— Но как же при этом король может не выступить против него? — прошептал отец Беллора.
10
Ночную тишину разорвали дикие, испуганные крики. Несколько секунд деревня содрогалась от шума — а казалось, прошло несколько часов. Повсюду вокруг площади хлопали двери и из домов, свирепо крича, выбегали крепкие широкоплечие крестьяне с дубинками и серпами в руках. Добежав до того дома, из которого доносились крики, они вышибли дверь.
Посередине комнаты, у подножия сломанной лестницы, приставленной к полатям, стояла на коленях седовласая женщина. Повсюду валялись перевернутые столы и табуретки, комод лежал на боку, рядом с ним — разбросанное в беспорядке белье и одежда.
Мужчины вытаращили глаза от изумления.
В следующее мгновение к ним, сам по себе, полетел кувшин.
Крестьяне завопили и пригнулись. Один из них бросился к женщине и подхватил ее под мышки.
— Ты ушиблась, Гризельда?
Женщина перестала кричать и, тяжело дыша, уставилась на своего спасителя широко раскрытыми глазами.
Деревянная кружка помчалась к голове мужчины. Он присел, а Гризельда взвизгнула.
— Да ну, подумаешь! — браво проговорил крестьянин. — Ерунда какая. Ты-то как?
— Я не… не ушиблась, — выдохнула женщина. — Нога… болит, но пожалуй, ничего страшного.
— Ну вот и хорошо. Давай-ка, держись за меня.
Крестьянин-здоровяк, поддерживая Гризельду, повел ее к двери.
Прямо ему в лицо устремилась табуретка.
Вскрикнув, крестьянин отступил. Табуретка пролетела мимо и врезалась в камин. Мужчина бегом бросился к двери.
Остальные поспешно отступили, а спаситель Гризельды выбежал из дома и бережно опустил женщину на землю.
— Вот… вот спасибо тебе, Ганс, — проговорила старуха, держась за его плечо.
— Не за что, — тяжело дыша, отозвался он. — Что у тебя с ногой-то, Гризельда?
Гризельда осторожно ступила больной ногой, опасливо перенесла на нее вес тела.
— Ничего, держусь вроде.
— Ну вот и славно.
В доме закричали. Те крестьяне, что стояли на пороге, отскочили назад и захлопнули за собой дверь. В дверь тут же что-то с грохотом врезалось.
— Это дух очага буйствует, — пояснил, отдышавшись, один из крестьян и, обернувшись, увидел, что площадь быстро заполняется мужчинами и женщинами. Они явно пришли поинтересоваться, стоит ли убегать, покидать родные дома или пока нет.
Ганс также заметил собравшихся и пошел к ним, подняв руки.
— Опасность миновала, люди добрые. С Гризельдой все хорошо. Она напугалась, но жива и здорова.
— Напугалась — что правда, то правда, — призналась Гризельда. — Легла я, значит, спать… Только заснула, вдруг то-то ка-ак шарахнет о стену прямо рядом с моей головой. Я с полатей соскочила, к лесенке кинулась, только ногу поставила — а все ступеньки разом рухнули, как будто то подпилил их!
— Слава Богу, хоть ногу не сломала! — крикнула какая-то добросердечная женщина.
Вперед вышел седой старик.
— Говорил я тебе: старая ты уже на такой верхотуре спать! Ты ж теперь одна-одинешенька в доме своем, так строй себе постель внизу!
— Да будет тебе, Хью, — скривив губы, бросила Гризельда. — Спустилась бы я, кабы ступеньки не подломились бы.
— Да уж… — проворчала другая женщина и чопорно поджала губы. — Только вот не каждую ночь духи швыряются чем попало.
— Слава Богу! — Старик перекрестился. — Вот только откуда он взялся — дух этот?
Крестьяне молча переглянулись.
— Сроду в этом доме духов не водилось, — заметил кто-то.
Стало тихо-тихо. Страх сковал сердца крестьян.
— Ушел он вроде, — проговорил Ганс, запрокинув голову и прислушавшись.
Все остальные тоже примолкли и прислушались. И верно; никаких звуков из-за двери домика Гризельды больше не доносилось.
— Ну, так я, пожалуй, домой вернусь, — не слишком уверенно проговорила Гризельда и повернулась к двери.
— Не ходи, — удержав ее за локоть, сказал Ганс. — Дождись рассвета. Приедет священник из Мальбрарля, освятит твой дом, тогда и сможешь снова войти в него.
Гризельда застыла в нерешительности.
— Даже не думай! — Молодая крестьянка, державшая за руку ребенка, подошла к старухе, набросила ей на плечи шаль. — Переночуешь у нас — места хватит. Ганс на полу поспит.
— Угу, — кивнул Ганс, встретился взглядом с женой и улыбнулся. — Не впервой.
— Ганс! — вырвалось у женщины. Она опасливо оглянулась на соседей и покраснела.
На площади на миг стало тихо, а потом крестьяне разразились дружным хохотом. Надо сказать, что шутка рассмешила их гораздо сильнее, чем следовало бы.
— О-ох, — утирая слезы, выдохнул Ганс. — Ты… ты прости меня, Летриция. Это я, конечно, загнул… нагло соврал, в смысле.
— Да не то чтобы нагло, — сверкнув глазами, отозвалась его жена. — Главное — вовремя. Ну, пойдем, Гризельда, не отказывайся.
— Ладно, ладно, уговорили, — с улыбкой посмотрела на Летрицию старуха. — Благослови вас Господь! Вот уж право: друзья познаются в беде.
— А на что еще тогда сдались соседи? — улыбнулась Летриция и взяла Гризельду под руку.
