Министр подошёл к послу и радушно его обнял, сказав при этом.
— Я благодарен вам, Морис, за проведённую работу и всеми фибрами своей души жалею, что вы уходите. На вашем месте я бы остался.
— Не вижу смысла, — ответил Палеолог. — Мне горько видеть, как часть аристократии, вместо того, чтобы принимать какие-то меры к наведению порядка, лишь горестно сетуют на былые интриги. Они живут воспоминаниями, коря себя за отсутствие здравого смысла, и всё больше и больше замыкаются в своих воспоминаниях. Они интересуются настоящим лишь для того, чтобы просто осыпать его бранью и сарказмом. Эта часть аристократии уже политические трупы, и их время окончено.
Другая часть в скромной, сдержанной и серьёзной форме рассматривают возможность примирения с новым режимом, они сознают смертельные опасности, через которые суждено будет пройти России, но никто из них так и не решается перейти Рубикон.
Третья часть старой аристократии полностью легла под новую власть, прибегая к ней и предлагая своё содействие, выпрашивая себе поручения, места, бесстыдно спекулируя на бесспорной ценности своего имени, административных или военных талантов. Мерзко это видеть и поэтому я уезжаю. Петроград превратился в невесть что, в Рим.
В Рим после захвата его варварскими полчищами, когда все достижения цивилизации были в один миг разрушены и погребены мраком средних веков. Что будет с Россией, я не знаю, но уже чувствую запах не работающих канализаций и всеобщую деградацию населения. Голод и тяжкие лишения ждут их, но на всё воля божья. Не в первый раз смута постигает эту страну и не в последний. Всё зависит от здравости ума их лидеров, но то, сколько страданий, крови и лишений они перенесут за своё легкомыслие никому не дано понять и увидеть, но их приближение чувствуется уже сейчас.
Я буду ждать свою замену, уважаемый Альбер, а до той поры буду помогать вам всеми силами, дабы Франция процветала и дальше, на горе врагам и радость её гражданам. Да здравствует Франция! Да здравствует республика!
— Да здравствуют! — воскликнули и все остальные.
(В диалоге использован отрывок текста, взятого из воспоминаний Мориса Палеолога о России).
Глава 11 Бьюкенен.
Революцию творят только политически активные, передовые представители социальных групп и сил, составляющие революционный народ, т. е. активно действующий авангард народа. Из словаря.
Английский посол принимал у себя на ужине Альбера Тома. Тот немного опоздал и теперь легко извинялся в чисто французской манере, душевно улыбаясь в глаза чопорному и надменному англичанину.
— Присаживайтесь, месье Тома, рад вас видеть! — на чистом французском языке произнёс Джордж Бьюкенен.
— Ну, как вам обстановка в России? Угнетающая, умиротворяющая или напряжённая?
— Сэр Джордж, — на безукоризненном английском ответил ему Тома. — Я приветствую ваш сарказм, но в данный момент он неуместен.
— Хорошо, тогда отдадим дань ужину. Наш повар сегодня постарался на славу. К сожалению, дефицит продуктов коснулся и нас. Но, тем не менее, месье, прошу вас к столу.
— Благодарю.
Альбер Тома, круглолицый, имеющий бородку, оживлённо потёр обе руки. Затем, внимательно посмотрев на спокойного англичанина, успокоился и, взяв столовые приборы, отдал дань уважения скромному ужину с тремя блюдами. На первое был бульон, на второе — фаршированная рыба и хорошо прожаренный стейк с варёным картофелем. Всю эту скромность требовалось запивать лёгким светлым сухим вином в качестве аперитива.
Закончив ужин, они приняли по бокалу крепкой мадеры высшего сорта Фраскуэйра. Плотное тёмно-золотистое вино слегка обжигало язык и нёбо, а потом скатывалось по пищеводу, оставляя после себя приятное послевкусие калёных орешков и ванили.
Отпив из бокала небольшой глоток, Тома приступил непосредственно к деловому разговору.
— Что вы думаете о Керенском, Джордж?
— А что думает о Керенском месье Палеолог?
Тома рассмеялся и отпил ещё небольшой глоток вина из пузатого бокала.
— Он его не считает за самостоятельную фигуру.
— Угу. Должен признаться вам, что сначала я тоже не считал. Но последние обстоятельства несколько изменили моё мнение. Я даже отказал ему в аудиенции месяц назад.
— Вот как? — удивился Альбер Тома. — Интересно.
— Да, но я не жалею. К нему надо присмотреться, и весьма основательно. Господа Коновалов и Терещенко оказались значительно более слабыми, чем я изначально полагал. Но это не страшно. Керенский, несмотря на то, что фигляр и артист, оказался гораздо сложнее и основательнее. Это даже хорошо.
— И что вы думаете предпринять по его поводу?
— Пока ничего. Возможно, если он станет сильнее, то можно сделать ставку и на него. У Керенского явные диктаторские замашки, но сможет ли он примерить на себя эту роль, весьма непростую?
Французский министр задумчиво покачал ногой, закинутой на колено, и снова отпил вина. Отпил португальской мадеры и Бьюкенен.
