Однако никаких сильно навязчивых желаний, связанных с посещением этого острова, у меня не было. Так, лёгкое любопытство и еще что-то, только я не мог понять что.
— Э, ведьмак, ау, ты меня слышишь, ау, — Данральд кричал со своего места.
— Слышу я тебя, что разорался-то.
— Дак слазь с весел, сейчас под парусом пойдем. Я тебе говорю, ты все не реагируешь.
— Задумался, — вытащив весла из воды, я сложил их в лодку.
Данральд же аккуратно встал, стараясь не раскачать посудину, в несколько движений расправил парус.
— Все, ведьмак, иди отдыхай, дальше я послежу.
Перебравшись на нос лодки и развалившись, я с интересом наблюдал за Друидом.
Взяв одно весло, он его перезакрепил на корме, сделав рулевым. Подняв руку и направив на парус, прикрыв глаза, начал произносить какие-то строки:
Ventum est ventus, tu potens, tu agitare greges nubes.
Miror, si aliquis vertunt, bene, pro Fun.
Парус начал наполнять потоками ветра и, подхватив лодку, понес вперед. Данральд же со скучающим видом направлял лодку рулевым колесом. Под мерный плеск у меня начали закрываться глаза, тянуло в сон.
— Рингольд, засоня, вставай. Мы почти прибыли, — я услышал голос своего попутчика.
— Э, — потянулся, все тело затекло из-за неудобного положения.
Я оглянулся и увидел остров, к которому мы приближались.
— Куда править-то? В деревню, там лодку бросим, или на пляж? Сразу скажу, от деревни идти ближе будет до твоих родичей, — Данральд, не удержавшись, хмыкнул.
— Правь к деревне тогда, раз ближе.
Я же разглядывал остров, пытаясь понять, вызывает ли он у меня какие-то чувства.
Глава 26.1
— Ну и на хрена мы сюда забрались? — проворчал Данральд и с удовольствием скинул мешок с плеч.
— Посмотреть хочу, — пришлось ему ответить, скрывая некоторое раздражение в голосе. Все-таки он мне помогает и хорошо помогает.
— Да было бы на что смотреть, или на море не налюбовался?
А вид с холма, на который мы забрались, был действительно чудесный. Полоса прибоя со скалистым берегом, а иногда и каменными пляжами. Вдалеке виднелись острова архипелага Скеллиге, да и рифы, торчавшие из воды, словно каменные стражи, придавали этому пейзажу свое очарование. А также летающая надо всем этим живность, чайки и пеликаны. Солнце спряталось за облаками, иногда выглядывая краешком, и была в открывшейся картине какая-то печаль и тоска, наверно, при ясной погоде все смотрится намного веселей. Но тем не менее этот вид завораживал.
— О Рин, — меня толкнули в бок, — вон, видишь, там холм, — Данральд указал налево. За ним где-то твой дом, ну, тот, в котором ты родился.
— Там дом? — я посмотрел в указанную Данральдом сторону.
Резко и без всяких предпосылок у меня потемнело в глазах.
Картинка перед глазами плохого качества, как будто экранка, еще и с дрянной камеры.
Меня держат за руку, я это чувствую. Находимся на каком-то причале из грубо сколоченных досок. И от него отплывает драккар, отходит он на веслах, их с десяток по бортам. Возле ближнего борта стоит и смотрит в нашу сторону какой-то мужчина, одетый в доспехи, его светлые волосы развеваются на ветру.
Я слышу приглушенный голос:
— Не бойся, Рингольд, отец скоро вернётся.
Поднимаю голову и смотрю на рыжую женщину, ее волосы заплетены в косу, а лицо украшает множество веснушек и ярко-зеленые глаза.
— Да, маменька, — голосок еще совсем детский.
Меня разворачивают, и я вижу парня лет четырнадцати, чем-то похожего на меня, на Рингольда. Волосы коротко стриженные, он в простой серой рубахе. Опоясан толстым кожаным ремнем, а за поясом торчит небольшой боевой топорик на короткой ручке.
Картинка резко меняется. В этот раз она более полноценная и живая, но, как и прежде, я ничего не контролирую, являюсь наблюдателем от первого лица. Так же, как и раньше в своих снах.
Я куда-то иду, в руках у меня горшочек с мазью, от нее идет приятный запах разнотравья.
Иду я по улице, и меня окружают дома, вдруг слышу голоса впереди за забором. Прислушаюсь и понимаю, что они принадлежат молодому парню и девушке. Опускаюсь на корточки и аккуратно выглядываю из-за забора.
Парень, которого я видел в прошлой сцене, но уже постарше, лет шестнадцати, стоит и обнимает девчонку. Примерно такого же возраста. А девчонка симпатичная, светлые вьющиеся волосы, прямой нос и правильные черты лица, настоящей красавицей станет.
— Я бы и рада выйти за тебя, но отец хочет выдать меня замуж за парня из клана Брокваров, за меня выкуп хороший отцу дают, да и семья там богатая. Так что отец откажет тебе, да и я сама не пойду, — девчонка горестно вздыхает. А вот будь ты будущим ярлом, ну, как твой младший братик, тогда отец бы не посмел отказать, да и я бы была только рада. Но ты же сам все понимаешь, ты им не станешь никогда, а так жаль, ты сильный и смелый, не то что твой братишка-трусишка, — и девчонка засмеялась.
Парень только хмурился, но девчонку из рук не выпускал.
