– Последний из рода Габсбургов. Точнее, предпоследний. Последним был его сын. Полный и законченный идиот. – Тут он поймал мой удивленный взгляд и сразу поправился: – Сказав «идиот», я имел в виду медицинский диагноз. Ну, если вам не нравится это слово, назовем его дауном. И Маргарита дожила лишь до двадцати лет.
– Болезнь? Эпидемия? – предположила я.
Мужчина с легкой усмешкой покачал головой.
– Вырождение, – ответил он коротко. – Полное и окончательное истощение крови. Бесконечные браки между родственниками и, как следствие, нежизнеспособные дети. Последняя жена Филиппа приходилась ему племянницей, то есть дочерью его родной сестры. В те времена не знали законов генетики! Думая, что спасает династию браком с племянницей, Филипп только довершил ее вырождение. – Собеседник склонил голову к плечу, любуясь очаровательной девочкой, и сказал: – Замечательная работа! Правда, мне больше нравится другой портрет принцессы, из Венского музея, но – увы! – получить его нет никакой возможности. Пока нет.
– Заказали бы копию, – предложила я.
Брови мужчины изумленно поползли на лоб.
– Копию? – повторил он, словно не поверил своим ушам. – Копий я в доме не держу.
Я остолбенела. Оглянулась назад и встретилась взглядом с испанской принцессой. По спине побежали ледяные мурашки.
– Конечно, это оригиналы, – спокойно подтвердил хозяин дома.
Я посмотрела на него и отчего-то мгновенно поверила. Подняла дрожащую руку, чтобы дотронуться до холста, которого касалась кисть великого Веласкеса, но не успела. Рядом с тяжелым стуком упала трость. Пальцы хозяина дома цепко перехватили мое запястье и рванули руку вниз.
Не знаю, каким чудом мне удалось не упасть. Силы в руках странного незнакомца было достаточно, чтобы сбить с ног любого человека. Я выпрямилась, в упор взглянула на своего визави.
Нет, этот человек не любит искусство. Он им болеет и болеет хронически. Так страдают от неизлечимых болезней: до последнего вздоха. Для него это страсть, а страсти, доводящие до фанатизма, всегда опасны.
Я осторожно высвободила руку. Мужчина смутился, отвел глаза в сторону и извинился.
– И вы простите, – ответила я. – Просто меня потрясло то, что вы сказали. Я хотела убедиться, что это не мираж.
– Я не люблю, когда картины трогают руками, – объяснил мужчина тем же виноватым тоном.
Я подняла трость с узорного паркета, подала хозяину. Тот поблагодарил меня коротким кивком.
– А можно мне дотронуться хотя бы до рамы? – спросила я.
Пауза затянулась. Мужчина пристально посмотрел на меня и неохотно разрешил:
– До рамы, пожалуй, можно.
Я осторожно прикоснулась к старинному дереву, покрытому позолотой. И мгновенно почувствовала, какие мучения доставляю этим прикосновением человеку, стоящему рядом.
– Позвольте! – не выдержала я. – Но эта картина находится в известном музее!
– Она там находилась, – подтвердил хозяин дома. – До последнего времени. А сейчас там висит копия.
Я промолчала. По-моему, комментировать такие заявления просто глупо.
– Идите за мной, – пригласил меня хозяин дома.
Повернулся и захромал к стоявшему у стены небольшому столику из потемневшего дуба. Склонился над ним, оперся на трость, поманил меня. Я, как лунатик, пошла к нему.
– Смотрите, какое чудо.
Я наклонилась над столом. Под стеклом лежал кусок картона с угольным наброском: портрет мужчины в высокой прямоугольной шапочке, умное сухощавое лицо с холодным взглядом прищуренных глаз было мне незнакомо.
– Это эскиз портрета итальянского кардинала Гаспара Борхи. Незадолго до смерти Веласкес побывал в Италии. У художника было громкое имя, и несколько влиятельных людей заказали ему свои портреты. Портрет папы Иннокентия вы, конечно, знаете.
Я кивнула.
– Ну вот. А портрет кардинала остался незаконченным. Странно! Ведь набросок очень подробный. Очевидно, его преосвященство не мог часто позировать, и Веласкес сделал тщательную заготовку. Смотрите, какое замечательное лицо у этого человека. Какие невероятные глаза: умные, лукавые, проницательные… Посмотрите на кардинала Борху и сравните его с проповедниками Сурбарана.
Хозяин дома оглянулся, сделал жест в сторону противоположной стены.
– Священники на картинах Сурбарана – это люди, стоящие на земле одной ногой. Как у них подняты руки, как они запрокинули головы куда-то вверх. Земля для них только трамплин в небеса. Они ее не замечают. А этот человек… – Мужчина снова склонился над портретом кардинала. – О! Это человек совсем другой породы. Он прекрасно понимает, что стоит на земле, а небеса – где они? Слишком далеки, чтобы до них добраться! Вот вам два священника в интерпретации придворных испанских художников. Они жили и писали примерно в одинаковых условиях, а какая разница в характерах!
– И что же изменилось? – спросила я невольно.
Слушать собеседника было так интересно, что я позабыла все на свете.
