– Вань, одолжи сотню, – попросила Катерина. – Я завтра отдам.
– Не могу!
– Почему? Я тебе одалживала!
– А я не могу!
Я снова пришла на помощь подруге:
– А мы твою машину помыли! А тебе все некогда.
Тепляков смотрел на нас, подозревая новый подвох, однако все же поблагодарил.
– И все? – удивилась Катерина. – А чаевые?
– Отдай кошелек! – взревел Ванек, доведенный до белого каления.
Катерина засмеялась, сунула сотню в его бумажник, бросила Ваньке.
– Жадный ты, Тепляков, – сказала она. – Жадность тебя и погубит.
Получив бумажник, Ванек сразу успокоился. Достал купюры, тщательно пересчитал их, шевеля губами. С сожалением вздохнул, поднялся с пола. Поразительно, но он мгновенно заулыбался и расцвел, словно ничего не произошло!
– Ладно, кровососы, мы в расчете. Завтраком угостите рабочего человека?
– И не подумаем! – отрезала Катька. – Забирай свое барахло и топай отсюда. Кстати, а с чего ты решил называться рабочим человеком?
– Работаю много! – объяснил Тепляков. – Рисую и рисую… По восемь часов в день! Рука отваливается!
Катерина опустилась на корточки, перебрала картины, стоявшие у стенки. Подняла голову, внимательно посмотрела на их автора.
– Знаешь, Тепляков, если бы у тебя был КПД хотя бы как у паровоза, ты бы, наверное, стал хорошим художником.
Ванек искренне обиделся и даже рискнул назвать Катьку дурой необразованной.
– Много ты понимаешь! Да я в месяц шесть картин загоняю… По двести баксов минимум!
– А говоришь, денег нет, – поймала я.
Тепляков понял, что заврался, и махнул рукой:
– Ладно, не хотите кормить – дайте хоть чашку кофе. Одну! Я сегодня еще не завтракал.
– Это ты жене объясняй! – не дрогнула Катерина. – Ишь рожу отъел! В два дня не обгадишь!
– Значит, я жадный, да? – рассердился Ванек. – На себя посмотри, оглобля!
Отодвинул Катьку в сторону и широкими шагами устремился на кухню. Катька ахнула и бросилась следом. Не успели они скрыться, как я услышала возню и испуганный Катькин возглас. Следом раздался звон разбитого стекла. Тут я очнулась и побежала к ним.
Тепляков стоял, склонившись над столом, в позе бегемота на водопое. В руке он сжимал узорную слоновью ножку. Сине-золотые осколки разлетелись по кухне, на скатерти медленно расползалось мокрое пятно виски.
Катька держала в руке столовую ложку. Она смотрела на Теплякова со страхом и облегчением.
– Успел выпить? – спросила я, тоже испугавшись.
– Слава богу, нет, – ответила Катерина.
Тут Тепляков обрел дар речи. Швырнул ножку на стол и заревел, как раненый буйвол:
– Крохоборки проклятые! Жлобихи! Прямо по рюмке долбанула, дура! А если бы стекло мне в глаз попало? Или в щеку? Изуродовала бы человека! Насрать ей на это! Лишь бы не дать глотка сделать! Пропадите вы пропадом, дуры! Ужритесь, упейтесь сами!
– Заткнись! – прикрикнула я, но Теплякова уже несло на всех парах.
– Конечно, я слепой! А кому это ты третью тарелку поставила? Кто это к тебе на ночь глядя в гости зарулил? Примерная жена! На вид такая скромница, не приведи господь! Ах-ах, она и слова на матерном не знает! Лицемерка!
– Высказался? – осведомилась Катька.
Я не могла говорить, придавленная тепляковской проницательностью. Еще одним свидетелем больше!
– Не высказался! – запальчиво ответил Ванек.
– Тогда иди ораторствуй на улице, – посоветовала Катерина. – Там народу больше. Все, топай отсюда, надоел.
– Ключи отдай, – потребовал у меня Тепляков.
– Какие ключи… Ах да! – вспомнила я. – Катерина, проводи его и отдай ключи от машины.
Катька толкнула гостя в толстую спину. Ванек оглядел меня на прощание суровым взглядом и припечатал:
– Не ожидал от тебя, мать.
Развернулся и затопал на выход. Катька пошла следом. Полотенце размоталось и упало ей на плечи, короткие золотые вихры вызывающе растопырились во все стороны.
Я услышала, как открылась входная дверь, потянуло сквозняком. Потом Катька что-то неразборчиво сказала, Тепляков внезапно охнул, дверь захлопнулась.
Катерина вернулась на кухню, потирая бедро.
– Все-таки ущипнул, гад, – пожаловалась она.
– Ты тоже в долгу не осталась.
– Не осталась. Заехала коленом ему в самое драгоценное. Ничего страшного, пусть передохнет немного от личной жизни. – Катерина плюхнулась напротив меня, взъерошила и без того лохматую голову и весело спросила: – Ну что, мать? Первый раз в жизни Тепляков убрался от тебя без навара?
– Нет, – ответила я. – Тепляков не может убраться от меня без навара. Это противоречит его природе. У него в кузове осталось пять моих картин.
Минуту Катька смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Потом задумчиво сказала:
– Знаешь, что самое смешное? Ему, пожалуй, удастся их продать!
Тут мы обе согнулись пополам и огласили кухню истерическим смехом. Напряжение, копившееся внутри нас, все-таки нашло выход.
