— Согласна, — прошептала Лиза еле слышно, только сейчас осознав, в какую пропасть она только что рухнула.
— Да ты не тушуйся, деваха, — заметив её состояние, молвил Сафон. — Я тебе «марафету» на год вперёд дам, да с продуктами пособлю, а что через год будет, то и сам Господь Бог не ведает, да и нам не скажет. Решайся. Дело сегодня же будет. Человечек домой пойдёт. Тебе его укажут. Зайдёшь в дом за ним, пырнёшь пару раз ножом и готово. Ноги в руки, и ко мне. Я тебя укрою, кокаину дам, продуктов. Заживёшь в блаженстве. Всё будет хорошо. Согласна?
— Согласна, — уже более твёрдо ответила Елизавета.
Поздно вечером этого же дня она стояла на перекрёстке улиц напротив парадного подъезда большого дома. Рядом с ней стоял человек, которого дал ей в сопровождение Сафон.
— Вон он, вон, видишь, — шмыгнув носом, тихо сказал человек Сафона.
Из подъехавшего экипажа вышел солидный господин с длиной бородой и усами. Круглый «котелок» не закрывал полностью его лысую голову.
— Ну, давай, Лиза, за ним, вперёд.
Лиза, уже получившая очередную дозу кокаина, развязала большой и широкий мясницкий нож из тряпок. Не колеблясь, она шагнула было вперёд, но сопровождающий её бандит вдруг чего-то вспомнил и, ругаясь вполголоса, отобрал у неё нож, пару раз провёл им по грязной земле, собирая на лезвие мусор, грязь и застарелые людские и конские испражнения.
— Так оно надёжнее будет, — сказал он Лизе, возвращая нож.
Так кивнула и быстро пошла вслед за господином, который как раз входил в парадное. Она заскочила за ним буквально следом. И не успела громыхнуть закрывающаяся дверь, как уже была внутри, глядя в спину господина.
— Барин, а барин?!
Пуришкевич (а это был он) удивлённо обернулся и увидел перед собой бледную замызганную женщину, укутанную в рваную одежду и сбившийся на голове платок, из-под которого торчали наполовину седые волосы. Зрачки её глаз были сильно расширены, и она походила на пьяную.
Он невольно отпустил рукоять револьвера, за которую схватился в испуге, засунув руку в карман.
— Кто вы и что вам надо?
— Я Лиза, а нужен мне ты! — и женщина выдвинула вперёд правую руку, которую до этого держала за спиной. В её руке в свете электрической лампочки тускло блеснул остро заточенный, но ржавый мясницкий нож.
— Вы… — и Пуришкевич, резко обо всём догадавшись, рванул из кармана пистолет, но было уже поздно.
Женщина, качнувшись вперёд с неожиданной для неё силой, ударила в живот Пуришкевича. Нож, с трудом разрезав плотную ткань пальто, вонзился в тело. Женщина быстро вынула его из раны и снова нанесла удар, но уже по шее, пропоров кожу на ней и сделав глубокий надрез. Пуришкевич из последних сил схватился за лезвие ножа и, разрезая кожу на руке, стал выворачивать его из рук женщины.
Та, вдруг испугавшись, бросила тесак и, вывернувшись, выбежала из парадного, скрывшись в ночной мгле. Пуришкевич упал на колени, заливаясь кровью из трёх ран. Через неделю он скончался в госпитале от заражения крови, а его убийцу так и не нашли.
Да и как её можно было найти, когда вернувшись к деду Сафону, она, получив кокаин, на радостях употребила огромную дозу, отчего сердце женщины не выдержало и остановилось, отправив свою хозяйку в мир вечных грёз и темноты. Труп её сбросили в Неву и забыли, как забыли через месяц и Пуришкевича, и ещё многих и многих других людей. Революция продолжала пожирать тех, кто приложил к её созданию целое море своих сил: и правых, и виноватых, не разбирая, кто из них лучше.
Глава 7 На противокурсах.
Революции отличаются от обычных периодов истории тем, что порождают в массах огромные, нередко несбыточные ожидания. И горе революционным правителям, если они обманывают эти ожидания — последние тогда действуют по закону бумеранга. П.В. Волобуев
«Кронштадтская мясорубка» — с таким заголовком вышли все газеты. Вот только текст в них, а особенно выводы, были подчас диаметрально противоположны. Версии у всех разнились.
«Глас народа» Меньшикова вышел с огромным заголовком «Что происходит?». Дальше шли заголовки поменьше: «Пламенный вождь революции и борьбы за свободу освобождён после предательского плена!», «Кто за это ответит?», «Кто расстрелял Кронштадтский совет? Эсеры или большевики?». Благодаря обилию статей, газета вышла необычайно толстой.
«Новый листок» Модеста отметился огульными обвинениями в адрес и анархистов, и большевиков, и даже поместил карикатуру в одном номере на одних, а в следующем номере — на других. Не отставали и другие газеты.
В прессе стала твориться настоящая вакханалия, эсеровские печатные издания перед тем, как закрыться, успели обвинить в нападении большевиков и пообещали уничтожить их в отместку за эту провокацию. Анархистские газеты требовали уничтожения эсеров и обвиняли большевиков в сговоре с ними, требуя объяснений.
Кадетские газеты поддерживали Керенского и призывали его разобраться со всеми остальными. Меньшевистские газеты, наоборот, заняли выжидательную позицию. А Плеханов разразился статьёй о предательстве России со стороны большевиков и жажде власти эсерами. И это во время ведения затяжной войны?!
Обыватель замер в недоумении, зачитываясь газетными статьями. Солдаты и матросы не понимали, что происходит, даже будучи грамотными. Повсюду шли митинги всех против всех.
То в одном месте, то в другом организовывались стихийные выступления, на которых анархисты требовали найти тех, кто напал на них. Большевики вопрошали толпу: кто повинен в убийствах и почему милиция, а сейчас Совет общественной безопасности, бездействует. Эсеры оказались дезорганизованы и ушли в подполье. Тайно или напоказ производились аресты.
Иногда в разных местах города вспыхивали случайные или целенаправленные перестрелки и также внезапно умолкали. Савинков успел исчезнуть, избежав ареста и втайне формируя свои боевые отряды, направляя их на проведение терактов. Но время было упущено, и его искали все, уничтожая его людей.
В Кронштадте формировались боевые дружины анархистов и направлялись в Петроград, но ловить уже было некого, оставалось только воевать. Чернов сидел в Крестах, а вместе с ним ещё с десяток его коллег. Остальные либо экстренно сбежали из города, либо вступили в тайную войну с анархистами и отрядами большевиков.
Наконец, поняв, что они ничего не добьются, большой отряд матросов-анархистов-синдикалистов отправился к Мариинскому дворцу. Ворвавшись внутрь, они потребовали объяснений от князя Львова и военного и морского министра Гучкова.
— Товарищи, — пытаясь сохранить самообладание, говорил Гучков. — Товарищ Керенский лично занимается расследованием убийства членов Кронштадтского Совета, мы примем самые решительные меры к поимке и наказанию виновных. Вам надо успокоиться, мы все глубоко возмущены столь наглым нападением и потрясены многочисленными жертвами.
Толпа матросов резко забурлила, они категорически не желали успокаиваться. Да и как тут можно быть спокойными, когда на их глазах были уничтожены все лидеры. В живых не осталось практически никого, такой жестокости не ожидали даже они.
— Мы сами всех накажем. Перевешаем, как собак, утопим в море, разорвём напополам. Где убийцы? — ревела матросская толпа.
Гучков стоял перед ними и дрожал то ли от холодного пронизывающего ветра, долетавшего с Невы, то ли от вида многоголовой толпы, жадно тянущей к нему руки.
Что делать он не знал. Толпа продолжала выкрикивать угрозы, потрясая оружием.
— Где Керенский? Айда, братцы, к нему. Пусть расскажет, пусть покажет нам врагов, он знает, он сам кровь свою пролил. Где он? Пусть он нам ответ даст!
— В Смольном, — с облегчением выдохнул Гучков и добавил. — Вам всё равно к нему мимо Таврического дворца идти, спросите о нём у членов Петросовета, они в курсе всего.
Всё это он выкрикнул, надрывая голос, пытаясь перекричать шум вооружённой толпы.
— Братцы, полундра! Полный вперёд! Покажем, какими бывают матросы в гневе. Айда к Керенскому, Керенский за всё ответит!
Гучков вздохнул с облегчением, глядя вслед толпе, которая многочисленными ручейками потекла в сторону Невского проспекта. Он даже позволил себе улыбнуться, представив, какая участь ждёт Керенского, и как он будет отбиваться от наседающих на него разъярённых матросов. И поспешил к телефону, чтобы сообщить об этом Родзянко и своим однопартийцам, заседающим в Таврическом дворце.
В это время в кабинете Керенского, оборудованном в Смольном, непрерывно звонил телефон, но трубку снимал не он, а прапорщик, специально назначенный для этого.
— Кто? — спрашивал Керенский у него.
Прапорщик называл, закрывая трубку ладонью. А Керенский уже решал: ответить или нет, сославшись на слабость здоровья. Раздался очередной звонок.
— Кто?
— Чхеидзе!
Керенский пожал плечами. Этому-то товарищу что надо? Забыл уже, наверное, как призывал солдат поднимать на штыки русских офицеров?
— Керенский!
— Саша, Саша, — в трубке послышался панический голос Чхеидзе.
— Что случилось, Карло?
— Саша, к Таврическому идёт толпа матросов, они хотят видеть тебя, срочно приезжай, ты нам нужен. Ты должен встретить их, они идут к тебе.
— Я плохо себя чувствую после ранения, не смогу приехать, разбирайтесь сами.
— Саша, твоя жизнь в опасности, если ты не встретишь их. Они требуют найти убийц своего Совета, а уж наказать их они и сами смогут. Ты же в Смольном?
— В Смольном.
— В Смольном? Тогда я отправлю их к тебе.
— Зачем, Карло? Пожалей моё здоровье. Успокой их сам, я и так уже пострадал и не смогу двинуть перед ними зажигательную речь. А ты как раз сможешь. Заодно и расскажешь о том, кто расстрелял Кронштадтский Совет.
— Я не знаю! Что ты такое гаварышь? — от волнения у Чхеидзе прорезался грузинский акцент, от которого сказанное им становилось непонятным.
— Соври что-нибудь, раз не знаешь.
— Как соврать? Скажи мне, если ты знаешь.
— Как обычно ты делаешь. Революция всё простит. Ты же Председатель Петросовета, а не я? Тебе и карты в руки, не всё же тебе отсиживаться за спинами других. Позвони Ленину, попроси его о помощи. У него с анархистами архихорошие отношения, может и поможет. Расследование идёт, пока не знаю я ничего про убийц. Не знаю…