– Хочешь, я покажу тебе нашу королеву? – спросил я его.
Он закивал (сказать что-нибудь он по-прежнему не решался).
– Подойди поближе.
Он подошел.
– Закрой глаза.
Он закрыл.
– Открой рот.
Он открыл.
– Не подглядывай.
Он не поглядывал.
Я сорвал одуванчик и засунул его пушистую голову в рот мальчугана. Тот не увидел королеву, зато заплакал от своего позора и неприятности во рту. Ревя писклявым голосом во все стороны однообразное "у-а-у-а!", он покинул поляну. Отцом его оказался дровосек. Чего-то в этом роде следовало ожидать, ведь доходячий малыш не мог забраться так далеко в чащобу лесную один. Дровосек почему-то сильно рассердился, он широко шагал, немного при этом косолапя, и метал молнии своими глазами вправо-влево, но топор пока держал на плече, а это означало, что мы можем договориться.
– Хулиганишь? – спросил он, нависнув надо мной всей своей неумолимостью. – Для шута ты шутишь не смешно!
Абсолютная правда, она непреложно доказывает, что дровосеки мудры.
– Учу. Я преподал твоему сыну урок. Теперь он будем менее доверчив. А что, если я вовсе и не шут, если я только маскируюсь под шута, если я – серый стражник, или хуже – людоед и люблю мясо маленьких мальчиков?
– Но ты же шут!
Опять абсолютная правда, но в этот раз она доказывает, что дровосеки глупы.
– Да, ты это знаешь, потому что много деревьев срубил за свою жизнь и можешь отличить пень от яблони, а он только видел человека похожего на шута. Согласись, существенная разница. Но ты можешь меня убить в любой момент, у тебя есть топор. А можешь убить ещё легче – словом, просто произнеси: "Умри" и вложи в него всю свою ненависть ко мне. И я умру. Может быть, не мгновенно, не сейчас, но рано или поздно твое слово найдет способ, чтобы лишить меня жизни.
Я поднялся, а топор не опустился на мою голову и слово "умри" не было произнесено. Мы договорились, а это значило, что дровосеки способны к компромиссу. Попрощавшись с этим добрым и косолапым малым, я подарил ему свистульку в форме писающего мальчика. Угадайте куда нужно было дуть, чтобы свистулька зазвучала? Неудивительным прикидывается тот факт, что дровосек не засвистел. Но он очень удивился, когда, вернувшись домой самой короткой дорогой (это он думал, что она самая короткая), оставив меня на поляне (это он думал, что оставил меня на поляне), обнаружил дома… шута. И не какого-нибудь незнакомого, а меня, уплетающего плюшки с вареньем вместе с его женой. Но больше всех удивился малыш, уже выплюнувший одуванчик из себя полностью. На самом деле ощущения пушистости во рту останется с ним на всю жизнь. Моё присутствие мало того, что было напоминанием о его позоре, но ещё и являлось своей непонятностью вторым уроком для него. На счёт плюшек: большинство думает, что лучшее использование плюшек – это есть их – и в этом оно право, а если ещё и варенье – малиновое, то просто м-м-м!
Королева
Маркел ликовал. Он достал-таки "Путь диктатора" и сейчас поглощал его с упоением и нетерпением, выражающимися в том, что он не мог усидеть на месте: отскакивал от стола с книгой, будто текст сам отталкивал магистра, тогда-то он и совершал пару-тройку судорожных кругов по своему кабинету, потом вновь садился за стол (ведь этот текст его ещё и притягивал: наглядная иллюстрация действия и противодействия), хлопал по его инкрустированной кошачьим орнаментом крышке своей морщинистой ладонью и приговаривал: "Наконец-то!" и ещё: "Теперь – ух!" Магистру продала эту книгу Марта, она знала свое дело и делала его хорошо. Я даже не знала, как ей это удалось. Это я-то свободно перемещающаяся по сну, очень похожему на моё королевство, и не в курсе! Но тиран зря радовался, уже слишком поздно, и ни одна идея, почерпнутая им в "Дао Де Диктатур", не успеет взрасти на почве его Третьего как бы великого магистрата, так как реальность скоро станет действительностью и вернется к своему устойчивому состоянию: королевству Зелёных холмов со столицей Лас-Кой. Однако Маркел даже не заглянул на шахматную доску, а ведь я уже переставила там свою чёрную пешку на первую горизонталь – сие означало полную и безоговорочную победу! Он преспокойно вслух читал с выражением: "Только для диктаторов" (это было вместо предисловия, и магистр долго упивался тем, что это как раз для него родимого) "Если ты хочешь вступить на путь диктатора, то прежде чем сделаешь первый шаг прочти это" – Маркел воздел руки запредельно вверх и воскликнул:
– Обязательно прочту! – и стал дальше поглощать глазами текст: "Этот путь не легок и не быстр. Быстр он может быть только в одном случае – если ты попадешь под шипованные колеса более удачливого или более безупречного (что вероятнее) диктатора и, корчась в муках, свалишься в ров неудачников. Тебе придется отказаться от многого, чтобы достичь немногого. Ты должен будешь отказаться от друзей, любимой, родственников и других дорогих тебе людей (и не людей), ибо они – твоё уязвимое место, а у диктатора не может быть уязвимых мест. Тебе придется отказаться от любых других привязанностей, ибо у диктатора не может быть никаких привязанностей (он просто выбрал путь Диктатуры, а потом Диктатура выбрала его – и на сопли в сахаре места в этой пустоте не осталось). Если ты выберешь этот путь, то ты добровольно подписываешься под своим абсолютным одиночеством. Что же приобретешь взамен? Ничего, ибо: власть, слава при жизни и, возможно, ещё большая слава после смерти – ничто. Могущество и защита от тупого чувства собственного бессилия – тоже ничто. И это всё. Не спрашивай: что будет потом? Если спрашиваешь – никогда не дойдёшь до Диктатуры. Но чтобы дойти, нужно будет положить жизнь свою, свою молодость, зрелость и преклонные годы на одно дело: стать диктатором и удержать этот тяжёлый для слабых шей титул, чтобы построить новый мир. Решай: надо тебе это или нет…"
– Надо, надо, ой как надо! – заголосил магистр, алчущий переродиться в настоящего диктатора.