Прошло два дня.
Они пролетели в какой-то неразберихе и суете: сначала мы перемыли всю домашнюю посуду, предварительно избавившись от приборов незнакомца. Потом учинили генеральную ревизию в шкафах и холодильниках. Поскольку мы не знали, в каком именно продукте может находиться отрава, то решили избавиться сразу от всего. Опустошили холодильник, опорожнили шкафы, сложили продукты в плотный непроницаемый пакет, перевязали его веревкой и выбросили в мусорный контейнер. Катька, правда, предлагала оставить кусок мяса, лежавший в морозилке, но я была неумолима: никаких исключений.
Таким образом, я осталась без пропитания в прямом смысле этого слова. Но деньги у меня еще были, и мы с Катериной совершили набег на ближайший универсам, где и набили две полные сумки.
Приволокли их домой, наготовили разносолов.
– Эх, жалко, Пашки нет, – сказала Катька, снимая пробу с роскошного огненного борща. – Такое изобилие, и не перед кем похвастаться! Прямо хоть Теплякова приглашай, не к столу будет сказано…
Я промолчала. Упоминание о муже снова больно резануло мою подозрительную душу. Неужели Пашка… Нет, не хочу об этом думать.
Я стукнула ложкой по краю тарелки.
– Что с тобой? – спросила Катерина. – Ты такая бледная. Не заболела после купания в пруду?
Я отложила ложку в сторону, так и не попробовав борщ.
– Ох, прости, – спохватилась Катерина. – Забыть не даю. Но я почему спрашиваю… По-моему, я точно простудилась. У тебя парацетамол есть?
– Не знаю. Кажется, лекарства мы тоже выбросили.
– Придется ехать домой, – подвела итог подруга, услышала мое испуганное «ох» и напомнила: – Маш, я живу у тебя два дня!
– Ну и что? Живи хоть всю жизнь!
Катерина усмехнулась. Не спеша доела борщ, бесшумно положила ложку на край тарелки.
– Спасибо. Мне нужно отоспаться, прийти в себя, если ты не против. Через пять дней у меня рейс.
Что ж, нужно так нужно. Ничего не поделаешь. Я только спросила, надолго ли она улетает.
– На два дня. А потом, Маша, я вернусь. Мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.
Я с тоской посмотрела на Катьку и грустно сказала, что так не бывает. Или бывает, но только в сказках.
Подруга собралась и уехала домой. Я осталась одна.
Навела порядок на кухне, послонялась по квартире, постояла перед картинами, перебрала немногочисленные семейные фотографии в альбоме. Интересно, зачем маме понадобилось лепить из меня художницу? Наверное, было стыдно, что у нее, такой талантливой и знаменитой, родилась такая бесталанная девочка. Слуха у меня нет, голоса тоже, поэтому в музыкальной школе меня из милости продержали три года. Потом мама попробовала впихнуть дочку в балетный кружок. Но тут выяснилось, что у меня неудачное сложение, да и способности ниже средних. И маме не осталось ничего другого, как проложить дорожку в Суриковское училище.
В училище меня держали, так сказать, в приказном порядке. Существовали студенты, которые должны были получить диплом, и все тут. Педагоги это прекрасно понимали, поэтому много времени на нас не тратили. Поправляли грубые ошибки, давали несложные задания и рысью устремлялись к другим ученикам: талантливым и интересным.
Вот так я и окончила училище: вполне грамотным дилетантом. Искусство я люблю, можно сказать, разбираюсь в некоторых его тонкостях. В общем, я теоретик. Думаю, что из меня мог бы получиться неплохой искусствовед. Или, например, музейный гид. Язык подвешен хорошо, кругозор вполне приличный, образование тоже не подкачало. Может, попробовать себя в этой роли? Нужно посоветоваться с Пашкой.
И я снова ощутила, как сердце кольнула длинная острая игла. Пашка… Неужели он мог… Нет-нет! Хватит! Я изо всех сил замотала головой. Не верю!
Затрезвонил телефон, я подбежала, подхватила трубку.
– Машуня, привет!
Пашка! Я на секунду прикрыла трубку ладонью и сделала глубокий вдох. Только после этого я могла говорить обычным приветливым тоном.
– Привет.
– Как дела, Маш?
– Нормально, а у тебя?
Муж ответил, что хорошо. Мы немного помолчали. Потом Пашка осторожно поинтересовался:
– У тебя точно все в порядке?
Интересно, почему он спрашивает? Надеялся, что меня уже нет на свете?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну, не знаю… У тебя голос какой-то неестественный.
Я засмеялась и сказала, чтобы он не выдумывал.
Пашка снова замолчал. Я решила, что теперь моя очередь проявить инициативу, и спросила:
– А почему ты не звонил целых два дня?
– Машунь, я сразу уехал на скважину, она в сорока километрах от города, там сотовой связи с Москвой нет.
– А обычная связь там есть?
– Прости, закрутился. Было много работы с документами. Вот только-только вернулся в город, устроился в гостиницу и сразу тебе позвонил. Пиши номер.
– Диктуй, – сказала я, вооружаясь ручкой. – Но ты все же сотовый не отключай, – попросила я. – Мало ли что.
– Нет, конечно, не отключу!
– Вот и хорошо. Ладно, Паш, я перезвоню.
– Маша, – окликнул меня муж, немного помолчал и пробормотал: – Нет, ничего.