н издал указ о том, чтобы священники более не были лишены радостей семейного очага…
Толпа зашумела так, что монаху не удалось произнести фразу до конца. Некоторые из крестьян потянулись к лесу.
— Он издал указ! — неистовствовал монах. — Он позволяет!
Наконец люди более или менее утихли.
— Наш благородный архиепископ издал такой указ! Отныне священникам будет позволено жениться!
Все было кончено. Крестьяне принялись ругаться, многие развернулись и резво отправились в обратный путь. Но некоторые все же остались, сгрудились около священника и засыпали его вопросами. Он старался, как мог, ответить каждому.
— Папа, а в этом точно нет ничего хорошего? — озадаченно осведомилась Корделия.
Что он мог ей ответить?
— Вопрос спорный, Делия. Есть много «за» и много «против». Лично мне больше доверия внушает священник, который не торопится попасть домой к обеду.
— Мне тоже…
Люди начали расходиться, распалась и та кучка крестьян, что сгрудились около монаха. Они отступили, ожесточенно переговариваясь между собой. Монах слез с пня. Было видно, что он ужасно устал.
— Хорошо вы говорили, святой отец, — смущенно проговорила юная крестьянка, подойдя к священнику чуть ближе, чем следовало бы. Заложив руки за спину и покачивая пышной юбкой, она улыбнулась, но тут же потупилась. — Уж конечно, если священники — лучшие из нас, они должны иметь сыновей, правда?
Священник невольно попятился, побледнел, а девушка вновь шагнула к нему, сияя ослепительной улыбкой.
— Ой, какая бесстыдница! — мысленно воскликнула возмущенная Корделия. — Она с ним заигрывает!
— Ну вот она — обратная сторона медали, — отозвался Род и забеспокоился за дочь. — Если позволить священникам жениться, они станут не застрахованы от кокетливых девиц.
— Но… Да, это, спору нет, правда, — более или менее храбро отвечал девушке священник. — Вот только для женщины такое замужество будет трудным, чадо. Священник редко бывает дома — столько у него забот о пастве.
— Тем более ему нужна верная женщина, которая будет приглядывать за домом и вести хозяйство, — возразила девушка. — И кроме того, женившись, священник сможет перестать терзаться плотскими искушениями.
Священник вытаращил глаза. Вероятно, эта мысль ему пока в голову не приходила. Он заулыбался и шагнул навстречу девушке.
— И верно… Ведь тогда его желания станут добродетельными, как у всякого женатого мужчины. Как твое имя, дочь моя?
— «Дочь моя!» — мысленно фыркнула Корделия. — Как же, будет она его дочерью! Она ему дочь родит! Неужели он не видит, что ей нужен не он сам, а его высокое положение?
— Чаще всего мужчин в таких ситуациях легко обмануть, — отозвался Род, вспомнил о ряде эпизодов из своего прошлого и поежился. То, что у дочки развилось неплохое чувство юмора, его порадовало, но вместе с тем он почувствовал, что отношение Корделии к духовенству поколебалось, а вместе с ним — и вера. — Главное, помни, милая: оттого, что мужчины слабы, Бог не утрачивает своего величия.
Корделия ничего не ответила. Она явно была в смятении и растерянности. Род решил, что им с дочерью пора встретиться. Он отступил в лес и послал Корделии мысленное распоряжение:
— Спускайся. Пожалуй, пора нам с тобой отправляться домой.
На миг перед его взором мелькнул образ, созданный сознанием дочери: легкий, стремительный полет в прохладном ночном воздухе, и связанное с этим полетом ощущение чистоты. Род поджал губы. У его маленькой дочки появились подозрения в том, что люди могут быть грязны душой, как и телом.
Включая, естественно, и архиепископа. Безусловно, Джон Видцеком наверняка мог бы убедительно обосновать то, почему священникам следует жениться, и вероятно, с его стороны это выглядело бы вполне искренне. Но почему-то как раз насчет искренности Род сильно сомневался.
— Так, значит, эта тварь была создана из «ведьмина мха»? — нахмурившись, переспросил Бром О’Берин.
— Да, милорд, — ответил Пак. — К шалашу нас привели собачьи следы, и мы своими глазами видели, как этот человек сотворил из «ведьмина мха» ходячее дерево.
— Маленькое, — уточнил Келли.
— Не сомневаюсь, оно подрастет, как только его создатель обзаведется очередной порцией «ведьмина мха», — проворчал Бром. — Ты прав, Робин. И говоришь, он быстро изготовил это деревце?
— За четверть часа, пожалуй, ваше величество.
— Стало быть, он большой искусник. Только леди Гэллоугласс управилась бы скорее. — Бром не удержался от любовной улыбки, но тут же снова стал серьезен. — И вы говорите, что на макушке у него выбрита тонзура?
— Выбрита, милорд, — если только он не ухитрился так ровненько облысеть.
— Вообще-то, если рассудить, возраста он почтенного, — добавил Келли.
— Ты что же, защищать его взялся? — обрушился на лепрехуна Пак. — Помолчи, монаший прихвостень!
