Напротив вокзала били вверх белые струи фонтана.
Григорий пошел договариваться с таксистом. Катя, как потерянная, стояла на перроне. Вокруг сладко дышала кромешная южная ночь. Сердце толкалось в груди, и в пальцах покалывало от волнения, как будто вся кровь в Катином теле превратилась вдруг в газировку, булькающую и пузырящуюся…
Провонявший бензином раздолбанный «жигуль» довез их до высокого, сталинской постройки дома с маленькими балконами и запыленной лепниной под крышей.
Дядя Гриша отпустил машину, объяснив Кате:
– Я уж у вас переночую одну ночь. Куда мне в такую темень податься? А завтра с утра – прямо на вокзал.
По лестнице Катя шла медленно, останавливаясь на каждой площадке. По спине бежали мурашки, жутко было оттого, что вот сейчас, еще минута – и она увидит, наконец, отца. Она едва смогла попасть дрожащими пальцами по кнопке звонка над массивной дверью с табличкой «7».
В квартире залилась хриплым лаем собака, кто-то завозился с замком, дверь приоткрылась на цепочку, и сквозь щелку выглянул мальчишка лет восьми.
– Здрасьте, вам кого? – скороговоркой спросил он.
– Нам… Горчаков Иван Алексеевич здесь живет? – охрипшим от волнения голосом выговорила Катя.
– Не-ет, тут таких нема, – протянул мальчишка.
В висках гулко ударило. Катя растерянно смотрела на мальчика, разглядывала веснушки на его облупленном носу. За спиной хмыкнул дядя Гриша.
– А-а… а где он? – с силой выговорила Катя. – Может, переехал куда?
– Я… я нэ знаю… – пожал плечами мальчик. – Можэ, батькы знають? Тильки воны до кинотеатру пишлы…
– Та-а-ак, – медленно произнес Григорий.
Собака за спиной мальчика продолжала заливаться. На шум из соседней квартиры выглянул сосед. Сквозь его светлые, легкие волосы проглядывала намечающаяся красная лысина.
– Вам кого? Ваньку, что ли, Горчакова? – тут же вклинился он в разговор. – Так я его знаю, сколько лет соседями были! Только тут вы его не найдете. Он уж года четыре как хату эту продал и к матери в деревню подался.
– Это что же получается… – начал дядя Гриша, но Катя звонко перебила его:
– А адрес? Адрес его у вас есть?
– Да откуда… – развел руками мужик. – Хотя, погодите-ка, ща вспомню.
Он принялся в задумчивости комкать ладонью пухлый подбородок.
– Деревня эта, колхоз при Советах-то, «Светлый путь» называлась. По карте можно посмотреть. Тут недалеко должно быть, пара часов на электричке…
– А-а-а… – снова протянула Катя. – А вы не подскажете, где тут комнату на ночь можно снять? А то мы издалека приехали, а сейчас ночь уже, куда ж нам ехать… Мы тут никого не знаем.
Она говорила быстро, лихорадочно, боясь обернуться и встретиться глазами с дядей Гришей.
Теперь-то он, конечно, уже догадался, что никакому отцу она не звонила, да и не видела его уже много лет. Господи, что он с ней сделает, когда поймет, в какую мутную историю она его втянула? А что, если поколотит, как Макс…
– Комнату-то? – раздумчиво произнес мужик. – Комнату, допустим, и у меня снять можно, если на одну ночь. Мне ща лишняя копейка ой как не помешает! С женой развожусь, – пояснил он Григорию растерянно, как будто сам удивлялся, как дошел до жизни такой.
Затем потер ладони и добавил:
– Ну, проходите, гости нежданные, договоримся…
Он шире распахнул дверь, и Катя с Григорием вошли вслед за ним в давно не убиравшуюся, разоренную разделом имущества супругов квартиру.
За вечер Миша – так представился им бывший сосед Горчакова – успел рассказать случайным постояльцам все, что знал об Иване:
– Мы с Ванькой лет восемь соседями были. Хороший он мужик, ниче не скажу, талантливый, веселый. Гулянки такие закатывал, что стены трещали! Гостей всегда полон дом. Только вот не хватает в нем чего-то. Твердости, что ли? Упорства? Работал он в местной газете, нормально все было. Вдруг уволился: я, говорит, сценарий писать буду, идея у меня есть, а работа отвлекает только, сосредоточиться не дает. Зашел к нему как-то через месяц – лежит на диване, в потолок смотрит. Как сценарий-то? – говорю. А он – а, мол, фигня это все. Я тут с такими ребятами познакомился, панк-группа «Прогрессивная деградация», такой музон лабают! Продвигать их буду на местное телевидение. Загорелся так, кредит взял под залог квартиры. Только тоже потом чё-то не вышло ничего, так и хату спустил. Эх, ему бы хватки побольше…
Катя ловила каждое его слово, пытаясь нарисовать в воображении портрет отца – талантливого, увлекающегося, рискующего всем ради идеи. Когда Мишино красноречие, наконец, иссякло, он выдал гостям по стопке постельного белья, которое не успела еще утащить прижимистая супруга, и ушел в другую комнату.
Катя и дядя Гриша остались вдвоем в узкой и длинной, как пенал, комнатушке.
Катя, втянув голову в плечи, двинулась прямиком к окну, влезла на подоконник и прилипла носом к стеклу. За стеной Миша кричал в телефон:
– Света, поимей совесть, этому «Фольксвагену» четырнадцать лет, я с ним дольше, чем с тобой, знаком!..
