Митинг начинался на Невском проспекте. Керенский стоял во главе колонны рабочих, солдат и мещан, состоявших в его партии, куда перебежало много людей и из других партий.
Керенский грамотно закрывал себя со всех сторон людьми, давая им возможность почувствовать единение со своим вождём. Он готов был в любой момент броситься на землю и открыть огонь. Но по бокам колонны шли его люди, отличаясь высоким ростом, и высматривали угрозу.
Керенский прошёл буквально пару сотен метров и сразу же удалился на край улицы. И уже оттуда вещал и призывал, стоя на броневике, который подогнал специально для него Секретёв.
Клавдия постоянно пыталась добраться до Керенского, но всё никак не могла это сделать. Народу было слишком много, и её хрупкое нежное тело постоянно отталкивали более сильные и хабалистые граждане. Керенский же уже не раз и не два заводил толпу своими лозунгами, постоянно останавливая колонны и проводя короткие митинги. Наконец, когда она совсем отчаялась к нему пролезть, Керенский проехал вперёд.
К Мухич пробился Савинков и, взяв цепкими пальцами её под локоток, приблизил губы к нежному маленькому ушку и проговорил.
— Не торопись, малышка. Он поехал на Дворцовую площадь. Там будет большой митинг, мы поможем тебе добраться, там и кинешь свою бомбу. Поняла? Ну, молодец…
Похлопав другой рукой по плечу, Савинков отлип от неё и устремился вперёд. Вслед за ним последовали в толпе и пятеро боевиков. В это время Керенский, прибыв на броневике на Дворцовую площадь, вынужден был вылезти из него.
Внутри было некомфортно, но за железными стенками, хоть и тонкими, всё же было надёжнее и безопаснее, чем снаружи. Выйдя из броневика, Керенский ощутил мелкие капли мороси, которые надул с Невы ветер.
Поднявшись к памятнику, у подножия которого был устроен помост с трибуной, он занял за ним место. Начались зажигательные речи. Сначала выступил князь Львов, но его речь была невнятна, и он вскоре замолчал, а потом и вовсе ушёл с трибуны. За эсеров и большевиков говорить было некому. Савинков прятался в толпе, а все остальные были либо уничтожены, либо скрывались по своим норам.
Выступил кадет Винавер, за ним меньшевик Гальперн, холодно взглянувший на Керенского, за ним Соколов, адвокат и меньшевик, один из составителей приказа № 1. А за ними уже и Скобелев.
Выкрикивая в толпу слова восторга и печали, он пытался зажечь и перевести на себя внимание толпы. В принципе, ему это удалось, если бы рядом не стоял Керенский, нависая немым укором. Закончив говорить, Скобелев отошёл в сторону, уступив место Керенскому.
— Товарищи! — начал Керенский, — я удостоился великой чести говорить перед вами на столь знаменательном митинге, организованном в честь рабочего праздника. Не буду повторять те же слова, что сказали другие выступающие. Могу сказать только одно. С вами вместе мы победим!
Толпа взревела одобрительно.
— Сегодня я пришёл сюда не только поздравить Вас с праздником, но и спросить Вашего разрешения на занятие поста военного министра. Одобряете ли вы моё решение?
Толпа взревела в одобрении.
— Благодаря вашей моральной поддержке у меня сформировалась отличная команда, благодаря ей я справлюсь и с должностью военного министра, министра МВД и председателя Петросовета. Одобряете ли вы это?
— Да! — пронеслось над площадью. Люди ревели в восторге от того, что их мнение интересовало власть, даже не вслушиваясь в те слова, что говорил Керенский.
Керенский не сомневался в такой реакции. Ему уже не раз докладывали о росте его популярности среди обычных людей, да и не только среди них. Как же… ведь он навёл порядок в городе и продолжал его наводить, несмотря на контрреволюционные происки многочисленных явных и скрытых врагов.
Савинков, услышав такой посыл, только усмехнулся и дал знак на начало атаки. Двое из боевиков помогли пробиться хрупкой Клавдии поближе и даже расчистили ей место, чтобы она смогла как следует размахнуться.
Но расстояние было слишком велико, девушка понимала, что не сможет докинуть бомбу, и она решилась. Отчаянно крича, она стала пробиваться ближе к трибуне. Все думали, что она хочет заключить в объятия Керенского, но девушка, торопясь, стала вытаскивать из сумочки ручную гранату, на ходу выдёргивая чеку. Это была граната немецкого образца, называемая русским кугелем.
Все вокруг восторженно кричали и не понимали, что происходит, на Клавдию мало обращали внимание, потому как она не одна рвалась к трибуне. Но на пути стояли цепью люди Керенского из Бюро и не пускали никого близко к оратору.
Клавдия, спрятавшись за людьми, стоящими в первых рядах, выдернула чеку и, вынырнув из-за спины рабочего, швырнула гранату под помост. Керенский уже в последний момент заметил маленькую девушку, сжимающую в руке некий предмет. Но как только она решительно размахнулась, он по характерной форме понял, что видит ручную гранату.
— Ё! Твою мать. Не раздумывая ни секунды, он развернулся и, крикнув: «Всем лежать!», прыгнул рыбкой в противоположную сторону, сильно ударился о землю и полетел кубарем в толпу.
