– Да пошёл ты! У всех обряд как обряд, а у меня сплошная профанация, дерьмо собачье весь твой род, даже нет, хуже – он не стоит дерьма собачьего. Зря собак оскорбил.
– Я не виноват… – донесся сзади слабый возглас.
Когда Пересвет вышел из пещеры, наступила полная тишина. Сначала-то раздались бравурные крики, но потом, когда люди разглядели, что на мече героя нет следов крови дракона – вот тогда и заструилась тишина и обхватила она цепкими лапами ноги Пересвета – не выйти, не убежать, и немой вопрос стоял у всех в глазах: как же так, паря?
– Да ну его! – махнул рукой Пересвет. – Не сопротивлялся даже, просто сдался. Что я буду дракона как свинью на сало резать? Какой это обряд на…
И тут стало понятно, что детишек все-таки не следует допускать до обряда воспитания героя.
– …я лучше в крестовый поход пойду.
Пересвет закончил свой короткую речь и вонзил меч в песок, но одумался – и достал его обратно, ведь не в камень же воткнул, да и кандидатов в короли поблизости не имелось, чтобы его потом вытаскивать (к тому же и вакантных тронов в округе не наблюдалось). С тех пор в деревне старейшины ломают голову над тем, как организовать новую традицию посвящения в герои…
А вот этот бумагомарака – не прав. Нет, возможно, в его выдуманном мире можно было и не искоренять драконов, и тем более не обязательно их было убивать, чтобы стать героем. А вот у нас все просто: или мы, или они. Нет компромисса. Нет терпимости. Нет милосердия к проигравшему битву. Или драконы живут на планете, или мы. Поэтому-то их и уничтожили. Давным-давно. Хотя, не полностью. Есть ещё твари, но они, обычно, живут внутри людей, маскируясь под настоящего человека. Это лишь форма, для обмана глаз. Дракон требует крови, богатства, девственниц и ради них готов убивать. Убивать настоящих людей и других драконов. Так что писатель, всё-таки не прав. Его бы сюда, в тюрьму на годик-другой, тогда бы, может быть, он создал что-нибудь по-настоящему доброе.
Я решил кое-что сделать, нет, не сбежать, сбежать в моем положении невозможно без помощи извне, я решил кое-что написать. Другие вон пишут и ничего, пусть и я напишу кое-что, а потом, пожалуйста, рубите голову. Но чтобы кое-что написать мне тоже была необходима помощь, помощь Живоглота. Это главный охранник в нашем крыле. Это он ходит по коридору и заглядывает в глазки. Это он провожает узника в последний путь к эшафоту, хотя иногда помогает отправиться узнику за черту и самостоятельно. Размером он с большую бочку вина, сходство с ней усиливают постоянные булькающие звуки, которые раздаются откуда-то из недр мощной туши этого вертухая. На лицо Живоглот – вылитая смесь бульдога с носорогом. Характер примерно соответствует внешности, только хуже. На сером мундире Живоглота, засаленном и протертом кое-где, коряво выведено девять знаков: пять звезд (число лучей у многих разное, видимо, он выводил их от балды, лишь бы была звезда) и четыре креста. Когда я спросил про их значение, Живоглот ответил, что само по себе было почти чудом – он практически не разговаривал с заключенными. И гордо тыкая в знаки отличия, объяснил, что девять человек пытались бежать во время его посещения их камер. И я их понял, Живоглот создавал иллюзию своей неповоротливости, а она давала пищу для построений планов бегства. Вертухай продолжил, улыбаясь: «Но черепа их не выдерживали даже легкого удара по ним, а шеи – легкой встряски. За проломленный череп – звезда, за сломанную шею – крест! Узники сейчас пошли уже не те, хлипкие какие-то, особенно как ты – политические, доходяга на доходяге, хоть бы десятый выискался, счёт бы сравнялся…» – размечтался Живоглот.
Почему-то он проникся неуставными отношениями ко мне, не симпатией или нездоровой страстью – нет, тогда бы я об этом уже не смог никому рассказать, просто он стал со мной разговаривать, что запрещено внутренним распорядком. А однажды заметил: "Тебе, кстати, повезло уже тем, что ты оказался в камере с библиотекой…" – и мои протесты обрубил. – "Не надо ля-ля, знаю я своё хозяйство, просто мне пофигу, что в этом каменном мешке валяется пара испачканных бумаженций". Так я впервые услышал, что Живоглот исповедует философию пофигизма, в дальнейшем мои наблюдения подтвердили мою догадку: Живоглот – пофигист. Причем пофигизмом он страдал в форме близкой к ортодоксальной, то есть ему было пофигу практически всё. Вот на это я и собирался надавить. При очередной встрече, я начал атаку с фланга:
– Живоглот, тебе же всё пофиг?
– Да, сморчок, – "сморчком" он меня прозвал не сразу, сначала называл амебой, потом глистом, сейчас поднял в ранге до гриба.
– Тогда дай мне пару листов бумаги и вечное перо.
– Зачем это я буду напрягаться, мне же пофиг есть они у тебя или нет.
– Вот именно. Тебе пофиг, а мне нет, другими словами тебе пофиг, когда их у меня нет и тоже пофиг, когда они у меня есть, правильно?
– Пока да, слизняк, посмотрим, куда ты выведешь это рассуждение, – ого, я дорос до слизняка.
