Над головой заворочалась нарождающаяся гроза. В дальних закромах неба гулко прокатились булыжники в большой железной бочке. Девочка открыла глаза.
— Ты меня понимаешь? — строго спросила Изуми; следовало удостовериться, с русским у неё не всегда выходило гладко; девочка кивнула; вокруг небесными кляксами начали шлёпать крупные дождевые капли, — Бери сестру и беги в хлев. Сейчас будет сильная гроза.
Девочка подхватилась, словно и не она лежала только что без памяти под кустом жёлтой сливы, сгребла на руки сестрёнку и побежала к сарайкам.
Да, была у Изуми мысль коня с коровой выпустить, но судя по иссиня-чёрной наползающей туче, скоро вместо пожара тут будет потоп.
Ёсико очнулась от шмякнувшей в лоб капли, здоровой такой, наверное с вишню размером! Села, припоминая своё видение в светящемся сетчатом шаре…
— Ёсико!!! — Изуми налетела на неё ветром, — Ты жива, сестрёнка!!!
В небе страшно загремело, словно кто-то прямо над ухом раздирал огромные железные листы… В довершение всего невидимый великан сорвал с горящего дома стальную штампованную под черепицу крышу, смял её, словно использованную салфетку, а потом опрокинул в пожар целое озеро воды! Небесные потоки изливались щедро, наполняя улицы потоками глубиной по колено, заставляя собак забираться на собственные будки…
Лисы взвизгнули и рванулись в разные стороны, но поскольку они до сих пор держались друг за друга, порыв вышел не очень.
— В беседку?
— Побежали!
Они прохлюпали по огороду, в одночасье превратившемуся в пруд, и заскочили в беседку, главным достоинством которой была её закрытость. В остеклённые окна всё равно было мало что видно кроме струй дождя, похожих на бесконечные стеклянные карандаши, и Изуми снова изо всех сил обняла младшую сестрёнку:
— Как ты меня напугала!
Ёсико вздохнула и невпопад ответила:
— Я снова её видела, сестра!
Изуми отстранилась и посмотрела ей в глаза:
— Даму в голубом?
— Да!
— И… о чём вы говорили?
Они уселись на диванчик у дальней стенки.
— Я просила её помочь спасти детей и потушить пожар, чтоб не сгорела деревня.
Обе оценивающе посмотрели в окно.
— Я думаю, пожар точно будет потушен.
— Без вариантов!
Арина рыдала, откидывая мокрые обугленные доски и обломки панелей, которые буквально час назад были её домом. Ливень кончился так же внезапно, как и начался, и растерянный, насквозь промокший народ топтался напротив пепелища, не решаясь разойтись и осознавая очевидную бесполезность каких-либо усилий… Ну не могли двое ребятишек выжить в таком пожаре, да ещё когда обрушилась крыша! И только она одна, рыча, разбрасывала слабо дымящиеся куски.
Ему она всё сказала. Ещё до дождя. Всё, что о нём думала, начиная с того момента, когда он брякнул, что не верил в домовых, и решил добавить в молоко крысиного яда, чтобы доказать ей её дремучесть… Мразь! Скотина! Арина закричала каким-то утробным, диким криком и вдруг услышала отвечающий ей детский…
Дождь кончился, словно ведро воды опрокинули, да на этом и всё — и обе лисы выбрались на дорожку убедиться, что пожар потушен. Хозяйка расшвыривала в стороны куски умершего дома с совершенной исступлённостью.
Ёсико хотела сказать: как бы она умом не тронулась, но тут дверь хлева распахнулась и девчонки закричали:
— Мама!!!
Точнее, старшая. Маленькая, та просто кричала: «Ааааааааааааа!»
Все трое бросились друг к другу! С улицы через завалившиеся обгоревшие ворота полезли ещё люди…
Арина плакала, смеялась и поочерёдно обнимала детей, круг односельчан сомкнулся вокруг неё, но на какую-то долю секунды между радующимися людьми возник просвет, в котором мелькнула раскрытая в огород калитка, а за ней — две лисы: крупная тёмно-рыжая и поменьше — ярко-огненная. Картинка мелькнула — и исчезла.
Изуми и Ёсико постояли ещё минуту — и ушли. Ушли из этой деревни навсегда. Но с тех пор на много километров в округе люди знали: если гривы у лошадей заплетены в косички — стоит уважить тайных гостей и выставить за дальним углом дома угощение — и, быть может, они в ответ уважат вас и останутся подольше, и пошлют благословение на ваши посадки…
Спустя шесть лет по велению своего безумного шамана орки из северного леса выкрадут в лесочке рядом с посёлком Любашино пятнадцатилетнюю девушку. Выкрадут с одной единственной целью: кинуть её в грибницу, чтобы она превратилась в орчиху и полностью потеряла способность перечить шаману, после чего самка должна была родить одного за другим штук пять орчат, затем превратиться в старуху, годную только на то, чтобы быть брошенной в грибницу — теперь уже с последней целью: ради питания полезных грибов.
Девушка не сумеет отбиться, её опоят превращающим зельем и поместят в вонючую яму с изменяющей сущность слизью. И она даже станет орчихой.
Но сумеет сохранить разум. Потому что в самые страшные моменты в её сознании будет всплывать детская память: огненно-рыжая лисичка, играющая с ней на ковре в детской, лисичка, которую не видел никто из взрослых, и вторая, потемнее, вдыхающая в неё частичку магической лисьей силы под кустом жёлтой сливы.