— Это кого ты прихвостнем обозвал, подлый дух? Да будет тебе известно…
— Ничего ему не станет известно, — рявкнул Бром. — Неужто вы собрались тратить время на препирательство, когда этот архиепископ подговаривает крестьян низложить короля? Нет уж! Ступайте к хижине этого колдуна и следите за каждым его шагом! Идите же и ничем не выдавайте себя до прихода королевских воинов!
Дверь с грохотом отворилась. Крестьянин рывком поднялся на постели, но двое воинов проворно вывернули ему руки за спину. Один из них поднял хозяина лесной хижины на ноги, а второй быстро обмотал его запястья веревкой. Крестьянин, сонно моргая, разглядел суровых мужчин в кольчугах, с копьями в руках.
— Что… что вы делаете? С чего вы на меня накинулись? У меня ничего такого нет…
Но воины без слов развернули его к мужчине в легком шлеме. ГРУДЬ его защищал латный нагрудник, к поясу был приторочен меч. Подбоченясь, он гневно глянул на хозяина хижины.
— Ты творил чудовищ и натравливал их на ни в чем не повинных людей! — Не отрывая взгляда от колдуна, рыцарь крикнул: — Он связан, миледи!
В хижину вошла красивая осанистая женщина с пышными рыжеватыми волосами. «Крестьянин» побледнел, узнав леди Гвендилон.
— Не пытайся отрицать этого, — посоветовала она колдуну. — Нам обо всем рассказали двое свидетелей, которые своими глазами видели, как ты изготовил ходячее дерево. А теперь отвечай, зачем ты делал это.
«Крестьянин» насупился:
— Нет. Вы ничего от меня не узнаете.
Он не шутил — Гвен это поняла. Его сознание выглядело совершенно пустым и гладким, словно шар. Но вдруг изнутри этой сферы вылетел мысленный приказ явиться и сражаться. Гвендилон проворно развернулась к двери.
В хижину с диким ревом ворвался двухголовый пес, свирепо сверкая всеми своими четырьмя глазищами. Рыцарь повернулся к твари, выхватил меч, а Гвендилон прищурилась и уставилась на чудовище в упор, и уже в то мгновение, когда монстр прыгнул на нее, его силуэт начал таять прямо на глазах, как воск на горячем камне. Рыцарь вскрикнул и бросился вперед, стремясь заслонить собой Гвен, но о его нагрудник ударился уже не страшный зверь, а обугленная черно-серая масса. Бесформенный ком отскочил от латной стали, а рыцарь отступил, став зеленым, как плод авокадо. Гвен не сводила глаз с комка «ведьмина мха». Вскоре этот комок разделился пополам, затем обе половинки также распались на две части, и в конце концов образовалось сорок маленьких комочков. А в следующее мгновение комочки пожелтели, выпустили зеленоватые проростки, и по полу раскатились… луковицы!
Крестьянин, лицо которого приобрело землистый оттенок, ошарашенно смотрел на них.
А Гвен обернулась и сурово посмотрела на него.
— Советую тебе не превращать эти луковицы во что бы то ни было опасное.
— Я… я не стану… леди.
Это прозвучало как признание поражения.
— А теперь говори, — распорядилась Гвен, — зачем ты покинул монастырь и явился в этот лес?
Монах со страхом взглянул на нее, но лицо его вновь стало бесстрастным.
— Ловко придумано. Думали, я напугаюсь и стану говорить? Да нет, я понял, что это просто выдумка.
— У тебя слишком ровная лысина — у простых крестьян таких не бывает, — заметила Гвен. — А для лесного отшельника ты чересчур хорошо упитан. Да и не похож ты на пустынника. Почему бы тебе не сказать мне правду?
— Я не стану разговаривать с еретиками, — буркнул монах, и его сознание снова уподобилось безупречному гладкому шару.
Гвен нахмурилась, оценила свои силы, улыбнулась и проговорила намного мягче:
— Но ты совсем один в этом страшном лесу, в такой дали, без людей. Наверное, вы очень скучаете по своим товарищам, святой отец.
— Я не «отец», — автоматически отозвался монах. — Я еще не успел… — Он запнулся, злясь на себя за то, что проговорился. Гвен по его лицу видела, как мечутся его мысли, но сознание монаха при этом не выдавало наружу ни капли информации. Он не желал признаваться в том, что он действительно монах.
Гвен решила добавить немного маслица в заварившуюся кашу.
— Ну же, вы добрый человек и всегда желали быть добрым. Теперь же вы пойманы на месте преступления, и вернуться в обитель у вас нет никакой возможности. Вероятно, вам непросто заставлять себя творить чудовищ, которые до смерти пугают неповинных людей. — Во взгляде монаха мелькнула тень сомнения. Это было первым признаком проявления слабости. Гвен одарила его самой печальной и сочувствующей улыбкой, на какую только была способна. — Вероятно, вас сильно огорчает раскол в обители? Ведь вы помните о тех ваших собратьях, что ушли из монастыря и основали новую обитель? Разве вы не скучаете по ним?
Мнимый крестьянин горестно поджал губы и признался:
— Я тяжко тоскую по ним, леди.
— А переживаешь ли ты за них? Волнуешься ли о том, в безопасности ли они?
— Да, — подтвердил монах. — Ибо по духу они воистину братья мои.
Гвен кивнула:
— Они для тебя ближе родных братьев. Назови же свое имя, брат, чтобы я знала, к кому обращаюсь.