— Не говори так о брате, он будет хорошим ярлом, его отец научит. Да и это его право по рождению.
— Вот ты говоришь по рождение, а разве не ты старший, не ты первенец своего отца, а, любимый?
— Я, — негромко пробормотал парень.
— Вот видишь, значит, и ты имеешь право встать во главе, да и я бы тогда смогла за тебя выйти.
Тут девчонка отвлеклась от лица парня, оглянулась по сторонам и, конечно, заметила мою голову.
— О, а кто это у нас тут подслушивает, а что это за маленький зайчик? — И, вывернувшись из объятий, в три шага оказалась возле меня, схватив за ухо.
— Ай, ай отпусти, дурында, больно же, оторвешь, — раздался детский голосок, но, судя по тембру, владелец его был уже старше.
— Рингольд, ты что, за нами следил и подслушивал? — девчонка так и не отпустила мое ухо, а, между прочим, боль я тоже чувствовал. Парень же стоял и сурово на меня смотрел.
— Больно мне это надо, я думал, вы целуетесь, посмотреть хотел.
— Вот негодник, посмотреть он хотел, а ну кыш отсюда, — отпустив меня, она дала весьма сильную затрещину.
Схватив горшочек и отбежав подальше, я выкрикнул:
— Ах ты, курица мокрая, я все мамки расскажу и еще добавлю, что вы целовались, сама не замужем, а уже с парнями целуешься бе-бе-бе.
— Рингольд, только посмей что-то сказать, что смелым стал, что ли? — а это уже раздался голос парня.
— А я тебя не боюсь, расскажу, — я предусмотрительно отбежал подальше и тихонько прошептал: — Даже не заступился, тоже мне, брат.
И вновь картина перед глазами сменилась. Только в этот раз я ощущал страх и грусть, боль и неверие в то, что это произошло.
Я находился на том же причале, что и в первой сцене. Вокруг большая толпа народа, кто-то молчит, а кто-то тихо переговаривается. Мать рядом, а также брат. На волнах возле причала покачивается лодка. Она полностью наполненная хворостом, а сверху на ней лежит человек, мужчина, облаченный в доспехи, рядом с ним покоятся щит и топор.
Я разглядывал его лицо. Спокойное, я бы даже сказал, умиротворенное, какое обычно и бывает у мертвецов.
Мать повернулось и кивнула куда-то в сторону. Тут же подскочил мужчина и положил факел в лодку, пламя начало жадно облизывать хворост, пропитанный маслом, подхватив длинную палку, он принялся ее отталкивать в глубь бухты.
Спустя пару минут лодка уже вовсю полыхала. Я же ощутил, что мне кто-то положил руку на плечо и сжал. Обернувшись, увидел, это брат, который даже не смотрел на меня, его лицо было направлено на догорающую лодку.
И новое видение: темная комната, горит пара свечей, которые дают мало света, и тени гуляют по стенам. Я сижу на стуле, обитом какой-то тканью. Душно. Полная апатия, неверие и непонимание довлеют над всеми чувствами.
В комнату заходит парень из давешних картин с какой-то кружкой.
— Как ты, Рин? — потрепал он меня по голове. — Я слышал, ты ночью кричишь.
— Нормально, только отец снится, знаешь, я до сих пор не верю, что он умер. Кажется, спустишься к причалу, а он там копается или с Сигурдом или другими тренируется. А так смотришь, все есть, а его не видишь и думаешь, что он опять ушел к берегам Цинтры, но потом раз — и его нет.
Всхлип, еще один всхлип — и из глаз потекли слезы.
— Почему, Олаф, почему так случилось, почему отец? — Соскочив со стула, я прижался к брату. — Ты же мне поможешь, не уйдешь как Отец, а, Олаф?
— Все будет хорошо, Рин, на, выпей, и мне будет спокойней.
— А что это? — я взял кружку и принюхался.
— Травы, чтобы ты спал хорошо, — Олаф отвел взгляд в сторону, — чтобы ты больше не кричал, только выпей все.
Я сделал пару глотков:
— Фу, горько.
— Надо выпит все, — меня вновь потрепали за волосы.
— Хорошо, — и, приложившись за раз, я выдул всю кружку.
В следующей сцене меня окутывает темнота. Темнота и боль, я лежу и не могу пошевелиться. Под кожей как будто тысячи червей копошатся и поедают мою плоть. Кости горят, так и хотят вывернуться из своих мест, а вот кровь, она, наоборот, холодна, словно замершая вода, она не течет, она застыла.
Охота кричать, но не можешь, от судорог свело все мышцы и хочется пить, ужасно хочется.
И вся это боль сводит с ума, и краткий миг растягивается на час.
Спустя пару таких мгновений хочется только, чтобы это прекратилась, желается тишины и покоя. Смерти.
И вот в твой уже почти сошедший с ума мозг что-то пробивается, и я словно слышу голос, тот голос, который уже давно не слышал.
— Не свезло тебе, отрок.
То, что последующих воспоминаний не будет, я уже понял, падая на колени. Мне не хватало воздуха, и дышал я как выброшенная на берег рыба и так же разевал рот, пытаясь протолкнуть воздух в легкие. Вот только мало, еще и еще. Голова кружилась, словно я катаюсь на карусели, как в детской песенке: карусель, карусель, кто успел, тот и сел, прокатись на нашей карусели. Пальцы же взрыхлили землю.