Я в свою очередь отколола заколку с алмазом и протянула её Кристи:
– Не поминай лихом!
– Ого, настоящий брюлик?!
– А то!
Мы обнялись на прощанье, поцеловались, наши языки сказали друг другу последнее «прощай» без слов, и я направила Кристи в саму себя. Местные лекари в белой карете с синим огоньком на крыше засуетились и стали говорить непонятное про пульс, давление и ритмы сердца. Если бы я сочиняла рулады, то вывела что-нибудь такое под гитару: «моя жизнь едет в белой машине с голубым огоньком!» Кристи открыла глаза и громко приговорила: "Чижа убью!" Я поняла, что с её духом всё в порядке и решила одним глазом посмотреть на мир, из которого ко мне пришла Кристи. Попытка оказалась неудачной. Я прочла на стене одного здания, что внутри него расположен ночной клуб, надпись была выполнена не по-нашему, но в детстве я изучала много экзотических языков и часть из них – вымершие. Сначала я подумала, что это клуб любителей ночи, ну по аналогии – в кошачьем клубе собираются любители кошек, к собачьем – любители пёсиков, а в ночном – любители ночи… и жестоко ошиблась. Дом, в который я без труда заглянула, совсем не напоминал планетарий, а скорее… у нас рядом с такими заведениями красные огни зажигают… но, может быть, я ошибаюсь? Нет… точно дом терпимости: на сцене там раздевались, в отдельных комнатах совокуплялись, кое-где принимали всякую дрянь, про алкоголь молчу – его разливали везде, так всё это безобразие ещё и сопровождалось оглушительным шумом (музыкой эту какофонию назвать никак нельзя – так можно оскорбить все семь нот) и негармонично яркой подсветкой. Я заткнула уши и поскорее покинула этот шумный дом, а заодно и этот мир. Был ли он порождением моего сознания, или сознания чьего-то ещё, или миром самостоятельным – я не знаю, но хочется надеяться, что к моим самым тёмным закоулкам души он не имеет никакого, даже крохотуличного отношения. Однако надо отдать должное, чтобы не таскать его в своей прозрачной – ура! – косметичке, итак выбрасываю: но кое-что мне в клубе понравилось. Одна лампа мигала быстро-быстро и ярко-ярко, в этих вспышках движения танцующих представлялись в новом видении. Я попыталась разобраться с этим эффектом. Начала с самой штуковины, она оказалась стробоскопом, какое-то оскопленное название, внутри уже заложено усечение… что-то в этом есть… усечённый свет – а ведь подходит! Чёрное и белое рядом… если бы ещё среди этих всевозможных подчеркнутых усечённым светом наслаждений ещё и присутствовало счастье – то можно было бы жить, но оно, видимо, сюда не захаживало. Повезло ему. Да, жаль, жаль, что нельзя подобными вспышками осветить человеческие мысли или эмоции, картина ночного клуба сильно бы изменилась… я попыталась увидеть, что бы было, если бы я подсветила мысли этих возникающих в свете и тут же пропадающих во тьме людей, находящихся в постоянном движении… Представила и уже потом – фьють! – к себе на историческую родину. Да, в клубе была одна взаимно влюбленная пара – а это оправдывало всё остальное, что в нем творилось, плюс саму постройку, включая фундамент.
Но не всё произошло так быстро, как я говорю незабываемое: "фьють!" (с потрясающе влекущей интонацией). Пришлось-таки задержаться на пару мгновений в "шумном" мире Кристи. Вылетая из совсем не клуба любителей ночи, я наткнулась на двух молодых людей, стоявших около своих автомобилей (я такие только на картинках и видела, не сразу определила в этих странных каретах автомобили). Одно авто было ярко жёлтым и маленьким (очень веселым и симпатичным), другое – оранжевее и больше, к тому же угловатее маленького и, наверное, дороже.
– Значит созвОнимся, – сказал один другому.
– СозвонИмся! – поправил ударения в словах собеседника владелец "желтка".
– А тебе не всё равно?
– Мне-то всё равно, ударению – не всё равно.
Он, видимо, был поэтом. Я решила проверить свою версию и залетела в голову предположительно поэта – ошиблась (ну не мой это бы мир, вот интуиция и давала сбои), он был прозаиком. Хотя пару стихов накропал, пару откровенно прозаических стихов. Проза же у него была значительно лучше. Я позаимствовала пару рассказиков и оставила в знак благодарности пыльцу истории моего королевства – не пиратка же я, чтобы автора без гонорара оставлять. Авось, да прорастет!
Ну, и стих украла, я же рецидивист:
Порой слова не могут передать
поступки тоже слишком молчаливы
и только взгляд, один лишь взгляд
от сердца вопиёт, насколько сильно
я тебя люблю!
А ещё у меня исчезло чувство вины. Безвинная я теперь и без вина. Без того, что с пузырьками, чтоб им пусто было! Ни стыда, ни совести, ни королевства – в сплошную фикцию превращаюсь! Ладно, ещё прозрачная косметичка не дает расслабиться. Но что это незаметненько ползёт ко мне в сон?