Словоохотливый хозяин квартиры успел уже пожаловаться им, что разводится с женой, потому что подловил ее на гнусной измене. И эта оторва вознамерилась теперь оттяпать у него еще и последние штаны!
Григорий тихо притворил дверь в комнату и направился к Кате.
Она не обернулась на его шаги, лишь вся сжалась, боясь того, что ее ждало. Страшно было даже себе представить, что устроит ей дядя Гриша за всю эту историю, забросившую его в чужой незнакомый город с посторонней девочкой. Он остановился за ее спиной, кашлянул и спросил:
– Ты это когда же отца в последний раз видела, а? А ну, отвечай.
– Не помню, – пробормотала она. – Я маленькая была. Я вообще… вообще его почти не помню, вот так.
И пригнулась, думая: «Сейчас ударит!»
Но дядя Гриша не ударил ее, лишь хмыкнул, по обыкновению, и спросил:
– А адрес этот где взяла? У матери?
Она спрыгнула с подоконника, вытащила из своего рюкзачка конверт, протянула ему:
– Вот!
Он достал письмо, прочитал вслух:
– «Милая Люда! Поздравляю тебя с Новым годом! Очень скучаю. Жаль, что все так у нас по-дурацки вышло. Целуй от меня маленькую доченьку. Иван».
Он перевернул листок другой стороной, повертел его в руках и вскинул глаза на Катю:
– Это все?
– Все, – тихо ответила она.
– Да ты, я вижу, совсем умом тронутая, – покачал головой дядя Гриша. – Отправилась – не знаю куда, не знаю зачем. И я тоже, дурак, не выспросил ничего… Завтра же сажаю тебя на поезд – и дуй назад.
– Нет, – мотнула головой Катя.
Почувствовала, как в горле закипают слезы, вдохнула глубоко, но так и не справилась с ними, заголосила хрипло, навзрыд:
– Нет, дядя Гриша! Миленький, хорошенький, не отправляй меня обратно, пожалуйста! Я к ним не вернусь… Макс меня просто прикончит, а мать… Она, наверно, заметит, что я пропала только потому, что посуду помыть некому. Я должна найти отца, должна, понимаешь?
Она схватила его за костлявую, разукрашенную синими венами руку, затеребила ее, глядя на него умоляюще…
– Ты поезжай, куда собирался, а я сама доберусь до этой деревни. Я найду его – я знаю, что он там, чувствую!
Миша за стеной осекся и, кажется, прислушивался теперь к тому, что происходит в соседней комнате.
– Ну ладно, тише, – примирительно произнес дядя Гриша. – Чего ты разревелась, как эта… Смотри, нос весь распух.
Он осторожно высвободил руку и принялся мерить шагами комнату, ссутулив плечи и заложив ладони за спину. Потом вдруг остановился, взглянул на девочку пристально:
– А зачем он тебе, папка-то этот, а? Раз ты в глаза его ни разу не видела? На кой он тебе сдался?
Катя замялась, потупилась, выговорила с трудом:
– Ну, как же, ведь он мой папа… Он, наверно, любил меня, это мать ему запретила со мной видеться. А так он бы ей объяснил, что я тоже человек, а не служанка – в магазин сбегай, пол помой, братцу обед разогрей и не отсвечивай. И Максу никогда не позволил бы меня обидеть. Он бы меня защищал… Вот!
– Защищал, – хмыкнул Гриша. – Это, положим, верно. Но в таких делах, знаешь, ни на кого полагаться нельзя, даже на папку родного. А что, если дома его не будет? Защищаться самой надо уметь. Иди-ка сюда.
– Зачем? – не поняла Катя.
– Иди-иди, поучу кое-чему. Смотри-ка сюда.
Он схватил подошедшую девочку за руку.
– Видишь – вот, я тебя держу. Крепко держу, ага? А ты не теряйся, хватай мой палец – ну, вот хоть этот, большой – и дергай в сторону, поняла? Сильно дергай, чтоб сломать, ну, или там вывихнуть, если сил не хватит. Давай-ка, не бойся, дергай!
Она, собрав все силы, дернула его жилистый палец. Дядя Гриша взвыл и отдернул руку.
– Ой, – испугалась Катя. – Я слишком сильно, да?
– Нормально, – пробасил он, потирая ладонь. – В другой раз еще сильней дергай. Ты эти интеллигентские штучки брось: «А вдруг ему больно будет, а вдруг я не так поняла». Если чуешь жопой… Тьфу ты, извини. Короче, чуешь если, что пахнет жареным, – бей первая и беги, ясно? Вот, значит, за палец дернешь, он заорет, хватку ослабит, а ты другой рукой ему в глаз, прям вот пальцем! Выбить не выбьешь, но мало ему не покажется. Пока схватится, проморгается – ты уже и ноги сделаешь. Понятно?
– Вот так? – Катя попыталась ткнуть вытянутым указательным пальцем Григорию в лицо.
Он отпрыгнул, прикрывшись ладонью.
– Э-э, стой, Катюха. Это репетировать не будем, в случае чего – на месте сориентируешься. А то ты меня тут покалечишь, и придется нам в больницу ехать вместо твоего этого… как его? Светлого пути.
Катя замерла на месте, счастливо заморгала, спросила шепотом:
– Ты поедешь со мной? Правда, поедешь?
– Ну, сказал уж, – буркнул Григорий, отворачиваясь. – Ладно, давай спать, что ли. Завтра ехать еще.
– Сейчас, – кивнула Катя. Потом достала из рюкзачка блокнот в толстом картонном переплете. – А нарисуй мне что-нибудь, пожалуйста! У тебя так здорово получается.
– Ну уж… – проворчал Григорий.