– Я так не могу.
– Ты ставишь под угрозу мое мужество? Я пригласил девушку в кафе, значит, расходы на мне.
– Но я не твоя девушка!
– Это не отменяет нашего гендерного различия.
– Ты что, сексист?!
– Черт, Лиля! Иногда ты такая трудная… – беззлобно усмехается Тим. – Мы с тобой на дружеской встрече, почти деловой. Пригласил тебя я, поэтому будет честно, если я заплачу. Ты ведь угощала меня чаем сегодня. Считай, это возврат долга. Идет?
– И как у тебя это получается?
– Что именно?
– Так все разложить, что у меня не остается внятных аргументов для спора.
– Я тренировался на Бате.
– Бедный малыш, – вздыхаю я, сдаваясь.
– Итак? «Мясной взрыв»?
– Про мясо я правду сказала.
– Тогда «Четыре сыра» и греческий салат?
Смотрю в добрые темные глаза, и внутри что-то переворачивается. Неужели у меня и правда появился настоящий друг, который на самом деле заботится обо мне?
Через пятнадцать минут на столе появляются тарелки, полные вкусностей. Ароматы горячей выпечки, хрустяшей панировки и пряных соусов заставляют жадно сглотнуть слюну. Девушка-официант просит наши документы, а после приносит два бокала с напитками, переливающимися в лучах заходящего солнца жидким золотом.
– Предлагаю выпить за наш прекрасный тандем! – гордо произносит Тим, поднимая бокал.
– Рановато мы отмечаем победу.
– Где твой настрой, Лилу? – отшучивается он. – И я пью не за победу, а за то, что нашел нового друга. Пусть она и вредничает время от времени, это не делает ее плохим человеком.
– Вот уж спасибо, я польщена, – отвечаю я с улыбкой, протягивая вперед руку с бокалом.
Неспешно ужинаем и болтаем с Тимом обо всем. Слушаю забавную историю его знакомства с Батей и не могу сдержать смех. Оказывается, имя пса выбрано не просто так. Тим очень хотел завести мопса и приехал в питомник с конкретной целью, но… щенок корги не оставил ему шансов. Он был самый крупный и лежал на подушке даже в момент кормежки. И, как настоящему Бате, остальные щенки таскали ему еду, видимо, в знак уважения. Вот так и случилась эта человеко-собачья любовь.
Еды становится все меньше, пустые бокалы сменяются следующей партией. Тело расслабляется, улыбка не сходит с лица ни на секунду. Веселый дружеский вечер заставляет забыться на какое-то время, ровно до того момента, пока Тим не роняет одну фразу, больно ударяющую по груди:
– Лиля, а расскажи о своих друзьях? Ты ни разу никого не упомянула в разговоре. Где ты их прячешь? Судя по тебе, они должны быть отпадными ребятами. Мы даже могли бы как-нибудь затусить вместе.
Вздох срывается с губ, и я тут же делаю несколько глотков холодного колючего напитка с мягким послевкусием.
– Я спросил что-то не то? – тут же спрашивает Тим, меняясь в лице.
– У меня нет друзей, – отвечаю я и запиваю горькую правду еще несколькими глотками.
– Гонишь!
Тимофей недоверчиво смотрит на меня, но через секунду в его глазах мелькают жалость и сожаление:
– Прости…
– Извинения приняты.
Молчание растягивается на несколько неловких минут. Ухожу в себя ненадолго, поддаваясь пьяной грусти.
– Лиль, – осторожно зовет меня Тим, – блин! Я не могу в это поверить! Как так?! Ты же… Ты…
– Одна глупость стоила мне очень дорого.
– Ты говоришь об этом бычаре, что заявился к тебе домой сегодня днем?
– Да.
– Что произошло?
Тим пристально смотрит мне в глаза, но не требует, а вроде как протягивает руку с намерением помочь. Не уверена, что это возможно, но… То ли превышенная алкогольная норма, то ли усталость размазывают меня, как мягкий пудинг по тарелке, и правда льется изо рта непрерывным потоком. Правда, которую я никому не рассказывала. Попросту было некому.
– Мне было пятнадцать, когда мы познакомились, а ему двадцать. Первая любовь, которая изменила мой мир и меня саму. Казалось, раз он старше, то не может быть не прав, и я слушалась его. Во всем. И все равно каждый раз получала подзатыльники. Не так. Не то. Не говори это, не одевайся слишком откровенно. Косметика? Ты что, проститутка? Кого кадришь? Друзья? Забудь! Делай, что я говорю. Думай, что я говорю! Конечно, в пятнадцать лет я понятия не имела, кто такие абьюзеры и с чем их едят. Я постоянно копалась в себе, он вечно обижался и орал на меня, заставляя извиняться за все подряд. За то, что я сплю, дышу или ем. И мне так хотелось ему угодить, что я была готова пооткусывать себе пальцы, если бы это помогло. В середине десятого класса он забрал меня к себе. Ба была против, но мы ее уговорили. Гоша при ней вел себя просто ангельски, помогал – и деньгами, и мужской силой. Мы с ней уже давно были только вдвоем, и такая забота для нас казалась чем-то вроде божьей благодати, но за все приходилось платить. Мне.
Опускаю взгляд, наблюдая, как быстро в бокале поднимаются пузырьки. Это больная тема, но откровенность, на удивление, приносит капельку облегчения. Будто вытаскиваешь загнившую занозу из кожи, с одной стороны, больно, но с другой – ты понимаешь, что скоро боль уйдет, рана заживет и перестанет беспокоить. Только бы так и было.
