Но нет худа без добра. Гучков ушёл в отставку и сейчас в тюрьме. Не нравилось ему быть военным министром, да и не обучен он этому. Наворотил кучу дел, что и сам разгрести их не может. А вот кто ему будет заменой, большой вопрос. Корнилова-то убрали неспроста. Да и что он мог сделать в таких условиях?
— Действительно?! — усмехнулся в ответ Минут. — Вы, уважаемый Евгений Александрович, слишком хорошего мнения о нём и Алексееве. Один, то есть Корнилов, вручил медаль за убийство в спину собственного офицера. Другой помог императору отречься от престола. Вы, я думаю, догадываетесь, почему?
— Не будем о грустном, — откликнулся на это Радкевич. — Вы сказали, что Алексеев не в почёте у кадетов и социалистов. А кого прочат ему на замену?
— Брусилова.
— Что же, это весьма достойный офицер. Грамотный и решительный. Несомненно, он подойдёт.
— Возможно, но вам не кажется, Евгений Александрович, хоть я и сам не без греха, но… Вам, всё же, не кажется, что генерал-адъютант, бывший на очень хорошем счету у императора, вдруг, как по мановению волшебной палочки, превращается из преданного сторонника самодержавия в ярого приверженца революции? Он нацепляет на себя красный бант и потрясает красным флагом, утверждая, что он всегда был в душе революционером. Это как понять?
— Виктор Николаевич, каждый ответит за свои поступки перед богом! Нам же придётся отвечать и за свои. Мы все выбрали этот путь и теперь слишком поздно с него сходить. Моё личное мнение таково, что надо служить любому правительству, которое борется за государство и не желает его гибели. Пока я этого не вижу. Всё смешалось в доме Облонских, я вам скажу. Вспоминаются стихи Лермонтова о Бородинском сражении: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…»
— Вы правы. А между тем, положение на фронтах весьма тревожно. Немцы перебрасывают на Северный флот боевые припасы, продовольствие и пехотные дивизии. Генерал Рузский предполагает их наступление с целью занятия Петрограда.
А между тем, он и сам может начать наступление на немцев с наиболее выгодных направлений. С Двинского района, с Рижского плацдарма и между озёрами Дрисвяты и Нароч. Командующий Западной армией генерал Гурко всех убеждает, что летнюю кампанию нужно начинать на Румынском фронте с удара на Балканы. Или силами Юго-Западного фронта на Львовском направлении.
— Но вы же видите, — обратился Минут к Радкевичу, — что сейчас происходит? Гучков уже уволил либо сместил шестьдесят процентов лиц высшего командного состава. Каледин и Лечицкий сами отказались с ним работать, шесть командующих армиями сняты. Сняты пять начальников штабов фронтов и армий, тридцать пять корпусных командиров!
И это все высший генералитет, не говоря уже о командирах дивизий и ниже. Вторым актом его деятельности было столь же быстрое переустройство всего внутреннего уклада внутренней жизни войск, на совершенно неприемлемых условиях.
По инициативе Гучкова и Родзянко в войска прислали комиссаров. А Петросовет, будь он неладен, каждый день шлёт своих агитаторов в войска. Они призывают к неповиновению начальству, выборности командных должностей. Производятся аресты офицеров, что, конечно же, не добавляет им авторитета.
— Я с вами полностью согласен, — ответил Радкевич, — а кроме того, позволю себе заметить, что близок тот час, когда части будут совершенно негодными к бою. Упадок духа, замеченный в офицерской среде, как следствие недоверия и травли, не обещает победы. Это можно понять, особенно, принимая во внимание, что исключительно на офицерском составе всякой и особенно нашей армии, зиждется её сила.
— Согласен с вами. Да, немцы понимают это. У них уже призваны на войну мужчины всех возрастов от 17 до 45 лет, а их заводы задыхаются от нехватки рабочей силы. У них не хватает продовольствия. И это тогда, когда у нас хватает и рабочих рук, и продовольствия. А наши рабочие бастуют, требуя ещё большего повышения зарплат?
— Что же поделать, будем ждать, что когда-нибудь эта бесконечная чехарда с назначениями и отставками закончится. Лично я, Виктор Николаевич, — обратился Радкевич к Минуту, — буду рад, если власть, всё же, возьмёт Керенский. Его действия воленс-ноленс приводят к уменьшению раздрая в Петрограде. И это становится очевидным уже многим.
Морячки притихли. Петросовет в его отсутствие только грозится да действует исподтишка. Дезертиры стали бояться появляться на железнодорожных станциях, а после нападения китайцев на Петропавловскую крепость из города практически исчезли все уголовники.
По слухам, большинство из них были арестованы и посажены в Трубецкой бастион. А там их всех убили китайцы при штурме, а китайцев — казаки и советчики. То есть, эти, из общественной безопасности, господа.
Мне даже жена на днях сказала, узнав по своим связям, да сплетням, что оттуда практически никто не вырвался, а остатки гарнизона принесли присягу Керенскому, как их спасителю. Это ли не чудеса?! И теперь у нас в самом центре находится база министерства внутренних дел. Его Керенского величества… И, даже по самым примерным подсчётам, он может выставить вооружённых бойцов до четверти всего нашего гарнизона.