– Так вот, в случае если у меня не будет бумаги, а тебе это пофиг, я не напишу письмо родителям, тебе это тоже будет пофиг, а если у меня будет бумага и перо я смогу его написать, другими словами тебе будет пофиг, что у меня есть бумага и перо и пофиг, что я написал письмо, пока количество пофигов в обоих случаях совпадает. Но в варианте, когда я напишу письмо, тебе будет пофиг – прочитаешь ли ты его или нет, и прочитают ли его другие люди или нет, а родители точно не прочитают – они погибли, и значит, рамки твоего пофигизма расширяются.
– А мне и это пофиг! – мускулы его не дрогнули в улыбке, ему действительно было пофиг.
Вот этого-то аргумента я и боялся. Тут в диалоге появлялся большой знак "Тупик". Приходилось подключать все резервы подсознания, надсознания, внутренней эмиссии нейронов, открывать чакры и прочищать извилины озоном.
– Разумеется! – воскликнул я и улыбнулся. – Тебе и это пофиг, иначе бы ты не был настоящим пофигистом. Однако ведь ты не будешь возражать против такого моего утверждения: если границы пофигизма не расширять, то рано или поздно они будут сужаться, и, следовательно, наступит момент, когда ты уже не сможешь сказать: "А мне и это пофиг". Как тебе такая перспектива?
Живоглот задумался. Он бы мог сказать свои волшебные слова: "А мне и это пофиг", но он их не сказал, а на следующий день у меня появились бумага и вечное перо. Так я добился своего и выяснил, что Живоглот не был упёртым пофигистом, ибо упёртый пофигист долдонил бы свою мантру «а мне всё пофиг!» до своего последнего вздоха, но и мысли бы не допустил, что может быть что-то понял не так и уж слишком сузил свою область применения философии пофигизма.
Стол в камере едва позволял разместить на его поверхности лист бумаги (а пишущая рука с локтем уже не помещалась, локоть приходилось свешивать). Когда я приготовился выводить закорючки на листке, в камеру вошёл Живоглот. Он хлопнув наискось ещё чистого листа стопкой его собратьев, но уже пожелтевших, меньшего формата, бережно упакованных в прозрачную ткань (раньше такую умели делать, сейчас – нет).
– На-ка почитай, прежде чем бумагу марать, а то развилось вас, слизняков! – сотряс он воздух камеры и удалился, ни мало не подумав дождаться какого-либо ответа от моей персоны.
Я распаковал листы и прочитал название: "Письмо отцу", ничего не поделаешь – раз оно лежит у меня на столе, нужно прочесть (не должно, а именно нужно – разница огромадная). И я прочёл. Письмо было от человека слабого своему тирану-отцу, испытание давлением на психику в детстве автор явно не выдержал. Там был один момент: сына выставили на балкон и закрыли дверь. То есть он остался отрезанным от матери, олицетворяющей для него Добро; и отрезанным от отца, который был для него Законом; и вот он предоставлен самому себе вне Добра и Закона. Такое страшно и для взрослого, а уж для ребенка… Да, сил для победы в этой неравной борьбе у автора не хватило, но зато он всё проанализировал и с удивительной точность воспроизвел на бумаге. Он смог разглядеть, что никто не виноват в том, что случилось, ибо и он как сын и его отец как воспитатель были такими, какими они были, то есть самими собой и с этим поделать ничего нельзя, точнее, это было не в их силах. К его чести можно сказать и то, что он не отомстил, ведь писатели могут очень жестоко отомстить ненавистному человеку, увековечив его в образе злодея в своей книге, и тогда позор переживет смерть этого человека. Страшно. Но автор такой возможностью не воспользовался, не стал кидать камни в один огород. Разобрался. Я благодарен был этому Францу (в конце письма стояла подпись), наверное, это бы писатель из древних, мои мысли четче сфокусировались от прочтения его личного письма. С удвоенной энергией я принялся за письмо своё.
Шут
Иногда дети бывают мерзки, иногда жестоки, иногда нахальны, иногда глупы, но они никогда не бывают неискренни, даже когда врут. А вот и доказательство: один розовощеко-мерзкий малыш несколько раз прибольно попал в меня горохом из своей трубки, мешая тем самым спокойно ловить рыбу в пруду и размышлять о свойствах детишек.
– Ты мешаешь мне ловить карасиков! – очень вежливо намекнул я на его неподобающеё поведение.
– Здесь нет пруда! – ничуть не смутившись, ответил юный циник.
Он был по-своему прав. Пруда на этой пыльной площади действительно не было. Но и я по-своему был прав тоже. Я ловил самых настоящих воображаемых рыбок в самом настоящем воображаемом пруду. Мерзкий мальчишка продолжил пулять в меня горохом.
– А это что?! – спросил я низким, рокочущим голосом, показывая ходячему сорняку (если согласиться с тем, что дети – цветы жизни) карасика, со сверкающей на лучах солнца чешуей.
– Карасик… – промумил обомлевший пакостник.
– Карасик! – передразнил его я. – Будешь в меня пулять, превращу тебя в горох и плюну тобой в мой пруд, который ты тогда увидишь по самые ноздри!
– Мама! – завопил мальчишка и побежал к своим бедным родителям.
Само собой, он прекратил при этом пулять в меня горохом. Обретя покой, я снова полностью отдался рыбалке. Но родители мальчуганы оказались людьми отнюдь не бедными, да не просто небедными, а ещё и со связями и претензиями (одно обычно переплетается с другим). Ведь могли отнестись ко всему происшедшему философски, так нет – кликнули стражу и захотели моей крови надыбать чужими ручками. Пришлось искупаться в пруду. Карасики щекотали меня, мстя за рыбалку, но лучше быть з