– После моего переезда первые несколько месяцев все было почти нормально. Я жила по расписанию и правилам, всегда была под присмотром. Мои школьные друзья и подруги уже окончательно поняли, что я потеряна для них, перестали звать на общие вечеринки, звонить и писать. Моим окружением был Гоша и его друзья. Хотя он не отказывал себе в удовольствии потусить с ними, заперев меня в квартире. И в какой-то момент, – горько усмехаюсь, ощутив острый приступ ненависти к себе, – я решила, что так и должно быть. Ведь я его вроде как люблю, и он говорит, что тоже, что жить без меня не может, что только я одна ему нужна… – Першение в горле перехватывает голос. – Прости, – хриплю я и хватаю бокал.
– Ничего, Лиль. Все хорошо, я слушаю. Продолжай, – успокаивающим тоном произносит Тим.
– Я не пошла на выпускной в одиннадцатом классе. Игорь обещал, что мы сами его отметим, но вместо этого усвистел куда-то со своими дружками. Я простила! – Во мне начинает бурлить злость, ведь я приближаюсь к финалу истории, разрушительному и страшному. – А потом он запретил мне поступать в университет. Сначала уговаривал, заверял, что и сам прекрасно нас обеспечит, а мне всего лишь нужно сидеть дома и ждать его команды раздвинуть ноги или накрыть на стол. Я не соглашалась. Пошли скандалы, потом угрозы. Я плакала сутками, ругань стояла такая, что соседи один раз вызвали полицию. Так я и спаслась. Сказала, что напишу на него заяву, если не отстанет и не отпустит домой. Гоша испугался, но и разозлился не меньше. Преследовал меня, запугивал, а потом умолял вернуться и клялся в любви. Честно? Иногда мне хотелось просто исчезнуть, лишь бы это все закончилось, но у меня была Ба. Я не могла оставить ее одну. А еще в тот период я услышала первую песню Гратиса…
Нерешительно поднимаю взгляд на Тимофея. Его лицо белое как лист бумаги, а вот глаза неестественно черные. Губы сжаты в тонкую линию, пальцы, удерживающие бокал, напряжены до предела.
– Продолжай… – цедит он.
– В университет я все-таки поступила, как ты сам можешь видеть, но Гоша не унимался. Если я гуляла с кем-то, то он был тут как тут, все портил, угрожал, махал кулаками. Постепенно от меня начали шарахаться все, даже девочки, и я перестала пытаться подружиться с кем-то или познакомиться. В начале прошлого лета Гоша уехал, и мой кошмар закончился, но от последствий никуда не деться. В группе меня недолюбливают, считают какой-то шизанутой. Ба часто болеет, поэтому приходится много работать. Времени на какие-то глупости просто нет, ну, кроме охоты на Гратиса. – Я пытаюсь улыбнуться, чтобы закончить монолог на мажорной ноте. – И именно эта глупость уже много месяцев держит меня в более-менее стабильном эмоциональном равновесии.
– Он тебя бил? – жестко спрашивает Тим, не приняв во внимание мою попытку вернуть веселый настрой.
– Не то чтобы… – уклончиво отвечаю я.
– Ты сейчас собираешься его оправдывать?
Невольно отклоняюсь, шире распахнув глаза.
– Извини, – говорит Тим с искренним сожалением, – ты говорила о полиции, у тебя должны были быть основания для заявления. Мы ведь детективы, помнишь?
– С тобой забудешь, – вымученно усмехаюсь я, – ты ведь уже и сам все понял. И я не его хочу оправдать, а скорее себя. Это я была идиоткой, понимаешь? Я позволяла ему это делать и все прощала.
В глазах появляются слезы, чувство вины проворачивает лезвие в сердце. Я виню себя больше, чем Гошу. Ненавижу себя больше, чем его. И наказываю. Наказываю до сих пор. Каждый день. Я не заслуживаю друзей, не заслуживаю парня. Я просто снова все разрушу, ведь, возможно, Гоша не был бы таким, если бы я вела себя по-другому. Вдруг причина действительно во мне?
– Стоп, Лиля, погоди! Ты-то тут при чем? Ты была еще совсем девочкой, да и сейчас ненамного старше. Этот… – злобно рычит Тим, не стесняясь в выражениях, – должен был понимать, что делает. Что ненормально указывать человеку, как жить. Ненормально принимать решения за него. Ненормально ломать психику ребенку. Ненормально уничтожать твое «я». Все это: запреты, контроль, унижения, выбивание чувства вины, давление, насилие – ненормально! Это не любовь. Понимаешь?
– Я понимаю… – всхлипываю я, смахивая слезинку со щеки.
– Лиля, у меня есть сестра, и примерно в твоем возрасте она прошла через что-то подобное. Даже вспоминать это жутко, я ее с трудом узнавал. Я не догонял, что происходит, а когда стал свидетелем ее ссоры с бойфрендом, то чуть не убил этого дегенерата. И что ты думаешь? Она его защищала! Защищала как самое дорогое, что у нее есть. Вы нежные существа, Лиль. Вами движут чувства, и вы любите спасать всех, принося себя в жертву, но так нельзя. Мы вытащили мою сестру из этих больных отношений, но это была целая война. И мне очень… очень жаль, что тебе пришлось пройти это в одиночку. И, Лиль, – на губах Тима появляется слабая, но добрая улыбка, – ты победила. Слышишь? Ты умница. Это в прошлом, а у тебя все хорошо. Этому бычаре нужно в дурку, ясно? А еще лучше в тюрьму. Как же я сейчас жалею, что не спустил его днем с лестницы.