– Когда именно вы начали расследование?
– Двадцать шестого марта. Я делаю все, что необходимо в этих случаях. Шаг за шагом реконструирую жизнь инженера: личную и профессиональную. Отличные связи, работа за границей, во Франции и Португалии, что-то по сжиганию отходов. Потом в течение семи лет он руководил цементным заводом под Феррарой. Женился на сестре известного политика. Я собирал нужную информацию в разных местах, но прежде всего следовал за инженером повсюду, как его ангел-хранитель. Почти сразу я обнаружил, что у Спеджорина имелась связь на стороне. В один из вечеров, после дня работы на заводе, он поехал (и я за ним) на озеро, на берегу которого расположен уединенный домик, совсем незаметный среди деревьев. Я притаился в укромном месте и стал ждать. Когда наконец машина инженера уехала обратно, вслед за ней через некоторое время выехала другая, с женщиной за рулем. Я незаметно пристроился за ней и – на тебе! Знаете, куда поехала чистить зубы синьора?
– Это была синьора Мартелли.
– Я вижу, в полиции внимательно читали мои отчеты. Карла Мартелли, неверная жена важного политика, шурина инженера Спеджорина. Вот это новость! Я сразу подумал, что мой клиент, выражаясь фигурально, готовится бросить бомбу. Я концентрируюсь на том, как поступить. Собираю информацию о синьоре Мартелли и о ее муже-политике.
– Похвально!
– Я профессионал! Любовники, учитывая ситуацию, ведут себя очень осторожно. Должно быть, у них был разработан особый код, чтобы договариваться о встречах. Свидания проходили не очень часто, но регулярно. Они никогда даже не намекали о следующем свидании по телефону. Ни разу не встречались в людных местах. Только в домике на озере. Идеальное место для тайных свиданий. Дом принадлежит брату синьоры Мартелли, у которого свой бизнес в Санто-Доминго. Когда Спеджорин приезжал с завода на велосипеде, влюбленные встречались на перекрестке возле маленькой церкви. Свой велосипед инженер прятал в кустах.
Ландрулли подумал, что их со Стуки велосипедная прогулка не была напрасной тратой времени.
– А Анчилотто?
– Я послал ему свой первый отчет седьмого или восьмого апреля.
– Шестого, – поправил его полицейский агент.
– Точно! Граф мне ничего не ответил, ни полслова. Я продолжаю расследование, как мы и договаривались. И что я нахожу?
– Что вы обнаружили, Корниче?
– Когда до две тысячи первого года Спеджорин был директором цементного завода под Феррарой, он не ограничивался прокаливанием камней в заводских печах. Инженер регулярно посещал предприятия по переработке медицинских отходов, а еще тесно общался с руководителями лучших медицинских учреждений и частных клиник.
– И что из этого следует?
– Со здоровьем у инженера проблем не было. Или он брал частные уроки по сравнительной анатомии, или же нашел способ решить проблему утилизации больничных отходов.
– Я не понимаю. Говорите яснее.
– Естественно, у меня нет никаких доказательств. Я пришел к этому в результате умозаключений: у тебя есть огонь, у меня горючие материалы. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь.
– Продолжайте…
– Утилизация отходов медицинских учреждений – дело очень затратное. Естественно, что, когда на карту поставлено здоровье людей, нельзя мелочиться.
– Как Анчилотто воспринял эту информацию?
– Хорошо. Очень хорошо, я бы сказал. Прочитав мой отчет, он мне перезвонил. Я в точности запомнил одну его фразу: «Я не перестаю удивляться тому, как далеко может зайти человеческая подлость».
– Подлость?
– Так он выразился. И слушайте еще. Знаете, куда прочили инженера Спеджорина, если бы его существование не оборвалось таким трагичным образом?
– Говорите.
– На должность директора гигантского мусоросжигателя, который хотят построить в пригороде Тревизо. Как видим, он был хорошо известен в определенных кругах. Нужные связи очень важны для продвижения по карьерной лестнице.
– Вы это тоже сообщили господину Анчилотто?
– В деталях.
– А он?
– Никак не прокомментировал. В конце июня он велел мне прекратить расследование. Граф щедро оплатил мои услуги и отправил мне назад все материалы, касающиеся любовной связи между инженером Спеджорином и синьорой Мартелли.
– Почему?
– Если честно, я и сам не понял. Словно это его совсем не интересовало.
– А вы продали эту информацию жене покойного.
– Сразу после смерти Спеджорина я подумал, что эти компрометирующие материалы могут быть полезны для расследования. Учитывая деликатность дела, я предпочел действовать через жену инженера: если бы вдова посчитала это приемлемым, она бы лично передала их полиции.
– Очень благородно с вашей стороны. Только синьора Спеджорин совсем не хотела выметать сор из избы, вовлекая свою семью и семью брата. Кто знает, сообщила ли она политику о неверности его жены. Что скажете: вдове пришлось раскошелиться или в вас внезапно проснулось спавшее до той поры благородство?
Корниче надулся как тетерев.
– Могу только сказать, что мы провели приятный вечер вдвоем.
– Вы и вдова?
– Вдовой она была уже многие годы, мой друг.