— Ну все, люди добрые, — выкрикнул Ганс, когда женщины отошли от дома Гризельды. — Давайте разойдемся по домам, покуда еще есть время поспать. А то ведь с утра работать!
Толпа ответила ему недовольным ворчанием, но все же крестьяне начали мало-помалу разбредаться по домам. Некоторые оглядывались, бросали опасливые взоры на дом старухи. Но вот наконец хлопнула последняя дверь, и в ночной деревне снова все стихло.
А за дверью дома Гризельды со звоном разбился глиняный горшок.
— Жарко, пап. — Магнус утер пот со лба и потянулся за бурдюком с водой. (Вина отец ему пить пока не позволял.)
— О-о-о. — Род укоризненно покачал головой. — Все-то ты жалуешься. А куда же подевался отважный воин, который был готов претерпеть все трудности в борьбе за великое дело?
— Церковь — не такое уж великое дело, — проворчал Магнус.
— Ты только маме так не говори. И между прочим, если ты до сих пор не заметил: мы — на стороне короля. И в чем проблема, не пойму? Ты что, хотел бы чем-то другим заняться? Чем?
— Предложи. Как ты любишь говорить, я открыт для предложений.
— Вряд ли я сумею сделать предложение, которое придется тебе по сердцу. Пойми, сынок, дело у нас очень важное. Нам нужно завербовать шпиона — кого-то такого, кто бы был верен королю и королеве, но при этом, не вызвав подозрений, мог бы проникнуть в монастырь.
— О… — Магнус обернулся и нахмурился. — Так вот почему мы пытаемся найти кого-нибудь, у кого есть родственник из числа монахов?
— Быстро сообразил.
Магнус поморщился:
— Ну ладно, пап. Ты за кого меня принимаешь? Что я, мысли читать умею, что ли?
И тут он вдруг умолк.
— Что стряслось, сынок? Услышал собственные слова?
— Да. Вот только, к сожалению, не твои. Я разве виноват в том, что ты лучше меня закрываешь свои мысли?
Вот оно что… Род удивился. Он не предполагал, что Магнус когда-либо в этом признается.
— На самом деле я ничего не закрываю, сынок, а всего лишь пытаюсь не вдаваться в детали.
Магнус кивнул:
— Я это запомню.
— Не переживай. В один прекрасный день у тебя все будет получаться само собой.
Род задумался о том, что было бы неплохо, если бы Магнус стал называть его отцом, а не папой, как полагалось малышам, но решил, что сейчас лучше об этом не говорить.
— Кстати, о том, что происходит само собой, — заметил Магнус. — Скоро закат. — Мальчик прищурился, глядя на клонящееся к горизонту розоватое солнце. — Ты уверен, что мы доберемся до деревни засветло?
— Ну-ну, давай продолжай и дальше сомневаться в своем отце, — вздохнул Род. — А вот, на счастье, и местный житель. Спроси-ка у него.
Магнус вгляделся вдаль и увидел крестьянина, который шел по полю за волом, тащившим плуг. Крестьянин был молод, лет двадцати, не более, широкоплеч и мускулист. Краем глаза Род наблюдал за сыном. Магнус приосанился, расправил плечи, сжал кулаки. Сравнение с крестьянином вышло не в пользу мальчика. Род улыбнулся и помахал крестьянину рукой.
Пахарь заметил путников, дружелюбно усмехнулся и махнул рукой в ответ. Поравнявшись с незнакомцами, он крикнул на вола, и тот остановился, опустил голову и стал жевать траву, а крестьянин с терпеливой улыбкой подошел к плетню и вытер пот со лба.
— Добрый денек, жестянщики!
— И тебе доброго дня. — Роду этот парень понравился с первого взгляда. Большинство крестьян по возможности предпочитали не разговаривать с жестянщиками. Мало того — парень и Магнуса поприветствовал. — А денек славный выдался.
— Да, что верно — то верно. Славный нынче денек, погожий. И завтра, похоже, тоже погожий будет, — заявил пахарь, окинув небосвод наметанным взглядом. — Да и попрохладнее нынче, слава Богу!
Род намек понял и отстегнул от седла бурдюк с вином.
— Кто горячо трудится, того мучит жажда. Изопьешь?
— Ну, это спасибочки, конечно, — широко улыбнулся крестьянин и взял у Рода бурдюк. Подняв его над головой, он поймал ртом струйку вина. Испив порядочно, он со вздохом отдал Роду бурдюк. — Славное винишко, терпкое, молодое. То, что надо в жаркий денек!
— Это верно, — усмехнулся Род. — Меня звать Оуэн. Жестянщик я. А это Мэг, сынок мой.
Магнус не дрогнул. Это имя он сам себе выбрал.
— Ну а я прозываюсь Хобэн, — ответил пахарь. — А какие вести у тебя, жестянщик?
— Да вестей немного. Все больше насчет этих заморочек между церковниками.
— Что же — причастие-то нам будут давать, как раньше, или как?
— Думаю, будут, а как же иначе, — нахмурившись, отозвался Род.
Хобэн кивнул:
— Ну так тогда мне и дела мало — какие там у них промеж себя распри. Ежели только вот… — Он сдвинул брови и покачал головой. — Только бы братца моего эти делишки не коснулись.
— Братца? — От волнения у Рода по спине побежали мурашки. — А братец-то твой тут при чем?
— Да при том, что монах он.
Вот это да! Род еле удержался, чтобы не броситься к крестьянину и не обнять его. Магнус стоял неподвижно, широко раскрыв глаза, и молча наблюдал. Но Род был слишком опытным охотником для того, чтобы бросаться на дичь, пока та не оказалась слишком близко и не имела бы возможности убежать. Он переступил с ноги на ногу и нахмурился, старательно разыгрывая изумление.