Ба, знакомые всё лица! Страхи они же бесплодны, посему проникают даже в сон, даже в мой, но по своему подлому характеру (хотя с их позиции всё видится совсем не так), терзают меня больно, как совершенно реальные собаки. Причем собаки голодные и злобные. Алчущие страданий псы – они тебя сначала пугают, а потом жрут твой страх, усиливая его, таким образом образуется контур самовозбуждения. Бесплотные пёсики сокращают дистанцию, окружают, давят, душат, разрывают, грызут, лают и рычат, капают на тебя своей слюной и клацают зубами. От таких… милых и очаровательных созданий не так просто избавиться. Уси-пуси, идите к мамочке, она вас всех накормит своим добрым настроением, веселым характером и хрустальным смехом. Что это с вами? Мельчаете и скулите! Бежите, сломя лапы? Ату вас, ату! Кобели и суки, счастливого пути и не умрите с голодухи!
Уф! Утираю пот, который мне только снится…
В былые времена, когда нынешний пошлый Рим был роскошной и в то же время уютной Лас-Кой, а я – королевой, причем королевой наяву, а не только во сне, в столице процветали искусства и физкультура. Теперь же в столице магистрата предпочтение отдается спорту и массовым зрелищам. Например, раньше в такое чудное утро люди бы сделали каждый свою гимнастику, кто дыхательную, а кто – физическую, так чтоб пропотеть, а уж ближе к вечеру все желающие могли посетить театры и… но теперь другие развлечения. Сегодня стреляют в менестрелей, о чем заблаговременно и было сообщено по цветным экранам. Условленное место, условленное время: толпа собралась и шумела, колыхаясь в предвкушении потехи. Некоторые зрители жевали закусончики лёгкие и пили из фляжек – ужас! – как будто на футбол пришли…
Маркел взошел на свою трибуну в окружении телохранителей и высших чиновников (телохранителей заметно больше). Его рука с платком опустилась и «потеха» началась. Да, арбалетчики хорошо отшлифовали свое мастерство. Ни один из свободных поэтов, попавшихся в сети серой стражи за свои стихи (объявлены грязными пасквилями), не ускользнул от испытания стрелами. Для обретения свободны и жизни трём связанным менестрелям нужно было пробежать сто саженей мимо трибун с "высшим" светом и толпы "просто людей", но это расстояние живым не пробежать… серые арбалетчики знали свое ремесло. Мне хотелось улететь каждый раз, когда очередная стрела пробивала плоть и человек падал на камни мостовой, но я сдерживала себя (мы отвечаем за всё, что происходит вокруг нас – древняя мудрость). Я пыталась найти оправдание людям, которым вынесла приговор уже давно. Но не находила. И я виновата тоже, я ответственна за погибших менестрелей, ведь я выпила шампанское…
Депрессия достала меня, достала во сне. Я пыталась вспомнить яркие и летние моменты моей жизни, но окружали со всех сторон сплошь зимние, холодно-зелёно-синие. Грустно. Никто не обнимет, никто не подставит плечо, некому поплакаться всласть. Корона жмёт виски. Пришлось читать "вирши из шумного мира".
Убийца
Мой «привет» Маркелу – стрела с белым оперением – достиг цели. Меня наняли, за хорошие деньги. И поручили убить нескольких потенциальных революционеров, включая Боцмана. Но вот незадача – пленник сбежал…
Не беда – пойду по следу, все люди оставляют следы. И беспечны те, кто не знает, что за ними идёт смерть…
Королева
Сначала принялась за "Искушение", потому что там тоже речь шла о королеве.
Королева накрасила ногти, накрасила губки, оделась слегка фривольно, посмотрела в зеркало. Осталась недовольна, недовольна не тем, что она там увидела, а тем, что она там не увидела. Да ещё и видение посетило одинокую королеву и это при живом-то муже… Да и не видение, а просто мечта! Такой призрак, каким бы хотелось его видеть. Идеал! До малейшего оттенка тёмных глаз, до шрамика над левой бровью, до неуловимых нюансов сильных и в то же время ласковых рук он походил на то, что королеве и нужно было сейчас. Она смотрела в зеркало и видела его и что-то ей подсказывало, что достаточно одной мысли, одного её знака, и он перешагнет через разделяющее их стекло… Понятно, что просто так, без причины, такие качественные соблазны не возникают. (А если заглянуть глубже? В мысли коронованной особы…) Где-то затаился автор. Ладно, подожду. Быть может, сдюжу и не поддамся, хотя неимоверно трудно глядеть в эти тёмные пропасти, обещающие наслаждения и… и… И не прыгнуть в них!
Королева оттолкнулась от зеркала – слишком сильно оно тянуло в свою обманчивую глубину – и быстрыми шагами подошла к окну. (И снова кто-то невидимый проник в неё.) Нет, небо с облаками не принесло желаемого успокоения, как и молитва, как и образ мужа. Она спиной видела объект своих страстей в зеркале. Слышимые мысли про себя: хоть я от него и отвернулась, он по-прежнему пожирает меня глазами. А руки… они были способны не только согреть и разбить тот лёд одиночества, что сковывал меня, но и… а как мне о них не думать? Как не чувствовать их, уже гладящих именно там… обламывая ногти, я распахнуло окно. Свежий воздух ударил в грудь – вовремя! Уж слишком всё идеально. Автора, автора в палаты!
(Кто-то улыбнулся и оторвался от наблюдения.)
Он появился во вторник сразу после дождя. Поначалу ничего не говорил, просто улегся на диванчик и стал обмахиваться платком, промокшим от соплей. Одет в чёрное трико и такого же цвета майку, на ногах потрепанный тапочки, на правой – дыра, из которой выглядывал ноготь большого пальца, совсем не прикрытый носком. Отвратительно зрелище! За довольно большими очками скрывались красненькие глазки, слезящиеся красные глазки, их-то он и обмахивал платочком, который держал за два уголка.