– Время! Изменилось самое главное – время! Одному английскому королю потребовался развод с одной женщиной и венчание с другой! Развести его мог только папа, но папа не соглашался благословлять королевскую прихоть. Вот Генрих Восьмой и изобрел Реформацию, дабы стать самому себе хозяином. Он объявил, что главой церкви в государстве должен быть король, а не римский папа. Сам себя развел, сам себя женил. И между прочим, проделал это не один раз. – Хозяин дома остановился, снова пристально посмотрел на меня и, не скрывая насмешки, спросил: – Как вам это нравится? Целая страна выпала из сферы влияния! Каков пример для подражания? Римская церковь немедленно подготовила ответный удар, который вошел в историю под названием Контрреформации. Это была интересная эпоха, даже очень интересная! И потребовала она выдвижения сильных, изворотливых церковников. Таков был и кардинал Борха, упокой, господи, его душу. Видите, какое лицо, какой характер, как колоритен…
Верхний свет бросал блики на стекло, я прищурилась и попросила достать картон из-под стекла, хотя бы на минутку.
Хозяин развел руками:
– К сожалению, нельзя. Под стеклом вакуум. Видите ли, картон был в таком состоянии, что потребовалась серьезная реставрация. Так что…
Он вновь развел руками, вежливо демонстрируя огорчение. Я кивнула, не в силах говорить.
Неизвестный набросок Веласкеса!.. Вакуум!.. Ну что тут можно сказать?!
Хозяин дома шел вдоль стены, перечисляя экспонаты, лежавшие в стеклянных витринах:
– Офорты Рембрандта, перстень Александра Борджиа, тот самый, ядовитый, с шипом… Подвеска Екатерины Великой, бриллиантовый гарнитур Марии Антуанетты, обручальное кольцо маркизы Ментенон…
Я шла следом за гидом и скользила невидящими глазами по стеклянным витринам. В голове стоял непрерывный гул, уши заложило, словно в самолете на большой высоте.
– А вот очень интересный экспонат.
Хозяин остановился. Под стеклянным колпаком лежала алая бархатная подушка. Я замерла на месте, впилась в подушку напряженным взглядом. Интересно, в истории есть знаменитые подушки? Наверное, есть. Предположим, подушка, которой задушили какого-нибудь монарха. Существует же книга о соколиной охоте, пропитанная ядом! Французский король полистал слипшиеся страницы, послюнявил пальцы и умер.
Я ждала сопроводительной лекции, но мужчина молчал. Под его пронизывающим взглядом я вдруг запаниковала.
– Что это за подушка? – спросила я наконец, не выдержав тяжелой паузы.
– Обыкновенная подушка. Ничего примечательного.
– А почему она лежит под стеклом?
– Под стеклом лежит не подушка, а то, что было на ней.
Я снова выдержала паузу. Ничего не понимаю. Шарада.
– И что на ней лежало?
Глаза мужчины сверкнули голодным блеском.
– Мой самый ценный экспонат.
– Где же он?
Хозяин дома резко повернулся ко мне. Его глаза вцепились в мое лицо, как зубы пираньи.
– А вот это, деточка, я хотел спросить у вас, – сказал он мягко.
Минуту я стояла молча, оглушенная, растерянная. Потом произнесла имя человека, которого узнала по дурацкому обращению «деточка»:
– Ираклий Андронович!
Мужчина слегка поклонился, не спуская с меня глаз.
– Конечно, это я. Простите, что не представился сразу. Мне казалось, вы и так догадались, куда вас привезли.
– Я об этом и думать забыла. Меня все это… – я обвела рукой комнату, – просто заворожило.
Мужчина опустил глаза в пол и ничего не ответил. Немного постоял, разглядывая сверкающий паркет, постучал палкой по мыскам мягких замшевых туфель. Я замерла, боясь привлечь к себе внимание. Наконец хозяин дома очнулся от своих мыслей и сделал молчаливый жест в сторону двери.
Мы прошли через длинную анфиладу комнат. По пути я оглядывалась на Ираклия Андроновича, но тот молчал и только ладонью указывал мне дорогу. В просторном холле хозяин дома опередил меня и галантно открыл передо мной высокие деревянные двери.
– Прошу!
Это было первое слово, которое он произнес за прошедшие десять минут. Мы вышли на длинную террасу, обставленную легкой плетеной мебелью.
– Присядем, – пригласил Ираклий Андронович.
Я выбрала плетеное кресло с большой мягкой подушкой, осторожно присела на краешек. Хозяин дома подошел к дивану, медленно согнул здоровую левую ногу, вытянул короткую правую и почти упал на сиденье. Отставил трость в сторону и улыбнулся:
– Простите за отсутствие эстетики. Сам понимаю, что выгляжу не лучшим образом, но что делать?..
– Не стоит извиняться.
– Вы очень любезны, – похвалил меня хозяин. – И хорошо воспитаны. Думаю, что и умом вас природа не обидела.
Я скромно промолчала. Спорить не стану, как говорится, со стороны виднее.
– Тогда не будем тянуть время? – предложил собеседник. – Может, вы сразу скажете мне, где она? Без всяких прелюдий и интермедий? А?
– Кто – она? – искренне удивилась я.
Ираклий Андронович взял со стола бутылку минералки, разлил воду по стаканам, подвинул вазу с фруктами.
Но мне было уже не до угощения. Ощущение опасности подступило к горлу, от страха у меня перехватило дыхание. Я сделала над собой усилие, чтобы не дрожал голос, и сказала: