Всех марафетчиков — в Петропавловку, и по камерам. Анархистов необходимо завтра освободить, с пафосом и извинениями. Отправить их в Кронштадт. С официальным обращением я выступлю позже. А сейчас готовьтесь к облаве. Петропавловская тюрьма должна быть забита полностью.
Пора уже прекратить это гадство, иностранные граждане ведут себя у нас хуже, чем у себя дома, я возмущён и недоволен таким ужасным состоянием с правами наших соотечественников. Это произвол!
— К чему вы это? — настороженно спросил его Климович. Он понял, что Керенский что-то недоговаривает и придумал очередную гадость. Климович не верил, что все это говорится просто так. Не может этот, внешне некрасивый и исключительно циничный человек говорить просто так. Что он задумал?
— Что вы задумали, господин министр?
— А вы уже догадались?
— Нет, не имею ни малейшего понятия об этом.
— Это хорошо, значит, и другие будут изрядно удивлены. Я спать, а вы сообщите в газеты, что ночью я, во главе СОБа, предотвращал бой между отрядами большевиков и эсеров, и мы перехватили и уничтожили отряд, собиравшийся напасть на Ораниенбаум и на тамошних анархистов.
Нам надо максимально выпятить нашу работу. Я подчёркиваю, Евгений Константинович, что НАМ, а не мне. Пора вам уже вместе с Брюном более активно включаться в работу, а не возиться, как мыши в коробке из-под печенья.
Климович возмущённо посмотрел на Керенского, но вслух ничего не сказал.
— Людям нужны успехи, — продолжал между тем Керенский, — и они их получат. Мы должны ковать меч революции, пока он ещё мягкий и его лезвие направлено не на нас. И только от наших действий будет зависеть, с какой стороны он будет наточен. С нашей стороны, или с чужой. Смешно, но лучше получить по шее тупой стороной, чем заострённой. Конечно, всё зависит от силы удара, шею сломать можно и ударом тупой стороны, но это, скорее, характеризует нас самих, господин генерал. Помните всегда об этом.
Мы стоим на пороге огромной битвы за власть, а вы уже вместе со мной настолько в неё влезли, что отступать некуда, нас не поймут и уничтожат, где бы мы ни были.
Распорядитесь об облаве на китайцев, заодно можно уничтожить и всех остальных марафетчиков. Да, определённо всех. Объявите их немецкими агентами, найдите и предъявите документы о том, что они получают опиум и кокаин из немецких портов. А дальше всё просто, они вербуют через наркопритоны шпионов и диверсантов. А мы их ловим и уничтожаем. Не надо стесняться, используйте весь арсенал средств, который у вас есть. Я спать.
— Но, всё же, — не выдержал Климович, — что вы задумали. Мне надо это знать, чтобы не ошибиться при последующих действиях.
— Что же, — отозвался на это Керенский, — Вы правы. Дальше будет атака китайцев и наркозависимых на Петропавловскую крепость, с уничтожением всех заключённых. Гарнизон должен оказать им сопротивление или, наоборот, не оказать, как им повезёт.
Но крепость должна быть взята. Оружие китайцы должны захватить сами на одном из складов. Это не сложно. При нынешнем-то бардаке, это раз плюнуть. Всё это нужно будет популярно объяснить китайцам и потом помочь им незаметно исчезнуть из Петрограда. Они получат за это деньги и уедут к себе на родину или в Сибирь, если хотят. Если останутся в живых, конечно. Но до этого пока далеко. Вы понимаете?
— Понимаю, — несколько растерянно опустился в кресло Климович, рассеяно наблюдая за тем, как Керенский вышел из его кабинета, направляясь к себе. Но внезапно остановился.
— А, кстати, у нас оставшихся не в заключение китайцев-то много будет?
— Ммм, насколько я помню, в Петрограде и его окрестностях их было не меньше тридцати тысяч.
— То есть, наркотиками занимается едва ли десятая часть. Половина не умеет воевать. В общем, должно хватить. Хорошо, так и поступим! — и Керенский, уже не оборачиваясь, вышел из кабинета.
— Да уж, да уж, — несколько раз произнес вслух Климович и устало стал распоряжаться, надеясь через час тоже погрузиться в сон. События нарастали по спирали, и он никак не мог вникнуть и спрогнозировать их дальнейшее развитие. Да уже и не пытался, мысленно на это плюнув.
Глава 9 Партия.
«Большевики считают насилием то, что происходило по вине чиновников царя, но свое насилие над людьми возвышают до уровня геройства, полагая, что от имени народа им все дозволено. Но у народа они никогда не спрашивали». М. Дроздовский
На следующий день все анархисты были выпущены из тюрьмы, что породило всеобщее ликование. Керенский нашёл в себе силы, по его собственным словам, приехать в Петропавловскую крепость.
Возле казематов толпились освобождённые и встречающие их матросы. Флотских офицеров среди них не было. Керенский взобрался на охраняемый грузовик, борта которого были наращены металлическими листами. Держась руками за кабину и готовый в любой момент нырнуть за неё в случае опасности, Керенский начал митинг.
— Товарищи! Я здесь и сейчас прошу у вас прощения за то, что усомнился в вас. За то, что решил, что вы защищаете контрреволюцию. Это не так. Вы чисты передо мной и всеми. Вы сражались, ища правду о нападении на Кронштадтский Совет. Вы искали её и вот теперь нашли… Но не правду. Она по-прежнему скрыта от нас под мишурой ложных образов и лживых слов. Нас специально вводят в заблуждение наши враги. Они вводят нас в хаос дьявольскими провокациями. Они натравливают друг на друга чистых сердцем революционеров. И вот печальный итог их чудовищной провокации.
Завтра мы будем хоронить всех, кто погиб в Таврическом дворце. Всех, погибших из-за действий контрреволюционеров, членов Петросовета. У меня нет слов, товарищи! — и Керенский сорвал с себя шапку и горько всхлипнул, закрывая ей лицо.
Мои соратники и друзья: Чхеидзе, Церетели, Авксеньтьев, Соколов и многие другие отдали свои жизни за революцию. Мы почти разгромлены в результате ошибочных действий. Как вы могли послужить орудием, таким чудовищным по силе разрушения? Вы недостойны жить после всего этого…
Керенский специально вбрасывал в толпу слова вины, манипулируя сознанием и привязывая к себе, как к человеку, который поможет им жить с этой тяжестью дальше, чтобы искупить её. Он говорил правду, клеймя позором контрреволюционеров, то есть себя. Безжалостно обнажая всю свою провокацию перед теми, которые и оказались в её заложниках.
Толпа чувствовала его правоту, но не понимала её природу и потому верила, попав в зависимость от человека, который искусственно и создал провокацию, пользуясь своими знаниями и пониманием механизма управления сознанием толпы. Керенский продолжал вещать, каркая, как ворон над трупами.
— Вы искали правды, я знаю, и вы её нашли, нашли горькую правду лжи и обмана. Вас использовали в своих целях враги. Мои товарищи заплатили своей кровью и своими жизнями за нашу свободу. Они убиты и никогда больше не встанут на защиту революции.
Кронштадтский совет уничтожен. Петроградский уничтожен. И я, только благодаря созданному мною УГРО, был найден и спасён. Меня также хотели убить, только чудом я смог спастись от той же участи, что была уготовлена моим товарищам.
Я плачу, я снимаю шапку перед гибелью моих и ваших товарищей, это чудовищная братоубийственная ошибка нанесла непоправимый урон нашей революции. Наша свобода, завоёванная с таким трудом, подвергается серьёзным испытаниям. А многие лидеры революционных партий в это время занимаются демагогией и скрываются от праведного гнева толпы. Где они, все эти Ленины, Мартовы, Плехановы? Где они были, когда мы проливали кровь свою?
Толпа матросов угрюмо молчала. Радость от того, что их выпустили из тюрьмы, сменилась раскаянием от осознания того, что они сделали. Многие погибли при штурме и обороне Таврического дворца, многие не сдерживались и кололи штыками врагов, как они считали. А оказывается, что они были подло обмануты и теперь несли на себе печать несмываемой ничем вины.
— Кто это сделал, кто стравил нас? — послышались мрачные выкрики со всех сторон. — И где все остальные революционеры?
— Где? Не знаю! Прячутся по квартирам, скорее всего. Кто? Я сам бы хотел узнать ответ на этот вопрос, и я узнаю его. Вы меня искали, насколько я знаю, тогда?
— Да, искали, искали, — со всех сторон стали оживленно выкрикивать матросы.
— А кто вас направлял ко мне, кто?
— Гучков, Гучков!
— Вот! Но вы пошли сначала в Петросовет искать меня?
— Да! Да!
— А кто вам посоветовал туда идти? Эсеры все сидят по тюрьмам, меньшевиков среди вас нет. Так кто?
— Это большевики, — послышался из толпы истошный голос. — Это они, гады, нас настропалили!
Керенский замахал руками, успокаивая толпу. Яд слов должен убивать медленно и неотвратимо, а не быстро, и не всех.
— Товарищи, товарищи, не надо делать скоропалительных выводов. Я разберусь, кто это был. Но я не могу это сделать быстро. Всё должно быть по закону. Я не могу, как раньше, при самодержавии, заключать в тюрьмы и отправлять людей на каторги. Мы проведём расследование и тогда со всей пролетарской ненавистью спросим… — Керенский ощутимо повысил голос, его лицо исказилось от гнева. Рана на щеке, ещё до конца не зажившая, засочилась кровью и страшно исказила его лицо.
Все замолчали, заворожённо смотря на Керенского и боясь, что их снова обвинят в гибели революционеров. Многие из них только сейчас осознали сей весьма прискорбный факт и просто не знали, как им поступать дальше. Керенский же давал понять, что прощает их и предоставляет шанс искупить вину. Сделав эпическую паузу, Керенский продолжил.
— И тогда я спрошу с них за смерть моих и ваших товарищей. Они жестоко поплатятся за это. И даже если надо будет ввести смертную казнь, я сделаю это, чтобы наказать наших врагов. Верьте мне! Верьте!
Кулак опустился на кабину грузовика и стал с силой ударять по ней. Толпа громогласно взревела. Вверх полетели бескозырки. Керенский взял на себя их грех.
— Товарищи, но вы должны стать со мной плечом к плечу, чтобы противостоять козням врагов. У меня есть информация, что некоторые партии имеют в своих рядах немецких шпионов. Вот кому выгодно наше разобщение! Вот кому нужны наши слёзы и наша кровь! Война ещё не закончена, и мы не должны её проиграть здесь, в тылу.