– Что смотрите? Сейчас же откройте! – закричала племянница графа на несчастного таксиста.
– Синьора, давайте не будем ввязываться в неприятности, – умоляюще проговорил мужчина.
– Почему тут ничего не работает! Что это за страна? – вопила синьора Салватьерра, топая ногами, словно в причудливом танце коренных жителей Анд. Ее крики привлекли внимание дона Амброзио, который поливал свои герани.
– Откройте немедленно! – приказала ему Селинда, заметив голову патера, робко выглядывающую из-за забора.
– Я подчиняюсь только воле Всевышнего, – был ответ.
– Я наследница графа!
– У графа не было детей.
– Я племянница и хочу войти.
Бедный дон Амброзио был в растерянности и не знал, как поступить. Он забыл выключить шланг, которым поливал цветы, и вода заструилась по лужайке. Наконец патер решился и пригласил Селинду в дом выпить чашечку кофе. А он пока пошлет свою экономку к синьоре Аделе за ключами.
– Вы действительно унаследовали виллу? – недоверчиво переспросил дон Амброзио, насыпая в кофемолку кофейные зерна.
– Естественно! А еще землю. Всю землю.
– Вы хотите сказать, виноградники?
– Землю.
– Речь идет о сельскохозяйственных угодьях. В этих местах самая подходящая почва для виноградников. Граф выращивал виноград и делал замечательное вино. Я в этом кое-что понимаю, я ведь каждый день пробую вино по долгу службы, – пошутил патер, – церковной службы, разумеется.
– Я все вырублю и посажу бананы.
Что? Вырубить? Будто это какая-нибудь акация или ольха. И потом – бананы! У этого плода форма слишком языческая, чтобы расти на этой земле, облюбованной Господом.
– Это те, которые желтые, из супермаркета? – спросил патер, ничего не понимая.
– И привезу сюда индейцев кечуа собирать урожай. Дон…
– Амброзио.
– Дон Амброзио, где можно разместить индейцев?
Священнику никак не удавалось включить газ: руки его дрожали. Патер хотел что-то сказать, но не смог проговорить ни слова. Рот его так и остался полуоткрытым. Такое с ним случалось лишь в ходе некоторых довольно деликатных исповедей.
– Индейцы, – пробормотал дон Амброзио. – Но вы мне не ответили: бананы – те желтые, из супермаркета?
– Именно!
Дон Амброзио попытался посмотреть женщине прямо в глаза. Патеру это стоило огромного труда, но все-таки удалось. В глубине черных глаз Селинды Салватьерры он увидел непроглядную темноту ада. Священник попятился. Со всех сторон ему мерещились фигуры индейцев, радостно собирающих бананы посреди холмов «просекко»…
Дон Амброзио с напускной невозмутимостью стоял у ворот графской виллы и наблюдал, как эта странная женщина уверенно идет по дорожке сада, словно родилась на этой земле. Селинда Салватьерра решительно повернула ключ в замочной скважине. Пропуская свою новую хозяйку, дверь дома даже не скрипнула, будто всегда ее знала.
Весть о прибытии наследницы графа Анчилотто распространилась по городу с быстротой молнии. Тем, кто заслуживал его доверия, дон Амброзио по секрету сообщил, что, по его скромному мнению, у этой женщины не все дома. И только с избранными он поделился мыслью о необходимости отслужить молебен, чтобы Всевышний не допустил бананов на месте виноградных лоз. Жителям города стало известно, что синьора Салватьерра уже поселилась на вилле. Вскоре все каким-то образом узнали, что между племянницей графа и доном Амброзио произошел жаркий спор. Селинда захотела снести стену, отделявшую двор патера от виллы графа Анчилотто, и на ее месте возвести живую изгородь из банановых растений. Инспектор дорожной полиции призналась завсегдатаям бара на центральной площади, что эта женщина ей сразу не понравилась. Все сошлись во мнении, что эта иностранка – очень скандальная особа, от нее всего можно ожидать и поэтому впереди их ждут большие проблемы.
Ровно в одиннадцать вечера новость достигла ушей мэра и всей городской администрации. Начальник земельного отдела лихорадочно пытался припомнить, в порядке ли документы графа на землю. Городские чиновники дрожали от страха, понимая, что завтра в кабинетах мэрии будет настоящий бедлам. Хуже и не мог закончиться этот сумасшедший день. В утренней прессе напечатали разоблачительную статью о том, что в почве виноградников были обнаружены пестициды. Журналисты получили в свое распоряжение целое досье, полное данных и цифр, в котором, кажется, были указаны и названия виноделен, и даже имена некоторых производителей вина.
Целый день только об этом и говорили: и на выходе из церкви, и за бокалом вина в баре. В основном негодовали, а кое-кто и проклинал продажных журналистов, которые, не разобравшись, навешивали ярлыки на честных виноделов. Ведь все знали, что особенно в этом сезоне виноградники обрабатывались очень мало и минимальным количеством удобрений. Может быть, в прошлом году немного переборщили…
Были и те, кто опасался заговора. Исторические территории производства просекко недавно получили наименование контролируемого и гарантированного происхождения. Возможно, кто-то из конкурентов, один из сорока двух подобных национальных производств вина, бросил эту информационную бомбу, чтобы дискредитировать их на рынке.