Грянул мощный взрыв, в спину Керенского толкнул сильный воздушный удар, и он на время оглох. Застучали частые выстрелы, толпа, на мгновение онемев, бросилась в разные стороны, затаптывая и калеча всех на пути. Клавдия успела кинуть и вторую гранату, когда взрыв первой отправил в её грудь множество осколков. Пронзённая, она упала у подножия памятника.
Увидев и услышав взрывы, Савинков и его боевики бросились со всех сторон добивать Керенского. Они видели, в какую сторону он прыгнул, и во всеобщей суматохе надеялись его убить.
Но казаки и солдаты Бюро, потеряв двух человек убитыми и троих ранеными, уже очнулись и стали кромсать всех саблями, не разбирая, кто перед ними: женщина или мужчина. Боевики открыли огонь из револьверов и стали кидать подготовленные гранаты, стремясь добраться до Керенского. Завязался короткий, но ожесточённый бой, среди разбегающейся в ужасе толпы.
Савинков хотел скрыться, но другого удобного случая для убийства Керенского ему могло и не представиться, и страшная пляска смерти увлекла его в полной мере. Он чувствовал кровь. Он чувствовал величавую поступь страшной старухи, и ринулся искать Керенского, не обращая внимания на других, обегая стрелявших и спасавшихся бегством людей.
Керенский в результате неудачного падения сильно ушиб правую руку и разбил в кровь лицо, но остался жив, только слегка оглох. Он уже стал подниматься, когда каким-то шестым чувством увидел направленный на него ствол пистолета, а потом и фигуру Савинкова, который бежал к нему, отталкивая со своей дороги людей и перескакивая через лежавших.
«Блин, и ты здесь, урод!» Рука машинально полезла в карман и, достав браунинг, Керенский открыл огонь по Савинкову. Пули засвистели, и Савинков удивлённо констатировал, что он значительно заблуждался насчёт умений своего смертельного оппонента. Прицелившись из Люгера, он тоже открыл огонь на поражение.
Керенский, расстреляв патроны, упал и спрятался за какого-то раненого рабочего. Достав второй пистолет, он выглянул из-за укрытия и увидел Савинкова, уже почти добежавшего и находящегося почти в нескольких метрах. Увидев Савинкова вблизи, Керенский резко начал нажимать на спусковой крючок. Вторая пуля попала в колено Савинкову и тот молча упал на булыжную мостовую.
Керенский выглянул из-за уже мёртвого тела рабочего, в которого попало несколько пуль от Савинкова. Увидел бегущих казаков и вытянув руку в направлении террориста, Керенский крикнул им.
— Убить гада!
Через пару минут всё было кончено, и разрубленное тело Савинкова осталось лежать на Дворцовой площади, заливая её своей красной революционной кровью.
Керенского подняли и повели сразу в госпиталь, который находился в Зимнем дворце, где, очистив раны от грязи, перевязали и оставили на временное лечение. Раны были поверхностными и не угрожали здоровью. Смертельно уставший от всех этих событий, Керенский успокоился и заснул. Вождь революции спал и не знал, что события ещё не закончены. Он предполагал, что Савинков обязательно нападёт на него, только не знал где. А потому оставил самый возможный для него вариант.
Брошенными Клавдией гранатами и в последующем завязавшемся бою убило и ранило многих, в том числе и Скобелева с Гальперном, а может, те, кто из них смогли выжить, были втихаря добиты людьми из Бюро, которые, абсолютно легально, убрали ещё несколько человек и оставили Керенского без политических оппонентов. Но сейчас Керенский спал крепким сном.
Ближе к ночи в Зимний дворец вошёл высокий стройный полковник, по фамилии Герарди. Борис Андреевич тихо спросил у караула.
— Ну, как он? Отдыхает? — и застыл, весь во внимании. Получив утвердительный ответ, поговорил с дежурным врачом и медсестрой, поблагодарив их за заботу о министре. Чуть позже, отправив перекурить двух охранников, он остался у постели Керенского.
Керенский спал. На его лице, болезненного цвета, проглядывали ранние морщины, а тёмные круги под глазами придавали сходство с ночным призраком. Короткий ёжик волос воинственно торчал надо лбом и словно принимал всё в штыки, защищая своего хозяина во сне.
Полковник Герарди ещё раз обдумал всё, что намеревался сделать. Охранники должны были скоро подойти, и тогда он не сможет сделать то, ради чего сюда пришёл. Он был жандармом и бывшим начальником дворцовой полиции, а, кроме того, убеждённым монархистом. И он не верил Керенскому. Не верил, что тот не тронет Николая II, не верил, что не даст убить цесаревича Алексея, не верил, что они все смогут сохранить империю.
Не верил, не верил, не верил. Разные чувства сейчас владели полковником. С одной стороны, его никто не уполномочивал на это деяние, с другой стороны, никто и не знал, что сейчас происходит здесь, и что их ждёт в будущем.
Герарди достал из ножен длинный и узкий кинжал, больше похожий на кортик, обхватил его ладонью, чтобы он не выскользнул из разом вспотевшей руки, и приготовился нанести единственный удар. Единственный, но смертельный. И…