…Алексей Николаевич проматерился еще раз и громко крикнул:
— МА-А-АТРОС!
Матрос явился сразу же, не успел даже комбат вздохнуть.
— Замполит батальона, через пять минут у меня!
Матрос, пытавшийся упасть в обморок, опомнился, пулей вылетел из казармы и сразу же лоб в лоб столкнулся с капитаном Четкиным. Четкин для проформы дал матросу в фанеру, и поспешил к комбату. В батальон через месяц прибывала флотская комиссия по проверке личного состава. Кадровики, как их не ублажай, все равно нагадят, особенно если за принятым батальоном числятся двадцать самовольщиков. «Сочинцы» в батальоне были матерые, кто по паре месяцев в бегах, а кто и по паре лет. Стараниями замполита батальона, комбата и двух свежеиспеченных ротных, семеро из двадцати были отловлены по всему необъятному Дальнему Востоку, на тринадцать «скокарей-лыжников» заведены розыскные дела, но баллов это не прибавляло. Никого не волнует, что майор Перегудов принял батальон с двадцатью «сочинцами», а через две недели командования их поубавилось. Так вот у нас принято.
Алексей Николаевич посовещался с замполитом, обматерил кого-то по телефону и полон грустных дум отправился к командиру полка на разбор вчерашних полетов незабвенного лейтенанта Булыги, который, обидевшись на начфина, накостылял заодно и начпроду, а полкового НОКиСа, не представившего во время какую то выписку на Булыгу, со всей пролетарской ненавистью засунул в шкаф для личных дел, вследствие чего многие личные дела были безнадежно испоганены.
Через полторы недели случилось событие, не вписывавшееся ни в какие рамки, попросту говоря — чудо. Все тринадцать самовольщиков из батальона майора Перегудова, один за одним, начали прибывать на КПП и предъявлять документы, удостоверяющие личность. После предъявления документов самовольщики попадали в руки лейтенанта Булыги и подленько улыбающегося капитана Четкина. Прямо с КПП возмущенно вопящих «лыжников» вели в батальон, где их приковывали наручниками к кроватям и решеткам на оружейных комнатах. По расположению батальона бегали прокурорские работники и полковой строевик и не знали, куда деваться от свалившегося счастья. Прокуроры пытались допросить самовольщиков, что же заставило их сдаться? «Лыжники» молчали, как партизаны на допросе, и с дрожью вспоминали встречавшего их на КПП Булыгу и его нехитрые, полные «нежности» наставления. Полковая общественность прочувствовала, что майор Перегудов не так прост, как казался. Прибывшая позже комиссия с суеверным ужасом обнаружила, что в батальоне самовольщиков нет! А один из сухопутчиков, бывший в составе комиссии, этакий матерый политический работник в чине полковника, увидев Алексея Николаевича, прослезился от счастья и сказал:
— Здравствуй, барин!
Члены комиссии открыли рты и пробыли в этом состоянии до вечера, а вечером была баня и небольшая попойка, так, ящика на три.
«Отправить по всем адресам проживания самовольщиков телеграмму следующего содержания: „Ваш сын (брат,)(отец),(дед), (сват), (кум), ранее проходивший службу в рядах морской пехоты в\ч такая-то, за время прохождения службы получил тяжелейшую морально-психологическую травму, вследствие чего совершил самовольное оставление части, на основании Федерального закона… номер (от балды), и рассмотрении дела вашего сына на заседании военной прокуратуры Тихоокеанского Флота, принято решение: уголовное дело в отношении Ф.И.О по факту самовольного оставления части прекратить, зачесть срок службы, выдать все документы на руки, так же выплатить денежную компенсацию за причиненный моральный ущерб в сумме (как можно больше). За получением денег и документов обращаться в финчасть в\ч такой-то. Деньги выдаются в случае появления предъявителя Ф.И.О немедленно при наличии документов, предъявляющих личность, перечислением на сберкнижку в течении трех-четырех лет“.
Приписка: (может эта бодяга и прокатит?)».
НОГА
На дворе было начало девяностых годов, на плацу в училище был снег, замполит батальона и рота первокурсников, которая загибалась в караулах, нарядах во время зимнего отпуска. Я в караулах загибался в должности помначкара, в нарядах по столовой в должности старшего рабочего, вечером я загибался в каптерке, пересчитывая простыни, наволочки, портяночный материал и мыло. Невеселые были времена, весьма невеселые. Как-то субботним утром моему взводу все-таки выпал отдых, никуда мы не заступили, поэтому после подъема и завтрака добросовестно хрючили на своих шконках, наш взводник заперся у меня в каптерке и продувал мне в нарды увольнение за увольнением (прошу учитывать, что в нарды я сел играть в первый раз, поэтому безбожно мухлевал).
— Смирна-а-а-а-а-а-а-а-а! — раздался вопль дневального, в казарме началось вялое шевеление.
— Кто это там? — удивился взводный и погарцевал представляться. Через пять минут весь наш взвод был застроен перед батальонным замполитом, моложавым и полным оптимизма подполковником.
— Сынки! — взвыл он, — я организовал ваш досуг!
Во взводе начались довольные похрюкивания и повизгивания, какие-то не шибко умные курсанты подумали, что замполит привез девочек, бильярд и пиво. Меня охватило уныние: щас куда-нить попремся, в какой-нибудь музей исторической славы, или на встречу со студентками какого-нибудь культмедпросвета, хотя лучше, конечно, студентки. Я поделился своими соображениями с Эдиком Ворошиловым, стоявшим сзади меня и подпиравшим меня башкой. Эд всхлипнул, вытер слюни сказал:
— Шбтр нафих х-х-х-хр-р-р-р, — и снова заснул: бедолага стоял трое суток подряд в наряде по роте, поэтому хронически не высыпался.
Через пять минут мы стояли в шинелях, и осматривались на предмет, доблестного и молодцеватого вида перед посещением музея восковых фигур.
В музее кроме нас никого не оказалась, поэтому мы сперва тащились за экскурсоводом, потом потихоньку разбрелись по залам. Взводник устал нас всех ловить, поэтому громко крикнул на весь музей:
— Все на выходе через час, — и быстренько ретировался по своим неотложным капитанским делам.
Курсантики занялись кто чем: кто-то пытался пощупать восковую Мерлин Монро, кто-то бездумно пялился на восковых уродцев. Я шлялся по залам, пока не обнаружил небольшой закуток для экскурсоводов. Небольшой диванчик, столик, чайник, чай, кофе и различные плюшки. Все это располагалось за внушительной фигурой Петра Первого. Спрятавшись в закутке я вскипятил себе воды, навел кофе, сняв шинель я удобно устроился на диванчике и начал наслаждаться жизнью. В это время полусонный Эдичка Ворошилов, шляясь по залам музея, постепенно заблудился и заснул стоя, прислонившись головой к фигуре какой-то женщины-обезьяны. Так прошел час, я наслаждался жизнью, когда послышался вопль взводного, собиравшего все наше стадо. Пришлось одеваться и поспешить на выход, проходя возле зала с людьми-уродами услышал грохот. Сперва я упал на пол и по пластунски отполз подальше, потом, сжираемый любопытством, поднялся и заглянул вовнутрь. На полу сидел Эдичка, сонно пялился вокруг и держал в руке восковую волосатую ногу. Женщина-обезьяна спокойно стояла на постаменте без одной ноги и пялилась на меня.
Пришлось в срочном порядке поднимать Эда с пола, и присобачивать обратно оторванную конечность. Нога обратно вставать не хотела и постоянно отваливалась, издалека послышался голос экскурсовода, и поэтому пришлось срочно ретироваться, Эдик впопыхах прихватил ногу с собой, и поэтому несся по залам за мной как воплощение военного каннибализма: полы шинели развевались, кокарда на шапке смотрела куда-то в сторону Китая, при этом он крутил ногу у себя над головой. Пришлось остановится и призвать Ворошилова к порядку, заставить его заправится итд. Не зная, куда девать вновь приобретенную пятую конечность, Эдик засунул её под шинель и так с ней и приехал в училище. Так как третья нога всем была без надобности, я её зашвырнул в дальние отсеки в каптерке и позабыл про неё на долгих два года…
Вот мы уже и на третьем курсе, стоит весна, а у нас, как обычно, залет и лишены увольнений, но уже как-то не печалимся по этому поводу, а спокойно и решительно самоходствуем.
В этот день дежурным по училищу заступил полковник с кафедры психологии, весь такой нервный и легко внушаемый, любящий частенько пересчитать личный состав, и помучить дежурных и дневальных. На свою беду я заступил дежурным по роте. По приходу с развода, начал заниматься приемом оружия и прочим, прочим, что положено дежурному по обязанностям. Наряд потек как обычно, медленно и размеренно, постепенно все офицеры разошлись по домам, ответственный по роте тоже испарился, последним уходил ротный, который, уходя, озадачил меня восстановить чучело для рукопашного боя, в простонародье «Леха»…
Наши самоходчики один за одним потянулись на выход, всех уходящих я предупреждал о грядущей ночной проверке, все обещали к двум часам ночи вернутся. Возле меня маялся мой дружок Вовка Степной и все просил его прикрыть в случае проверки: ему край надо было отлучится до 5 утра. Попив в каптерке с ним чаю, помозговав, мы решили соорудить «куклу» на его кровати. Кукла получилась отменная, и довольный Вовка легкокрылым бакланом перемахнул через забор и скрылся во мраке ночи. Все шло по плану и я принялся за изготовление нового «Лехи». Сбил скелет из реек, натянул на скелет старый, но чистенький камуфляж, зашил все отверстия, не положенные по уставу, один из моих дневальных сгонял в соседнюю казарму, где шла грандиознейшая укладка и полировка паркета, и принес мешка два опилок. Время за работой уходило быстро, и я с головой ушел в творчество. Постепенно один за одним все самоходчики вернулись в казарму, все, кроме Вовки, и все было бы хорошо но… От создания чучела меня отвлек телефонный звонок.
Звонили из соседней роты, дежурный был у них и считал личный состав, причем накрыл уже двоих самоходчиков, пытавшихся обмануть бдительного дежурного по училищу с помощью нелепых имитаций своих тел под одеялами. «Мля-я-я-я-я… Вот попал!» — подумал я и заметался в панике по казарме.