Я создаю свою партию. Новую партию, имя её — Российская крестьянская социалистическая рабочая партия. Вступайте в её ряды, и вы не будете обмануты, как до этого поступили с вами. Вступайте в её ряды, и мы победим и перенесём все невзгоды с честью.
Люди в толпе молча переглядывались. Керенский же, с усмешкой про себя думал: «Сейчас вы и сами не понимаете, в какую ловушку попали. Симпатии всех других матросов будут целиком на моей стороне за то, что я пожалел вашего брата. А вот в отношении вас всё не так однозначно. И многие возненавидят моряков за это, и все вы это почувствуете. И тогда посмотрим, как вы запоёте в атмосфере всеобщей ненависти и, не воюя, при этом. Вовек не отмоетесь!»
— Я не тороплю вас, товарищи. Вы вольны сами решать свою судьбу. А сейчас я вас не задерживаю. Через двое суток состоятся похороны жертв контрреволюции. Вы свободны!
Керенский слез с грузовика и на своём автомобиле отправился прямиком в Мариинский дворец. На самом деле Керенский не знал, через какое время будут проведены похороны и потому импровизировал, как мог. Его слова о большевиках и о Гучкове упали в массы, как зёрна в плодородную почву, и в скором времени грозили прорасти в действия. У Ленина не должно быть ни одного шанса взять власть, он должен стать политическим трупом. Несмотря на помощь тех, кто был заинтересован в нём, пусть это были хоть союзники, хоть немцы, хоть и те, и другие, вместе взятые.
Политическое поле должно быть полностью выжжено, но до этого момента ещё было очень далеко. Пока же Керенский ехал в своё министерство отдыхать. Да, вся текучая работа и остальные заботы и дела сейчас для него были отдыхом. Диссонанс был явным, особенно в связи со всеми произошедшими событиями и убийствами, а также ему нужно было веское алиби. Он же министр, а не штатный провокатор.
Не успел он прибыть в министерство, как начали раздаваться телефонные звонки. Разные люди просили, уговаривали, угрожали, умоляли и иным образом отвлекали его от собственных дел. Но Керенский держался. Прибежал Коновалов.
— Саша! Что происходит? Везде убийства, нападения. Мир сошёл с ума! Ты ранен, Чхеидзе убит, Чернов заговорщик. Я не знаю, что делать? Тебя зовёт на совещание Львов и все мы уже собрались. Нет только тебя! Пуришкевич сегодня скончался в больнице. Вокруг одна смерть! Смерть и ненависть! Что же делать, Саша?
— Ждать, — мрачно изрёк Керенский. — Нам остаётся только ждать. Мои люди работают изо всех сил. Но их слишком мало, а проблем, наоборот, слишком много. Что же, я смогу уделить заседанию министров не больше получаса, пойдём! Но у меня подорвано ранением здоровье и очень много дел. Телефон разрывается, буквально на части! — и Керенский показал на трубку телефона, которая почти подскакивала на рычагах от непрерывной вибрации звонка.
— Да-да, Саша, пойдём. Пойдём скорее!
Керенский встал, и они отправились в зал заседаний. Радостное оживление всех сидящих, возникшее при его появлении, позволило Керенскому почувствовать внутреннее удовлетворение. Не зря он затеял всё это.
— Александр Фёдорович, что происходит? — повторил вопрос Коновалова князь Львов.
— Происходит контрреволюция, инспирированная немецкими агентами влияния. Я думаю, что ни для кого не секрет, что Петроград просто наводнён шпионами.
Керенский взял, что называется, с места в карьер.
— Пока мы свергали самодержавие, они усиленно засылали нам людей и вербовали себе сторонников среди нашего населения. И вот результат. Кто-то поддался на провокацию, кто-то дал слабину, а кого-то использовали втёмную.
А эти непонятные нападения неизвестно кого на Кронштадтский Совет. Постоянные разборки между эсерами и большевиками. Мои люди предотвратили ещё несколько атак, а они не прекращаются. На стороне неизвестных действуют явные наёмники. Появилось множество партийных формирований. Это и Красная гвардия большевиков, и Революционная Красная гвардия Пуришкевича, и отдельные отряды анархистов, коммунистов, адвентистов седьмого дня и ещё Бог весть кого. И со всеми должен разбираться Керенский!
— Но вы же для этого и поставлены, — резонно заметил на это Милюков.
— А я и не жалуюсь! — парировал Керенский. Я уже влез во всё это с головой и руками. Руки мои ещё целы, а вот голова уже получила ранение. Но не беспокойтесь, господа. Моя голова не пробита, она может думать и анализировать. Информации очень много и моя цель — разобраться в ней.
Я прошу вашей санкции, господа, на уничтожение и разоружение всех этих отрядов с красными флагами и названиями. Они уже дискредитировали революцию и всё никак не успокаиваются. Пора уже покончить с вакханалией цветных контрреволюций и определиться с единым цветом нашей победы.
И почему молчит военный министр? Почему я один выступаю на митинге перед матросами, а ведь именно они вместе с солдатами Волынского полка фактически уничтожили Петросовет. Он, конечно, продолжит работу, но уже в другом здании и совсем в другом составе. Вы знаете, сколько погибло людей?
