– Окна откройте! Дайте свежий воздух! Человек умирает!
В руки Тане сунули нитроспрей – она вернула. Из памяти выскочила фраза Сомова: «Самое страшное в эпилепсии – это захлебнуться рвотой. Первым делом переверните человека лицом вниз!» Из-под парня потекло. Так, он обмочился – истинная эпилепсия. Припадок кончается. Скоро он очнется. Поезд подъехал к платформе. Доброхоты-мужики за руки и за ноги, за куртку вынесли пострадавшего в зал и положили на пол. Встречал вагон наряд полиции.
– Кто тут хулиганил? – спросил старший наряда.
– Никто! – ответила Таня, которую вынесли из вагона вместе с пострадавшим. – У него эпилепсия! Вызовите скорую!
Старший наряда связался по рации с отделением на станции. Доложил:
– Вызвали.
Таня хотела оставить пострадавшего на попечение полиции, но старший наряда вдруг потребовал:
– Останьтесь!
– Зачем? – удивилась Таня.
– Он сейчас придет в себя. Вы свидетель, – объяснил старший, – если что-нибудь пропало, мы ни при чем!
Пришлось сидеть рядом с парнем, который перестал биться и хрипеть. Он наконец открыл глаза, осмотрелся. Хотел подняться, но Таня попросила:
– Полежите. Не надо резко вставать.
Парень послушался. Опершись на локоть, смотрел на стену пустым взглядом. Наконец спросил:
– Это эпилепсия?
– Да, – сказала Таня. – У вас уже бывало такое?
– Давно, еще в детстве. – Парень ощупал карманы.
Полиция отошла от пострадавшего и осматривала платформу. Прошло еще несколько поездов. Людской поток обходил лежащего и Таню. Какая-то сварливая тетка бросила:
– Тащи своего хахаля домой! Чего развалился? С утра нажрутся! Пьянь!
К счастью, ничего не пропало. Таня, вспомнив, что это надо сделать, начала расспрашивать пострадавшего:
– Фамилия, имя, отчество, возраст, домашний адрес… телефон.
Спросила телефон родных и друзей. Все записывала в блокнотик. Полицейский махнул рукой кому-то. Таня поняла – бригада приехала. Однако мимо проехала моечная машина с желтыми мигалками. Синие формы с оранжевым ящиком показались на платформе, шли быстро, но не бежали. Женщина на моечной машине остановилась в ожидании, пока эпилептик отойдет или отползет – он мешал ей мыть платформу. Парень немигающим взглядом смотрел на желтые крутилки и вдруг снова захрипел и, откинувшись на спину, крепко долбанулся затылком о камень платформы. Начался новый приступ. Полицейские отскочили. Скорая подбежала. Один раскрыл ящик, достал воздуховод, второй потянулся за тонометром. Таня поднатужилась и снова повернула парня на бок.
– Я давление хотел измерить! – сказал один из скоропомощников.
– Во время судорог это бессмысленно, – ответила Таня и крикнула машинистке-мойщице: – Выключите мигалку!
Мойщица поняла, что этот участок платформы ей пока не помыть, сдала назад и объехала группу медиков-полицейских. Желтые маячки она не выключила, но, покрякав пассажирам, укатилась на дальний край платформы.
Медики посовещались, один убежал. Второй принялся совать тампон с нашатырем под нос эпилептику. Таня молча смотрела за этими манипуляциями, потом оторвала листок блокнота с данными парня.
– Вот, держите, это все о нем. У него это уже второй приступ за десять-пятнадцать минут, первый был в вагоне.
Скоропомощник, видимо фельдшер, удивленно взял бумажку.
– А кто он вам? Это ваш парень?
– Нет, – сказала Таня, – я сама сейчас практику прохожу, на другой подстанции. До сих пор эпилепсии в транспорте не видела. Я опаздываю!
Так вот она опоздала на последний день практики. Уже на подстанции, записавшись в бригаду к Ерофееву, она рассказала Саше о причине. Он молча выслушал ее сжатый рассказ. Потом спросил:
– Ты уловила закономерную причину развития приступа?
Она удивилась.
– В метро?
– Ну да. Первый приступ – в вагоне: стук колес на стыках рельсов и мелькание огоньков за окнами – это первый стимул к возбуждению судорог. Парень падает в вагоне. А потом мойка с мигалками подъехала, блики желтого света от стен. Ты ведь сообразила, что второй приступ у него спровоцирован этими мельканиями?
Таня согласилась.
– Есть еще одна причина, но она не всегда срабатывает. Хотя может оказаться основой формирования очага судорог в мозгу.
Таня посмотрела на Ерофеева вопросительно.
– Это гипероксигенация. Избыток кислорода в крови. Парень бежал, дышал, потом успокоился в вагоне, но приток кислорода сохранился – началось формирование очага. Вагон пошел, «тыг-дым»… в тоннеле лампочки… и хлоп, эпиприпадок! А потом и второй… Теперь представь себя на месте тех ребят, которые приехали на этот вызов. Что делать будешь?
– Эпилепсия у него в анамнезе, – сказала Таня, – он наверняка на учете невролога.
– Я даже думаю, его комиссовали по эпилепсии от армии, – вставил Ерофеев. – Но если с детства припадков не было, а тут разом два, это можно расценить как обострение и даже как впервые выявленную эпилепсию. Но это все не главное. Такая высокая судорожная готовность может привести к развитию эпилептического статуса – затяжного приступа. А это угроза отека мозга – и смерть от вклинения ствола. Соображаешь?
