Гвен понимающе кивнула:
— И как им отличить дурное от праведного, когда сама Церковь противоречит собственному учению? О да, ваше величество, все это и меня тоже тревожит. Не будет согласия в наших домах, в наших семьях, если не будет порядка в Церкви.
— Меня же более тревожит согласие в королевстве, — заявил Туан и даже не постарался скрыть своего раздражения.
— Это одно и то же, — обернувшись к нему, проговорила Гвен. — Просто ваш дом больше нашего, но и для него основой служит Церковь.
— И вот теперь эта основа рухнула, — прошептала Катарина.
Но Гвен покачала головой:
— Я так не думаю. Она дала трещину, но пока не рухнула.
— А я бы сказал, что она в руинах, — горячо возразил Туан, — А как же может быть иначе, когда Грамерайская Церковь отделилась от Римской, а аббат объявил себя архиепископом?
— В истории Римской Церкви всегда бывало много епископов, если я верно понимаю Библию, ваше величество. А трещину можно залатать.
— Как же? — сразу встрепенулась Катарина.
— Верностью Римской Церкви. Пусть существует раскол в ордене Святого Видикона, но сама Церковь останется единой.
— И народ поймет, что этот архиепископ-самозванец — всего лишь отщепенец? — Туан вытаращил глаза. — Славно сказано, миледи! Но как же нам донести это до наших подданных?
— Объявив о вашей верности Римской Церкви, ваше величество.
— Но тогда архиепископ соберет войско, какое только сумеет, и пойдет на нас войной! — воскликнула Катарина.
— А разве теперь он не станет этого делать? Подумайте, ваше величество. Его указы говорят лучше него самого: либо люди выказывают верность ему, либо объявляются еретиками и потому должны быть отлучены от Церкви.
— Это так. — Туан понурился. — Сами мы объявим об этом или об этом объявит он, так или иначе — мы окажемся на стороне Рима.
— Каков змей! — с жаром выкрикнула Катарина.
— Скажите лучше — лис. Однако таким образом вы могли бы выкурить хитрого лиса из его норы.
— Сравнение очевидно, — кивнул Туан. — О горе мне! Если бы только можно было хоть каким-то способом втолковать людям, что аббат разрушил свой собственный орден! Тогда бы они поняли — даже простые крестьяне, — что откололся сам аббат, а не вся Церковь!
— Но у тебя есть средства для этого, — напомнила супругу Катарина. — Те монахи, что выстроили себе новую обитель неподалеку от города.
Туан помрачнел:
— Я не стану использовать этих праведных людей для такой цели.
— Ну, тогда вам придется созывать войско, — заметила Гвен. — Либо, если вы пожелаете избежать гражданской войны, вы будете вынуждены признать новую Грамерайскую Церковь.
— Не может быть, чтобы вы искренне верили в то, что нам следует так поступить! — возмутилась Катарина.
— Не верю, — согласилась Гвен, — ибо тем самым вы с Туаном присягнете на верность новому архиепископу и выразите готовность ему повиноваться.
— Никогда! — гневно сверкнула глазами Катарина.
— Это не должно случиться, — добавил Туан.
— Если так, то вам следует объявить всей стране о том, что вы верны Римской Церкви, — посоветовала ему Гвен, — и призвать все добрые души вместе с вами выразить верность Оку Господа, Папе.
— Стало быть, так и следует поступить, — выдохнула Катарина. Ее глаза метали молнии. На несколько мгновений в королевских покоях воцарилось безмолвие.
Королева нахмурилась, посмотрела на мужа.
Туан сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво изучал взглядом крышку столика.
— Что же, милорд! — вскричала Катарина. — Ты не станешь объявлять свою волю?
— Думаю, не стану, — медленно проговорил Туан.
Катарина вперила в него взор, полный изумления и возмущения. Казалось, над солярием собрались грозовые тучи.
Но тут Туан сказал:
— Мы станем еретиками, если объявим о своей верности Риму, а если не объявим, все равно останемся еретиками. Но если мы промолчим, не дадим ему никакого ответа, под его знамена станет меньше народа.
Катарина широко раскрыла глаза и медленно кивнула:
— Верно. Пара-другая лордов смогут и воздержаться от бунта, движимые неуверенностью.
— Пожалуй, — подтвердил Туан. — А если так, то мы получим еще несколько дней — покуда этот архиепископ будет ждать и ждать ответа, которого не будет.
Катарина кивнула:
— Игра стоит свеч, милорд.
— И я не смогла их переубедить, — сказала Роду Гвен через полчаса, во время сеанса телепатической связи.
— Что ж, по крайней мере ты помогла им не поддаться искушению, — отозвался Род.
— Какому искушению? — непонимающе спросила Гвен.
— Искушению спасти страну от гражданской войны за счет того, чтобы прижать архиепископа к ногтю, — ответил Род.
— А, да. В этом я, пожалуй, им и вправду помогла.
— Вот видишь? Я так и знал, что ты сумеешь отлично поработать вместо меня.
