уже покинули их. Надеюсь, навсегда. Но, тем не менее, по неизвестным причинам они решили уничтожить меня, спровоцировав на совещании конфликт, не оставив мне другого выхода, кроме как принять вызов. Об этом вам скажут все министры, присутствовавшие на этом совещании.
Увы, товарищи, гидра контрреволюции постоянно поднимает голову, не желая сдаваться. Каждому нужна власть: и эсерам, и большевикам, и вот теперь октябристы. Я в шоке, товарищи. Так и запишите в своих статьях, что министр юстиции и МВД, уже не раз доказавший преданность революции, в полном шоке от произошедшего.
Но закон суров и закон един. Закон требует арестовать данных господ, и я не имею права противопоставить ему их свободу. А потому, я прошу вас, есаул, арестовать данных господ и препроводить в Петропавловскую крепость.
— Но там же, — попытался сказать Секретёв.
— А! Да! Там же негде сейчас, все предыдущие арестанты были убиты. Тогда в Кресты. Вы слышите, товарищ есаул? В Кресты!
— Слушаюсь! — кивнул Шкуро, с видимым удовольствием скручивая руки обоим бывшим министрам. Милюков, похоже, сам пребывал в шоке, а Гучков пытался сопротивляться.
— Да как ты смеешь, мерзкий фигляр, нас арестовывать.
— Прошу обратить ваше внимание, товарищи, что господин Гучков не прекращает попытки меня унизить, даже пребывая в столь плачевном состоянии. Это лишний раз говорит о его контрреволюционных намерениях и сговоре с Савинковым. Мне уже неоднократно докладывали, что он держит с ним связь, но я не верил, наивный. Убийцы предпочитают держаться вместе.
Сейчас же, и при вас, я изменяю своё мнение. Контрреволюция должна быть уничтожена. Не удивлюсь, что здесь замешен и Германский Генштаб или Австро-Венгерская разведка. Слишком много совпадений, а это уже государственная измена, господа и товарищи.
— Ты, ты…, - Гучков задыхался от гнева, пытаясь вырваться из крепких рук казаков. Его лицо ощутимо покраснело, казалось, сейчас его хватит удар. Он мог предположить разное, кроме такого поворота событий. Да и никто не мог его предвидеть, даже Шкуро знал минимум из того, что задумал Керенский.
Конечно же, риск был очень большим, но, в то же время, Керенскому нужен был достаточно веский повод, чтобы убрать людей, ему мешавших. Не хватать же их просто на улице, это уже реакция.
Будь они министрами, совершить такое было бы весьма затруднительно, но при имеющемся раскладе можно было не стесняться, особенно, на фоне антивоенных настроений народа.
Керенский был уверен, что уже сегодня информация об отставке и аресте обоих министров всколыхнёт Петроград, и народ будет таскать его на руках. Но высоты Керенский боялся, а потому от любви народной решил держаться подальше, а то задушат ещё.
Такой расклад тоже можно было реализовать, при случае, с очередным врагом. Куча свидетелей, а виновных нет. Очень эффективно. Гучков же всё не успокаивался, пытаясь вырваться из рук казаков.
— Ты смерд!
— «От смерда слышу!», — вспомнилась Керенскому фраза из известного советского фильма, вслух же он сказал.
— Вы не правы, господин лавочник. Я не смерд, я адвокат.
— Вы адвокат дьявола. Нет, вы дьявольским адвокат, — уже хрипя в крепко сжимающих его объятиях, прокричал Гучков.
— Нет, это не ко мне. Я слышал, доктор Фауст что-то знает об этом. А я далёк, и не доктор. Я ближе к народу, каков он есть, чего и вам желаю, уважаемый. Будьте проще и люди к вам потянутся. Наверное…
Думаю, предоставлять вам одиночную камеру в Крестах будет слишком шикарно для вас. Вам надо в общую. Если в Крестах нет общей, тогда определим в другую, или поселим вас в одиночке вдвоём с Милюковым. Окажем такую честь. Вы должны оценить мою заботу о вас и вашем внутреннем мире.
Керенский говорил уже чисто из-за схлынувшего напряжения. Язык его молол без остановки, причём, это было проявлением явно нервной реакции и сейчас не особо нужное. Он оглянулся.
Вокруг фотокорреспонденты усиленно щёлкали своими массивными агрегатами, которые назывались фотоаппаратами только по недоразумению. Вспыхивали ярким магниевым пламенем частые вспышки. Газетчики строчили карандашами заметки в блокнотах, записывая туда всё подряд. Дело шло, контора писала.
— Товарищи, я ничего не скрываю от вас. Вы сами всё видите и слышите. Я создал свою партию, и теперь буду идти только вперёд. Прошу вас указать об этом в своих заметках. Призываю всех вступать в её ряды и следовать вместе со мной к свободе, равенству и братству.
— А войну вы закончите? — задал провокационный вопрос один из газетчиков.
— Конечно! Страна не должна воевать так долго. Мы остановим войну общими усилиями. Я приложу для этого все старания. Мы решим вопрос о мире и решим вопрос о земле. Не собираюсь никого дурачить и говорить лозунгами, как это делали до меня и эсеры, и большевики.