– Это точно дело рук производителей «Брунелло ди Монтальчино»[16], – говорили одни.
– Ну уж это вряд ли. Скорее всего, тех, кто производит игристое франчакорта, – утверждали другие.
Передовицы «Трибуны» и «Газзеттино»[17] пестрели цифрами о количестве использованных пестицидов. Их названия звучали устрашающе. Среди прочих были гербициды, которые высушивают траву и окрашивают ее в неестественно-желтый цвет. Конечно, статьи были не очень точны, но и голосам, звучащим в защиту, не хватало ясности. После некоторых домашних дебатов и споров мнение большинства установилось на том, что журналисты, как обычно, переливали из пустого в порожнее. Если кто-то ошибся в использовании пестицидов, намеренно или нет, он должен за это ответить. Проблема существовала. Ее нельзя было спрятать. В этих местах всегда была здоровая земля, отличное вино. Все остальное – пустые разговоры.
Глухо громыхающие уже несколько часов тучи за несколько минут до полуночи наконец-то разрешились громом, молниями и гектолитрами воды отличного качества.
А я все скребу. Тру и скребу. Я чищу от ржавчины подставку для цветов на могиле господина Буффона Микеле, которому первому пришла в голову гениальная мысль открыть продуктовую лавку с целью успокоить экзистенциальную тревогу своих сограждан. Ты помнишь ее, Микеле? Чудесная была лавчонка. Простая, как и твой характер. Только одна марка майонеза, один вид томатной пасты и рыбных консервов и три разновидности макаронных изделий: спагетти, ракушки и вермишель.
Я тебя как-то спросил, почему в твоей лавке такой маленький выбор товаров? Ты ответил: «Чтобы легче было выбирать. Ведь иного человека может поставить в тупик даже выбор рыбных консервов. Какая разница, в конце концов: они могут быть даже из дельфина или акулы, но все равно останутся рыбными консервами. Что толку долго рассуждать об оливковом масле, которое на поверку потом часто оказывается пальмовым. Неужто стоит философствовать о майонезе, который есть не что иное, как бракованные яйца и растительное масло самого худшего качества. Это все равно, что спрашивать, какое масло лучше: трактора „Ламборгини“ или „Фиат“? Что я могу тебе ответить, дружок? Совсем не обязательно иметь множество типов макарон на крестины да на именины – в любом случае это всего лишь вода и мука из твердых сортов пшеницы».
Я думал, что ты закроешься в мгновение ока, что банки съедят твой бизнес. Но лет десять все шло хорошо. Твой магазинчик был очень удобен тем, кто всегда бегом, кто так и не женился, для патера и для монашек, для тех, кто не обзавелся детьми и кому не было дела до разнообразия товаров. Очень многие приходили за покупками в твою лавку. Два вида растительного масла: одно подсолнечное и другое оливковое. Одна марка одноразовых бритвенных станков, которые действительно брили. Один вид стирального порошка, который в самом деле отстирывал. Семь сортов вина, не все просекко. Ты соглашался с тем, что в винах должен быть хотя бы минимум разнообразия. И два вида крепкого алкоголя.
Потом построили маркет. От этого мы немного растерялись. Мир стал более сложным. Народ теперь часами бродил по маркету. Прежде, когда они заходили в лавку Буффона, через несколько минут уже выходили с покупками. И у людей оставалось много времени, которое можно было провести, как они этого желали. А теперь, когда кто-то спрашивал: пойдем погоняем шары, ему отвечали: нам нужно купить масло для жарки. Их можно было уже не ждать, они так и не появлялись. Люди выходили из маркета с сомнениями и спрашивали себя, правильный ли выбор они сделали. Хорошее ли это масло? Не будет пригорать или пениться? Маркет лишил нас уверенности в себе. Потом маркет, как супергерой, превратился в супермаркет. У всего появилась суперсила: мыло удаляло грязь намного лучше, отбеливатель отбеливал намного белее, моющее средство обезжиривало в два раза эффективнее. В еде было в два раза меньше жиров или она была совсем без добавления жира. Теперь ты, Микеле, все чаще грустил один в своей лавчонке среди опустевших полок: только один тип макарон, один сорт вина, но два вида крепкого алкоголя. Один из них для тебя.
Твоя печень этого не выдержала. Как и у моего старика отца, который, вернувшись из Ливии, очень полюбил граппу[18], пока его печень не приказала долго жить. А вслед за ней и мой отец. Если бы это только могло тебе помочь, я бы разгромил прилавки всех супермаркетов моей палкой из черной акации. Весь мир – это только полки и склады супермаркетов. А когда нам дают выбирать, значит, нас уже выбрали. Но я скребу…