Он перевернул страницу и благоговейно слизнул с её кожи фразу: "Тебя никто не тянул насильно переворачивать эту страницу".
– Знаю, знаю! – он вновь соскочил со стула и стал выводить по паркету вензеля своего рода (а ведь даже у такого не побоюсь этого слова «шалапута» были родители… наверняка, славные люди, да, у Маркела был славный род). – Да, да! избавится от привязанностей. Кошки, кошки, милые мои кошечки. Сегодня вам не повезло…
Я покинула стареющего уже не любителя кошек, а… – а что он с ними сделает? Но некогда разбираться – меня ждали мои верные друзья… не подданные, а друзья! Почувствуйте разницу…
Боцман
Сидеть около костра всегда лучше, чем сидеть без огня. Во-первых, можно практически вечно смотреть на языки пламени, перебирающие ласково свою любимую пищу (конечно, если кто-то подкидывает дрова, но и самому можно руками пошевелить и полешко-другое подбросить), во-вторых, к костру всегда может кто-то подойти и сказать: "Привет, а выпить есть чо?" или в котле созреет каша – и пейзаж сдобрится горячей пищей. Вот и к моему костру подошла рыжая бестия и сказала:
– Привет, Боцман, меня зовут Марта, только не говори, пожалуйста, что я не похожа на март.
Если я и хотел что-то сказать, то слова застряли в горле и непережёванными рухнули обратно в легкие. Бестия тем временем подсела ко мне на брёвнышко, положила рыжую копну волос мне на плечико и уже ласково заметила:
– Наконец-то я тебя нашла! Тут в лесу так много вашего брата скитается и все после тюрьмы сексуально озабоченные, пристают. Ужас!
– Я не…
– И ты тоже озабоченный!
Я не стал спорить – она была права. Я же столько отсидел! Я же столько ночей с женщиной не спал! Но её правота не умоляла того количества вопросов, которые я хотел ей задать.
– Только не спрашивай про Майю, – предупредила меня бестия, и мои вопросы снова перепутались, ведь теперь я не должен был спрашивать про Майю, а я про неё спрашивать не собирался, но после таких слов не мог не спросить.
– А что с ней?
– Её не было.
– Как это? – я перестал понимать всё, даже понятный до этого костер.
– Просто её никогда не было, Боцман, это был сон, просто очень яркий и реальный сон.
– Подожди-ка, Майя… моя Майя, ну если не моя, то та, которая жила в моем доме – сон?
– Да, именно про ту, псевдотвою Майю, я и говорю. Ты вообще знаешь расшифровку этого слова?
– О-о-о! – протянул я и в этом «о-о-о» не было понимания, но имелось предчувствие, что разговор будет долгий, причём на общие темы, которые меня сейчас совсем не волновали. – Только не надо говорить, что это была чёрная пелена, наброшенная на мои глаза, сквозь которую я видел мир таким, каким он на самом деле не является. Тогда встречный вопрос в лоб: тебе цифра восемь ничего не говорит?
– Говорит, что ты – мудак! – она обиделась и попыталась упорхнуть с бревна.
– Стой, раз-два! – я обхватил её руками, и мы вместе упали навзничь, борясь друг с другом и до падения и после.
Листва была мягкой, но холодной.
– Самое худшее, что ты мог только произнести – это цифру восемь! Думаешь, я не знаю, что она тебя на счёт меня предупреждала?
Это уже было просто издевательство над личностью.
– Кто сказала?
– Блондинка, которой ты заменил брюнетку, или любовница, занявшая место жены.
– Вот… – я досчитал до десяти, а потом обратно и ничего дальше не сказал.
– Ох, ох, ох, какие мы нежные!
– Из самострела шариком ты стреляла? – перевел я разговор на более конкретные рельсы.
– Как догадался?
– Во сне увидел, который не сон, а майя, которая не майя, а облака сансары, которые не облака сансары, а след от прочтенной мантры учителем перед нерадивым учеником, который совсем не ученик, а белая овечка, пасущаяся на горном склоне среди эдельвейсов. Не надо начинать втирать мне в пятки эзотерику! Я простой Боцман и живу в нормальном королевстве, которое официально магистрат, где спит королева вместо того, чтобы навести порядок, где снятся вещие сны, где летают ползунки и приносят напильники в камеры зеков, где лупоглазики собирают машину времени, где контрабандисты привозят товары из снов, где художники взлетают к облакам со стартовых площадок в виде виселиц, где…