— Ну, это вы чересчур, генерал, чересчур, — отозвался генерал Минут.
— Да, только я видел его людей, это не наши разнузданные запасники, это совсем другие люди. А уж про казаков Шкуро я и вообще ничего не говорю. Помяните моё слово, Виктор Николаевич, Керенский пообещал этому есаулу как минимум командование полком, и тот будет рвать и метать, чтобы добиться своего. Очень энергичный казак, очень. Нас ждут большие перемены. Я чувствую это своими костями.
— Поживём, увидим, я буду только рад порядку. Скоро первое мая, будет митинг, и там, возможно, озвучат новый кабинет министров. Вот мы и узнаем на этом митинге, кто станет военным министром, а кто проиграл борьбу окончательно.
— Узнаем, безусловно, узнаем! — генерал Радкевич склонил голову в знак согласия. Ему уже было пора возвращаться обратно. Он и так узнал очень многое, даже слишком.
— Я бы хотел просить вашего разрешения удалиться для работы, — спросил Радкевич Минута. — Уж прошу простить меня за отрыв Вас от собственных дел.
НГШ генерал Минут удовлетворённо кивнул на это.
— Конечно, разговор был полезен не только для вас, но и для меня, Евгений Александрович.
Радкевич встал и, пожав руку генералу Минуту, удалился. Его мысли, и так сумбурные, запутались ещё больше, но время сейчас было такое, и он, вернувшись в кабинет, полностью отдался работе.
В это время Керенский находился на Марсовом поле и, громко и с надрывом выкрикивая слова, вытирая слёзы от порывов ещё прохладного ветра, стонал о судьбе безвинно погибших товарищей в Петросовете. Взмахивая энергично кулаком, Керенский клеймил позором моряков, которые, не разобравшись, уничтожили почти весь Петросовет.
Речь была им написана накануне, десять раз перечёркнута и перепроверена, а также для более грамотного изложения материала к этому делу был привлечен Щегловитов, который только кряхтел и плевался с досады. Но, взяв за основу труды Плеханова, Маркса и прочих революционных деятелей, попытался изобразить что-то простое, но в то же время очень умное и притягательное. Получилось хорошо, по мнению Керенского. От себя он добавил ещё лозунгов и обещаний, а также различные манипуляционные приёмы.
Выучив свою речь наизусть, Керенский потренировался перед зеркалом, отработав мимику и жесты. Убрав неловкие движения, оставил только те, что были ему необходимы для управления толпой.
Люди слушали его речь и сжимали в бессилии кулаки, а он всё говорил и говорил. Призывал, клеймил, утрировал. Всё было ради одной цели: напоследок, после окончания митинга, сообщить о своей новой партии и призвать к вступлению в её ряды. Не забыл он упомянуть и контрреволюционеров, коими, по его мнению, являлись эсеры.
А кроме открытых контрреволюционеров были и скрытые, то есть большевики. А большевики, как раз, и организовали нападение китайцев на Петропавловскую крепость, подбив их на этот неудачный штурм.
То, что в ходе штурма погибли все эсеры и, собственно, сами большевики, Керенского нисколько не волновало, как и не волновало обычного рабочего или солдата, который верил в то, что всё так и было. Просто что-то пошло не так…
Так что, пустив напоказ слезу и бросив на закрытые гробы горсть земли, Керенский удалился в великой печали, думая о том, удалось ли ему реализовать свои политически цели полностью или лишь наполовину. Но об этом ему предстояло узнать чуть позже.
Немногим раньше князь Львов уже согласился со всеми требованиями Керенского, и тому предстояло на митинге празднования Первого мая объявить толпе и попросить её формального разрешения на принятие поста военного и морского министра.
Слухи об этом уже давно распространились по всем министерствам, и вчера к Керенскому зашёл товарищ Гальперн. Зашёл он неспроста и вручил так называемую «Декларацию прав солдата», попросив Керенского прочитать её как можно внимательнее и внести своё мнение о ней. А, может быть, изменить что-то или добавить.
При этом Гальперн делал все так, как будто это было само собой разумеющемся и давно в деталях обговорено. Возможно, что так оно и было. Предшественник не оставил об этом в мозгу нового Керенского никакой информации.
Весьма интересная эта была бумаженция. (прочитать о ней можно тут — http://www.illuminats.ru/home/29-new/4915-22-1917).
Керенский и прочитал. Весьма иезуитская бумажка оказалась. Игнатий Лойола воскрес на мгновение, прочитал и заплакал от осознания того, что сам никогда не смог бы до такого додуматься. Керенский хоть и недолго служил в армии, но мозги у него были на месте и читать между строк он умел.
Пункт № 6 предписывал разрешить распространять в окопах все газеты без исключения. То есть, если газета называлась, к примеру, «Долой Временное правительство», то её всё равно разрешали. Чего уже говорить об остальных газетах.