И Настя сумеет обмануть всех орков — и даже шамана. И сбежит. И вернётся домой. И ещё через шесть лет картинка из её памяти поможет людям из далёкого баронства найти и уничтожить безумного шамана и всех порождённых им чудовищ. А Настя снова станет девушкой. Пятнадцатилетней девушкой со светлыми, стриженными по плечи волосами и веснушчатым чуть курносым носом.
Часть 5ЧЕРНОБУРКА
30. НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ
МИНАМИ. НАЧАЛО
Новая Земля, весна 0012 года
Уходя из лагеря лис, Минами нутром ощущала, что если уж эти решат куда-то стронуться с места, то направятся на юг, а ей не очень-то хотелось пересекаться со своими бывшими товарками.
С конкурентками.
Поэтому Минами направилась на восток.
Через три дня её целеустремлённого бега пятно дремучего леса, в который их вывел портал, перетекло в лес не столь величественный и дикий, более похожий на леса в префектуре Нагано, а потом и вовсе истончилось, превратилось в редколесье.
На её счастье, Минами не пришлось столкнуться ни с волчьими стаями, ни с росомахами или рысями — ни с какими недоброжелательно настроенными хищниками, одним словом. Зато на восьмой день она увидела свежие следы вырубки, а немного дальше — и самих рубщиков. Сидя в зарослях густых, похожих на веники кустов, она наблюдала за толпой крикливых, тщедушных людей и морщила свой чёрный носик.
Минами не нравилось всё: и тощие шеи с выпирающими кадыками, и полинявшие бесформенные футболки, из растянутых воротов которых эти самые шеи торчали, и жиденькие бородёнки, и ужасные грязно-жёлтые пластмассовые тапки, которые эти крестьяне, видимо, сторговали оптом у лавочника, страдающего такой же дикой безвкусицей.
К тому же это были китайцы.
Фу.
Доходяги возводили дом, больше похожий на сарай. Через некоторое время она поняла, что часть людей в толпе — всё-таки женщины, в таких же затрапезных одеждах, тощие и страшные.
Ладно, как там было в той книжке? «И Конфуцию не всегда везло». Или, как говорила бабушка: «И обезьяна в шелках смотрится красиво». Нарядить бы этих макак в шёлковые кимоно, может, и перестало бы тошнить.
Минами фыркнула и совсем собралась было уйти. Однако… Много перебирать — можно и ни с чем остаться, верно? Какая разница, кто будет расходным материалом? Все они, любые — существа низшего порядка, так что…
МНОГО ПЕРЕБИРАТЬ — МОЖНО И НИ С ЧЕМ ОСТАТЬСЯ
Старый Жонг, отправившийся с тремя другими мужчинами в лес за очередной партией жердин, отошёл немного в сторону, и это решило его судьбу. Мелькнувшее в просвете деревьев движение привлекло его внимание, и он сделал несколько шагов — глянуть, что там? — ещё больше удаляясь от своих спутников, увлечённых процессом рубки.
Жонг приник к стволу берёзы, стараясь рассмотреть… По поляне спиной к нему шла девушка. Молодая, судя по подтянутым стройным ногам и спине, просвечивающей сквозь тонкий шифон коротенького платья. Девушка шла, негромко мурлыча какую-то мелодию, и плела венок. Время от времени она останавливалась, чтобы сорвать очередной цветок, радуя мир видом упругих ягодиц, ради весьма относительных приличий облечённых в тоненькие бикини.
Она перешла полянку и углубилась в редкий березняк, на секунду остановилась, встав чуть боком, чтобы стянуть через голову своё платье… мелькнули светлые выпуклости грудей с тёмно-розовыми кружками ареол… бюстгальтера на ней не было.
Жонг стоял, раскрыв рот, забыв про свой топор, валяющийся у ног. Когда девушка направилась дальше, он потрусил за ней, как привязанный. Они удалялись от остальных лесорубов всё дальше, пока звук топоров не стал еле слышным, а потом и вовсе пропал. Тут девушка ускорилась и неожиданно исчезла из виду. Жонг бросился за ней следом, выскочил на середину очередной полянки и закрутился посреди, озираясь.
Две узкие ладони легли ему на печи, взявшись словно из ниоткуда. Он крутанулся на месте и уставился в чёрные, словно омуты, глаза Минами. Девушка стояла совершенно обнажённая и внимательно смотрела на свою первую жертву, потом хищно улыбнулась, нахлобучила ему на голову венок, и милым голоском пропела:
— Всё не так вонять будешь! — всё равно же не поймёт! — и неожиданно сильным движением толкнула мужчину в высокие травы.
Она использовала его снова и снова, пока не поняла, что ещё немного — и тощий китаец помрёт сам, от истощения. Нельзя! Значит, пора — и Минами, мгновенно обернувшись лисой рванула зубами вздувшиеся на шее сосуды… Мужик захрипел, забулькал, закатывая глаза. Мосластые пальцы заскребли по земле, цепляясь за свою последнюю опору. Сил хотя бы приподняться у человека уже не было. Кровь выходила из раны толчками.
Минами замутило и вырвало — одной желчью, потому как сегодня она ещё ничего не ела. Лапы предательски задрожали, и лисица осела в траву. Голова кружилась, и было мерзко. Картинка поплыла, в ушах поселился противный свист… Минами вдруг разозлилась на себя. Что⁈ Хочешь ждать тысячу лет⁈ Дура! Вставай, тряпка! Надо успеть, пока он жив. Ещё жив… На подгибающихся лапах она доковыляла до слабо вздрагивающего тела и начала рвать правое подреберье. Где-то тут должна быть печень…