Они кормят народ своими обещаниями, как повеса юную девушку, желая от неё только одноразовой любви, а потом выкинут народ из власти, как старую, тысячу раз использованную тряпку. Но Россия — это не несчастная девушка. Россия — это умудрённая годами женщина, и она не допустит такого поругания над собой. А я встану на её защиту своей грудью, принимая пули её врагов.
Пафос речи зашкаливал. Но Керенский никак не мог остановиться, хотелось говорить и говорить без умолку, тем более, повод для этого был хороший.
«Тысячу раз использованную половую тряпку», — записывал в свой блокнот Модест, тоже явившийся на дуэль Керенского. Он старался не упустить ни одной фразы, сказанной Керенским. Общую канву он понял и теперь только записывал некоторые характерные выражения Керенского, для вящей достоверности.
Тиражи «Нового листка» росли, и он даже нашёл в себе силы снизить его цену для большей доступности. И теперь с радостным удовлетворением чувствовал, что сегодняшний выпуск будут расхватывать, как дешёвые пирожки в голодный год.
Фотограф не отставал от него, снимая с разных ракурсов место дуэли, скрученного Гучкова и растерянного Милюкова, поникшего и бледного, несмотря даже на то, что его даже не пытались жёстко связать.
Это было очень интересно. Это была сенсация, да ещё какая. Запахло не только «жареными» фактами, но и большими деньгами. У Модеста была устная договорённость с газетчиками Москвы и Нижнего Новгорода, что он телеграфирует им интересную информацию, а они платят ему за это деньги. И он уже мысленно потирал свои руки, ощущая, как к ним виртуально прилипают тысячи и тысячи честно заработанных рублей. Исключительно честно, господа… Честно, честно.
— Уводите их, — сказал Керенский. — Господа и товарищи, спасибо всем за помощь, что вы мне оказали своим присутствием. С вами вместе мы пойдем к миру и победе нашей свободной Русской республики. С вами и до конца.
Керенский дал знак и арестованных министров повели на выход. За ними направился и он, а следом и все газетчики, продолжая что-то строчить на ходу в своих разнокалиберных блокнотах.
«Вот ещё один этап начался», — подумал про себя Керенский и, усевшись в подъехавший автомобиль, последовал в Мариинский дворец, чтобы рассказать о дуэли лично князю Львову.
Глава 20 Рокировки в правительстве.
Политическая борьба по своей сути есть борьба интересов и сил, а не аргументов. Л. Троцкий.
На заседании Временного правительства все сидели, как на иголках. Да и было с чего. Весь статус правительства оказался под угрозой, а тут ещё Петросовет воду мутит. Двое ушли, и сразу же сцепились с третьим. Дуэль эта ещё дурацкая.
Князь Львов тягостно размышлял. Он был толстовцем и старался всё принимать, как есть. Значит, судьба, значит, так и надо. Эта его безвольность только усугубляла дело, но другого выхода он не знал. Зато знал его Керенский, и с этой мыслью ехал в правительство.
Узел закрутился, да так туго, что Керенский не знал, как выпутаться из него. Он сам их провоцировал и ждал, но, в то же время, оказался не готов ко всем происходящим событиям. Всё произошло так быстро и так предсказуемо, что у Керенского просто не было людей для своевременного реагирования. И кандидатур на посты министров тоже, он просто не успевал их найти и привязать к себе.
Он сосредоточил все усилия на силовой составляющей и упустил из вида политику. «Идиот, идиот!» — только сейчас до Керенского дошло, что освобождается пост министра иностранных дел, а ставить на него некого. Точнее, предлагать свою кандидатуру. Некого было предлагать, но крайне необходимо было это сделать.
«Петросовет надо уничтожать», — такой вывод Керенский сделал из общения со Скобелевым. Керенскому уже изрядно надоело действовать на два фронта. Кроме того, что это было очень сложно, но и крайне опасно. Все существующие левые партии умели только одно — разрушать. А созидать — никто! И все они окопались в Петросовете. Да, смутно он помнил, что в результате первого кризиса в правительство ввели социалистов: Чернова, Церетели и того же Скобелева.
Но вот беда. Чернов и Церетели убиты, а Скобелев сейчас не пойдёт на пост министра ни за какие коврижки.
Керенский отчётливо понимал сложность создавшегося положения и был честен перед самим собой. Трудно было удержать ситуацию под личным контролем. Он не был ни политиком, ни завзятым интриганом. Так, всё по мелочи, борьба за место под солнцем, новую машину и более дорогую квартиру.
В женщинах он тоже разочаровался, видя в них только желание обладать его деньгами и возможностями, отдавая в ответ лишь тело, пряча душу под грудой различных условностей и пафоса. Точнее, это было у тех, с кем он имел желание общаться. Но это всё было сейчас неважно.
Важно было только то, что он точно знал, что все, кто были лидерами революционных партий, жили не по средствам и совсем не на те деньги, которые могли заработать. А как можно заработать деньги революционеру? На чём? На пожертвованиях? Очень смешно… Грабить банки? Тоже вариант, но так себе.
Сейчас Петросовет состоял на государственном балансе, что было ненормально, так же, как и многочисленные комитеты и комиссары, которых ввёл и Гучков, и прочие деятели, включая Керенского.