Стуки еще работал с документами в полицейском управлении, когда ему позвонил Ландрулли и доложил о разговоре с частным детективом. Агент не мог понять, почему Анчилотто не воспользовался информацией о супружеской неверности Спеджорина, чтобы ему навредить.
– А что бы это изменило? – сказал Стуки. – В Италии, чтобы лишить кого-то кресла, пары увесистых рогов недостаточно. Нет, у Анчилотто было другое на уме.
Спрейфико подозвал инспектора Стуки к своему компьютеру, чтобы показать ему снимки, сделанные в магазине синьоры Карлы Мартелли. Полицейские стали рассматривать их вместе. Обычные фотографии бутика. Потом Спрейфико вручил начальнику стопку распечатанных бумаг: агент скачал с сайта под названием «Кружок мудрых любителей вина» все сообщения с подписью «Просекко блюз».
– Кто это такой, инспектор?
– Один сумасшедший, Спрейфико.
– Горазд он выпить, скажу я вам. Только и знает: «вино… вино…» Я ничего не понял.
Я скребу заржавелый надгробный памятник Биц Мариассунты, по профессии старой девы. Та самая Мариассунта, которую когда-то мечтал видеть своей женой даже ваш покорный слуга. Ей выпала удача так и не встретить свою вторую половинку. И то правда, что тогда близнецов рождалось мало. А сегодня их полно, так что, возможно, и у Мариассунты появилась бы возможность найти родственную душу. Если бы она не была так привередлива в своих вкусах: этот не такой, потому что слишком низкого роста, тот – потому что слишком высокий. Она бы отбраковала даже Марлона Брандо или Кэри Гранта. Никто не удовлетворял ее требованиям. Этот не подходит, потому что ест с открытым ртом, а тот – потому что много пьет. Святые угодники! Да если избавиться от тех, которые жуют как крокодилы и пьют как кашалоты, в мире не останется ни одного мужчины. Этот не тот, потому что поет в церкви, а другой – потому что даже свое имя прочитать не может. Скажи честно, что ты хотела только унизить мужскую часть города, что тебе нравилось перечислять наши человеческие недостатки. Что за твоими отказами стояла месть за всех тех женщин, которые довольствовались первыми попавшимися двуногими существами мужского пола, потому что страх остаться одной заставлял их закрывать глаза на толстые животы, грязные подмышки и недержание газов.
Биц Мариассунта была последней из череды вымерших принцесс – женщин, которые могли себе позволить выбирать и не соглашаться. Я помню, что нас, мужчин, она оценивала после обедни, во время церковных процессий или городских праздников. Как торговец лошадьми или мулами, знаток индюков или петухов. Если бы Мариассунта только могла, она бы с удовольствием нас ощупала и взвесила, заглянула бы нам в рот, заставила петь и декламировать стихи, померила бы давление и понюхала наше дыхание. Но ты осталась старой девой, Биц Мариассунта. Со всеми твоими запросами, фырканьем, высокомерием, сардонической улыбкой, жалящими замечаниями и твоим визгливым голосом. Я мечтал проучить тебя палкой из черной акации, приготовленной специально для тебя. А когда ты свалишься без чувств, вот тогда я проверю твои зубы. А еще сиськи, которых у тебя, которая так критиковала наши животы, может быть, и не было никогда, ни одной.
Ты осталась старой девой. Но как акушерка ты была самой лучшей в городе. В этом тебе не было равных. Как помогала разродиться женщинам ты, не умел больше никто. Ты так хорошо с этим справлялась, что тебя приглашали отовсюду. Ты отправлялась даже в затерянные в горах деревеньки и на дальние острова лагуны. Есть женщины, которые хорошо умеют делать детей, и те, которые никогда не должны их иметь, потому что они рождены для других больших дел. Это говорила ты, рожденная для того, чтобы своими уверенными движениями помогать рождаться детям других женщин. И давать им ту поддержку, которая превращала каждого родившегося ребенка в божий дар, а не в обузу. Потому что это не про схватки, потуги и километры пуповины, которую ты распутала, а про вхождение в этот мир. Все мы нуждаемся в том, чтобы вместе с материнским молоком получить принятие нас самих.
Поэтому-то я и не стал делать палку из черной акации специально для тебя. Потому что брошенные дети потом страдают. Как мой отец, которого бросили в лагере военнопленных. Он стал невеселым и всегда задумчивым. И уже никогда не был таким, как прежде. Черные мысли, к сожалению, нельзя отскрести. С ржавчиной намного проще, чем с мыслями. Поэтому я скребу…
1 сентября. Вторник
Окна квартиры инспектора Стуки были распахнуты, и запах кофе чувствовался уже у ворот. Ландрулли ощутил его, еще не подойдя к калитке: наверное, у неаполитанцев обонятельные рецепторы устроены по-другому, что позволяет им улавливать кофейный аромат гораздо лучше других жителей полуострова. Ровно шесть, как приказал ему инспектор. Стуки выглянул в окно, и жестом пригласил агента зайти. Трезвонить в дверной звонок было небезопасно: вибрации могли дойти до квартиры сестер, которые ночью вернулись из путешествия. Сандра и Вероника еще спали, но осторожность никогда не помешает.