Ответом было растерянное молчание.
— А, впрочем, я даже не знаю, в каком здании, и в каком составе. Тридцать процентов делегатов Совета рабочих и солдатских депутатов убиты, половина ранена. Здание Государственной Думы залито кровью и полуразрушено. Родзянко ранен, Чхеидзе, Церетели и ещё три десятка наших товарищей убито, очень много раненых. Но революцию так просто не убьёшь. И, тем не менее, господа, особняк Кшесинской также почти разрушен.
Все, участвовавшие в ночном бою, мною задержаны, но по факту я могу доложить вам, что ночные нападавшие полностью полегли в этом штурме, сбежали только два десятка человек. Раненых нет, они все были добиты большевиками, без всякой жалости.
Жестокость с обеих сторон просто зашкаливает, я потерял трёх казаков из своей команды и десять человек ранены из Совета общественной безопасности, когда принял меры к аресту воюющих друг с другом революционеров.
— А кто напал на большевиков? — спросил князь Львов.
— По предварительным данным, это был боевой отряд эсеров, но полностью я в этом не уверен. Допросить никого не удалось, а некромантией я не владею.
— Александр Фёдорович, у вас слишком мрачный юмор, а Савинков жив?
— Скорее всего, да, и это создаёт угрозу для моей жизни, но не только. Его надо поймать, иначе он сможет натворить ещё очень много дел. Он будет мстить, и мстить жестоко. Не знаю уж кому, мне или Ленину, но он не успокоится до тех пор, пока или не победит, или не ляжет сам из-за своей борьбы в землю.
Все министры мрачно молчали, особенно мрачен был Гучков, до которого уже успели докатиться слова, которые произнёс Керенский в Петропавловской крепости.
— Господа, мне пора, и я не могу оставаться с вами дольше необходимого. В ближайшие два дня я буду заниматься активным поиском контрреволюционеров и Савинкова. Неплохо было бы найти и Ленина, чтобы допросить, но пока его не нашли. Он уже, скорее всего, в Финляндии, но это неточно. Господа! — и Керенский, кивнув, удалился с совещания. Вслед ему послышался очень тяжёлый вздох князя Львова и дверь закрылась.
Как только Керенский вышел, кабинет министров взорвался негодующими криками.
— Что происходит? Нам надо принять меры! Это невозможно! Поднять армию!
— Армия поднята. Волынский полк взял штурмом Таврический дворец, о последствиях вы все уже знаете, — устало отозвался Гучков. — Господа, нам всем надо успокоиться и организовать похороны погибших в стенах Государственной Думы. Это первоочередная задача! А затем мы с министром иностранных дел выступим с обращением к народу, о крайней необходимости продолжения войны с Германией до окончательной победы над ней.
— Господа, — подытожил слова Гучкова князь Львов, — нам действительно нужно всем успокоиться и приготовиться к очередным похоронам. Наша революция перестаёт быть бескровной и продолжает собирать кровавую жатву из погибших за неё. Это ужасно, господа. Что мы можем сделать по этому поводу?
— Объявим всеобщий траур, — отозвался министр путей сообщения Некрасов.
— Да, это дельная мысль. Объявим траур и всеобщий выходной день в память о погибших. Похороны проведём снова на Марсовом поле, и предлагаю сразу установить, пусть и временный, но памятник погибшим. У кого-то есть возражения?
Возражений ни у кого не оказалось, и заседание на этой печальной ноте было завершено. Дел у всех оказалось столь много, что заседать дальше не имело никакого смысла и все разошлись по своим кабинетам.
По пути в Смольный Керенский велел остановиться у типографии и, войдя внутрь, сразу встретил носившегося по ней Модеста, перемазанного типографской краской.
— Модест?!
Тот, увидев Керенского, радостно всплеснул руками.
— Ооооо! Господин министр! Сколько информации, сколько событий, мы не успеваем печатать один листок за другим. Мы даже перешли на утренний и вечерний выпуски, их раскупают почти мгновенно. Мне нужна информация, море информации! — и жадным взглядом Модест уставился на Керенского.
— Печатайте рисунок матроса, убивающего революцию, что-нибудь метафоричное. Рисунок матроса, стреляющего в Чхеидзе и Церетели, их кавказские черты лица нужно немного сгладить, а то революция у нас получается несколько специфическая.
Да, и прошлые мои мысли по поводу матросов-людоедов также можете реализовать в меру своей фантазии, и лучше с помощью фотографа. Но берегитесь, они могут прийти к вам. Впрочем, как я вам и советовал, в последних выпусках обозначьте какой-нибудь адрес рядом с особняком Кшесинской и оставьте там пачку свежих газет.
Это даст им лишний повод думать о большевиках и их влиянии на вас. Давайте сделаем так. Вы назовёте эти номера своей газеты не «Новым листком», а «Красным листком», чтобы потом дать интервью другим газетчикам. Им вы скажете, что вам заплатили за эти листки большевики и дали материал, рисунки и деньги, только попросив изменить название. И вы останетесь не причём и подозрения от себя отведёте. А матросы пусть разбираются дальше сами. Понятно?