— Но, быть может, тебе удалось бы убедить их величества в том, что им следует прямо сказать о своих намерениях, — сказала Гвен, и Род услышал ее мысленный вздох.
— Может быть, — отозвался Род. Пыльная дорога с тремя колеями словно растворилась. Гораздо более живым для него сейчас был образ Гвен. Но, если на то пошло, разве так было не всегда? — Однако сделано важное достижение. Понимаешь, как бы плохо я ни относился к королевской власти в принципе, я бы ни за что не променял ее на власть священников.
— Я бы тоже непременно предпочла Катарину и Туана, — согласилась Гвен.
— Конечно, потому что в этой парочке есть женщина, благодаря которой все суждения монархов смягчаются. — Род не стал упоминать о том, что на практике все получалось как раз наоборот и в роли смягчающего фактора выступал Туан. — Кроме того, королей можно убедить в достоинствах конституции парламентского правления.
— А духовенство — нельзя?
— Конечно, нет. Хороший священник изо всех сил старается уподобиться Богу. А бог — автократ.
Мысли Гвен словно бы успокоились, и в них воцарилась благодарность супругу.
— Это ли я должна сказать их величествам, муж мой? Таково ли твое суждение о нашем разговоре с ними?
Род поежился:
— О Господи, нет, конечно! Из-за этого у них могут появиться дурные мысли. Ты можешь им сказать, что мое мнение таково: Туану следует оказать монахам-беженцам всемерную поддержку, хоть он и мучается угрызениями совести, не желая их использовать в своих интересах. Просто напомни ему о том, что всегда не грех иметь запасную стрелу в колчане.
— Так я и скажу, — отозвалась Гвен, а Роду показалось, что на другом конце телепатического «провода» его жена весело хихикает.
— Туан и Катарина могли бы даже для начала переселить монахов в один из своих малых замков. Тогда у народа сложилось бы впечатление, что образовался некий альтернативный монастырь, и ни о каком «использовании» монахов и речи не было бы.
— Как же ты хитер и изворотлив, — заметила Гвен.
А ты — мастерица говорить комплименты. Что же еще… О, вот что! Их величества могли бы попросить лояльных лордов прислать им по нескольку рыцарей, милая. Ну и лишние, никому особо не нужные воины тоже не помешали бы.
— Верно. Это стоило бы сделать. — Мысли Гвен сразу утратили веселость. — Это все, что ты желаешь им передать через меня?
— Ну, разве что только то, о чем я говорил в самом начале.
Гвен смутилась.
— Что именно, господин мой? Было много разных мыслей.
— Главная из них одна: на кой ляд я им вообще сдался?
Король, одетый в крестьянскую рубаху и штаны, брел по темным улицам. Вот в таком обличье он ходил посреди своих подданных — один, и притом вооруженный весьма приблизительно — в ту пору, когда был всего лишь младшим сыном герцога Логира. Это обличье он принял и теперь, когда главной его заботой стало благо народа. Но теперь, когда некоторые колдуны и ведьмы приняли сторону архиепископа, Туана сопровождали двое крестьян, а еще один шел впереди, и у всех троих под рубахами были надеты кольчуги, а под плащами прятались мечи.
Туан шел, прислушиваясь к случайно оброненным словам, останавливался у дверей постоялых дворов, гостиниц, кабачков, задерживался около любой группы людей, которые весело переговаривались и хохотали, пустив по кругу бутылку. Он подумал о том, что в столице плоховато с уличным освещением, особенно — в узких проулках. Темнота — друг преступников.
Но вот Туан поднял голову и прислушался. Где-то неподалеку слышался голос. Какой-то человек говорил громко и с такими интонациями, с какими обычно обращаются к толпе. Это вызвало у Туана особый интерес. С часто бьющимся сердцем он пошел в ту сторону, откуда доносился голос.
Вскоре он вышел на небольшую треугольную площадь — открытое пространство, к которому с трех сторон примыкали фасады домов. На одном из них красовалась вывеска кабачка. К столбу была привязана запряженная в телегу лошадь, рядом стояло несколько лотков. Завтра поутру сюда должны были прийти крестьяне, чтобы торговать овощами.
Напротив лотков на большой бочке стоял мужчина в коричневом балахоне с капюшоном, подпоясанном черной веревкой. Из нагрудного кармана его сутаны выглядывала рукоятка маленькой желтой отвертки. Туан широко раскрыл глаза. Ему случалось и прежде видеть бродячих проповедников, однако это не было в обычае у ордена Святого Видикона, и уж тем более — в Раннимеде.
— Они осадили нас! — вскричал монах. — Повсюду, повсюду злые чудовища выпрыгивают из-за камней, а мертвецы встают из могил! Древние призраки по всей стране начали охоту за нами! Из-за чего же они ополчились против нас?
Туан навострил уши. Это было что-то новенькое — и возможно, очень важное. Он притаился в тени, готовый внимательно выслушать объяснения монаха.
— Из-за короля! — выкрикнул монах, ответив на свой собственный вопрос. Туан окаменел. — Король — это вся страна, весь народ! Вы и я, мы все — это король! Король — это поприще, на котором Зло встречается с Добром!