— Я вижу, что вы, Альбер, в задумчивости. Не стоит торопить события. Тот клубок, что сейчас завязался у русских, настолько сложен и противоречив, что своей неожиданностью испугал многих. Нам трудно будет сделать выигрышные ставки.
Пусть эта лошадь, по фамилии Керенский, и дальше скачет вперёд, и либо он сойдёт с дистанции, либо мы ему поможем остаться на ней или уйти досрочно. Главное, что русская армия стремительно деградирует и, возможно, сможет сохранить свою боеспособность, максимум, до следующей зимы. Этого времени нам должно хватить, чтобы окончательно покончить с немцами. Они воюют уже не за победу, а за почётный для них мир.
Они проиграли и прекрасно об этом осведомлены. С вступлением в войну САСШ, этого мирового падальщика, они обречены. Но вопрос даже не в этом. Вы, месье Тома, хотите вынудить Турцию к сдаче?
— Да, да, я осведомлён об этой идее, что витает в воздухе, которым дышат члены кабинета министров французского правительства. Это не будет большой проблемой. Уверяю вас.
Наша общая задача — не допустить Россию к дележу победы. Пусть они воюют и дальше, но таким образом, чтобы к моменту окончания войны у них не осталось бы боеспособных войск. А те стада крестьян, которые бегут в свои деревни для дележа земли, нам только на руку. Они же и сформируют её развал.
— Но, Джордж, как это возможно? Вы ведь хотите достичь абсолютно противоположных целей? Мы должны заставить русских воевать дальше, но если у них армия разваливается на глазах, то каким образом они смогут воевать?
Бьюкенен холодно усмехнулся. Потянувшись за портсигаром, он щёлкнул серебряной крышкой с изображённым на ней чайным клипером и, взяв ароматную пахитоску, закурил её. Потушив зажигалку, он прищурил глаз от дыма и со скрытой усмешкой ответил.
— Вы, французы — удивительно прагматичный и умный народ, но ни один из вас до конца не понимает тех процессов, которые происходят в армии и на флоте. Вас революция, случившаяся в вашей стране, разве ничему не научила? Или вы забыли, как разрушался ваш флот во время Великой революции? Или вы забыли о чистках на вашем флоте?
Сколько морских офицеров было распущено, а сколько репрессировано? Ах, сколь славен 1792 год для французского флота! Помнится, премьер-министр Англии, Уильям Питт сказал: «Пока на троне Франции сидит Бурбон, Англии придется опасаться своего флота». Не правда ли, весьма знаковые слова? А роль флота в революции 1910 года в Португалии вам ни о чём не говорит?
Альбер Тома поморщился, потускнел лицом и ничего не ответил, а Бьюкенен продолжал.
— Мы с вами союзники, и не в наших интересах ссориться из-за русских. Ваше правительство — сторонник половинчатых мер, моё же не может удовлетвориться обычным поражением русских. Тем не менее, русские оттягивают на себя огромное количество войск наших противников.
Им не надо даже для этого идти в наступление. Достаточно того, что они есть и держат оборону. Ресурсы Германии на пределе, они уже едят хлеб, замешанный на коре дуба. От них отрезаны колонии, снабжения через океан нет. Английский флот успешно блокирует все их попытки прорыва и доставки ресурсов. Колонии ещё держатся, и фон Леттов-Форбек прекрасный боец и генерал, но его борьба не будет иметь никакого стратегического значения. Да, мы несём ощутимые потери, но мы их обязательно компенсируем при нашей победе.
Русским нужно продержаться до конца года и всё. Но… К концу года их армия должна превратиться в неуправляемый сброд, ненавидящий своих офицеров, а если нет офицеров, то нет и управления. Не думаете же вы, что вчерашние прапорщики и унтер-офицеры смогут планировать масштабные операции? Их удел — местные, ничего не значащие операции.
— Я склонен согласиться с вами, Джордж, но почему вы так уверены в своих словах? Ведь, те вещи, что вы только что озвучили, чудовищны для понимания, и их смысл нарушает наши союзнические обязательства!
— Нет, я так и знал, месье Тома, что вы не лицемерный увалень, а весьма прагматичный месье. Да, мои слова чудовищны, но правдивы. Без обученного офицерского состава, солдатская масса представляет собой всего лишь пушечное мясо.
То же самое можно сказать и о флоте. Убери оттуда всех офицеров, и он не сможет даже выйти из порта. И в этом контексте мы солидарны с большевистскими агитаторами, пропагандирующими братание с немцами и борьбу с офицерами. Удивительно, что немцы смогли додуматься до этого сами, это очень сильный ход. Но оставим их.
Наша с вами цель — удержать русскую армию на тоненькой веревочке между Сциллой и Харибдой и полностью реализовать свои интересы. Русские должны быть армией по внешнему виду, со всеми её атрибутами, но по внутренней своей сути представлять собой дикий вооружённый сброд. К тому моменту, когда Германия, Турция и Австро-Венгрия запросят мира, русские уже ни на что не должны и не смогут претендовать. У них будет лишь одна забота: пытаться сохранить хотя бы то, что у них осталось.
— Вы имеете в виду армию? — осторожно спросил Тома.