Таня кивнула.
– Его обязательно надо отвезти в больницу. Никаких отказов никогда не бери. Бейся за госпитализацию. Если оставишь, а он захлебнется рвотой при следующем припадке или даст эпистатус, будешь объясняться.
– А как же приказ?[105] – спросила Таня. – Он ведь разрешает оставлять. Актив в поликлинику или на неотложку.
– Не надо повторять глупости чиновников. Они за умерших не отвечают. Одно дело, если эпилепсия протекает в легкой форме, человек принимает лекарства. Он сам побежит к лечащему врачу после припадка… И совсем другое – неопытный больной, напуганный, напряженный, готовый сорваться в припадок в любую секунду. Чем лечить будешь?
Таня задумалась на минутку.
– Реланиум сделаю.
– И привезешь спящего человека в больницу. Ему дадут выспаться, подведут к двери и отвесят пинка, чтобы летел до больничных ворот. Реланиум делаешь в вену, если очевидно развитие судорожного синдрома. Лечи по-другому. Как?
– Магнезию в вену?
– Тепло, даже горячо! Это уберет судорожную составляющую, снизит внутричерепное давление, успокоит. Еще что-нибудь сделаешь?
– Мочегонное.
– Согласен. А вот как сегодня – у тебя ничего нет. Или ты у кого-то в гостях. Что можно предпринять?
– Я положу больного на бок, под голову что-нибудь мягкое, чтобы не разбил, можно, конечно, нашатырь дать нюхать. Но я не уверена.
– Портянку двухнедельную – эффекта будет больше. В целом все верно. И пока будешь ждать скорую, дай валокордину капель шестьдесят. Горсточку глицина. Валерианки. Это все уменьшит риск повторного развития судорог.
Пока не было вызова, Таня все записала себе в тетрадочку «Практика на скорой».
А потом им дали вызов: «Женщина, восемнадцать лет, укушена собакой». В адресе указан только номер дома и добавлено: «детская площадка».
Об этом вызове Таня не хотела вспоминать. Остался сильный негативный осадок от всего. От дядьки, который выгуливал свою страшную собаку без поводка и намордника и требовал, чтоб с детской площадки убрали детей, пока он гуляет с собакой! И от Ерофеева, который как-то очень спокойно, неуловимым движением убил бросившегося на него пса. И жалко было девочку пяти лет, которой этот монстр чуть не оторвал левую ручку, и ее сестру, которая закрывала младшую своим телом, отделавшись при этом рваной курткой. Потом они отвезли девочку в больницу, вернулись в отделение полиции, куда примчались старший врач и врач линейного контроля. А Тане пришлось давать показания как свидетелю. Ее знобило, Ерофеев был мрачен… и всех в полиции почему-то волновали не собака и ее хозяин – моральный урод, а откуда у Ерофеева выкидной нож.
– Вы его видели раньше? А куда он делся? – Ножа так и не нашли.
Да, собака убита. Да, там резаная рана.
– Что вы видели?
– Ничего, я девочку перевязывала, – ответила Таня.
Она действительно ничего не видела, потому что зажмурилась от страха, когда дядька скомандовал: «Фас!» Какая-то старушка из окна видела, что фельдшер Ерофеев ударил пса рукой в грудь. Ножа не видела. Никто его не видел. Обыскали Сашу, машину, всю детскую площадку – не нашли ничего. На вопрос: «Где нож?» – Ерофеев усмехнулся. С него взяли подписку. Врачи и бригада уехали на подстанцию. Сомов о чем-то негромко говорил с Ерофеевым в салоне машины, пока ехали «домой». Таня не слышала – ее посадили вперед и закрыли окошечко.
Она старалась не думать о собаке. Девочка, которая чуть не осталась без руки. Вот! Ерофеев перевязал ей плечо жгутом. Подвесили перекушенную руку на косынке. Ввели пол-ампулки наркотика под кожу. И опять Таня заметила, что повод к вызову и реальные обстоятельства не совпадают. Девочку сразу взяли на операцию. А врач в приемном спросил:
– Собака не бешеная?
– Там хозяин бешеный, – ответил Ерофеев, – собака убита. А этот моральный урод рыдает над трупом, который мы не могли забрать. Он натравливал собаку на гуляющих детей.
– Разберемся, – сказал врач приемного отделения, – наверняка полиция приедет. Насчет собаки выясним. Будет нужно, от бешенства привьем.
Старшая сестра пострадавшей девочки ревела всю дорогу, жалела сестру, потом боялась, что ей влетит от родителей. Откуда кто что узнал? Но не успела скорая уехать из приемного отделения, а у ворот больницы остановилась машина «Новости-ТВ» – бойкие корреспонденты накинулись на Ерофеева с вопросами. Родилась версия, что пса-агрессора пристрелила полиция. Нет, все-таки впечатления слишком сильные.
Потом они еще поехали на вызов. А уже к вечеру, когда возвращались, закрякал Сашин телефон. Мужчина, сорок четыре года, температура, кашель, астма. Ерофеев заполнил карту и сказал Тане:
– Видякин!
– А это кто? – не поняла стажерка.
– Хороший человек, – улыбнулся криво Ерофеев, – только болен очень. И если вызвал, значит, ему действительно плохо.