили, что демона сможет победить только другой демон, людям с ним не совладать.
– А сейчас?
– Булка, подумай своей милой круглой головой. Он встретил своего демона. Такой есть у каждого из нас. У тебя, у меня, – он обернулся и указал пальцем в сторону, – у него. – Вальдекриз приветливо помахал одному из матросов, тот поначалу стал озираться, а затем усмехнулся и сдвинул на затылок шапку, похожую на мешок. – Нинген был легендой среди разведчиков. Он спускался на дно океана, видел затонувшие корабли. И чем дальше заходил, тем меньше в нем оставалось от человека.
Выходит, они направлялись на встречу с существом, сгубившим того, кому покорился даже океан. А ведь глядя на Атто, с его добродушной улыбкой, почти такой же длинной, как папина, и морщинами вокруг глаз, Асин и подумать не могла, что когда-то он был другим.
– Однажды он решил, что может все. Что он поднялся к солнцу. А на такой высоте, Ханна, никто не продержится долго. Кроме бога небесного, – учтиво добавил Вальдекриз, очертив в воздухе круг указательным пальцем. Он не походил на верующего, хотя – это Асин заметила совсем недавно – носил вышитый на манжете диск солнца с пересекавшими его волнами, знак двух богов – Верхнего и Нижнего, Неба и Океана. – И он не просто упал – рухнул камнем, утянув за собой верного товарища, единственного, кто еще мог его выносить. Когда он вернулся, в нем больше не было демона, остался лишь постаревший на целую жизнь Атто.
– У него правда забрали имя? – ахнула Асин.
– Он отдал его сам. Сказал, что больше не демон. Ханна, ведь он, наш старина Атто, совсем не похож на того, о ком я говорю?
Асин замотала головой так, что та закружилась. Ее окутывал свежий морской воздух, запах древесины и – самую малость – рыбы. Казалось, будто она слушает очередную невероятную байку. А может, так и было. Ведь демоны не улыбаются так, что щекочет под ребрами, не треплют по волосам. Асин не слишком нравился этот жест – чересчур вольный для незнакомого человека. Но Атто виделся ей кем-то близким, вроде доброго дядюшки с вечной пригоршней сушеных ягод в кармане, которыми он щедро делился.
Шрамы превратили его лицо в жуткую маску, а вечные синяки под глазами, острые скулы и впалые щеки только дополняли этот пугающий образ. Но прячущаяся за книжками Асин никогда не задавалась вопросами, откуда все это взялось и почему Атто превратился в ходячего бледного мертвеца. Впрочем, даже сейчас она сомневалась, что, попытайся она об этом узнать, Атто ответил бы.
– Он о таком не рассказывает, – усмехнулся Вальдекриз и покачал головой, словно вспоминал о хорошем друге и эта ситуация казалась ему презабавной. – Кто вообще в здравом уме расскажет тебе о самой большой своей ошибке? И я говорю не о тех ошибках, из-за которых ты лишаешься дома или случайно за бесценок продаешь урр и живешь дальше на подачки добрых людей. Я говорю о тех ошибках, после которых человек перестает быть собой. Но ты можешь сказать имя его друга и…
– Это жестоко. – Асин нахмурилась.
– Это груз, с которым он пройдет всю оставшуюся жизнь. И это его вина, Ханна. Странно, что после такого ему позволили обучать новичков. Но, – Вальдекриз фыркнул, – он был лучшим. Заслуги, пусть даже былые, иногда могут ой как помочь. Например, если не хочешь ночевать на улице.